Текст:Дмитрий Ульянов:Синий бес, желтый бес
Синий бес, жёлтый бес
- Автор:
- Дмитрий Ульянов
- Дмитрий Ульянов «Синий бес, жёлтый бес» // Русский журнал. — 1 мая 2008.
Если бы не праздник, возможно, об этом и не стоило бы писать, но…
Читая отчеты о недавнем обсуждении нового печатного «Русского журнала» и книги Андрея Ашкерова о справедливости, думаю, у многих глаз зацепился на выступлении Кагарлицкого о свободе. Теперь его склоняют на все лады… Мало того что левые революционные активисты обрушились на него за предательство социалистических идей, но и вполне «реакционный» Владислав Сурков отметил, что подобные высказывания больше подходят последователю Мизеса или Хайека, а не Маркса или Энгельса.
Впрочем, как ни странно, но данный эпизод не так уж и много говорит о Кагарлицком, куда больше он говорит о всевозможных критиках подобной «позиции». В чем же заключается основная проблема выступления г-на Кагарлицкого?
Он говорит о том, что справедливость — это субъективистский термин, а свобода куда более конкретна: «Свобода измеряется очень конкретными понятиями несвободы в виде тюрем, решеток, концлагерей и так далее, если говорить о политических свободах». Удивительно, но факт: если заменить в процитированном отрывке слово «свобода» на слово «справедливость», это немного скажется на содержании. Взгляните сами. «Справедливость измеряется очень конкретными понятиями несправедливости в виде тюрем, решеток, концлагерей и так далее». По большему счету, когда Кагарлицкий говорит о тюрьмах и прочем, он говорит о несправедливо отобранной свободе. Замечу: не незаконно, а именно несправедливо, ведь несправедливость вполне может быть законной. Свобода в выступлении Кагарлицкого не так далеко «убежала» от справедливости, как он сам об этом думает. Мы, конечно, не думаем, что уважаемый господин Кагарлицкий вообще полагает, что для истинной политической свободы нужно отменить тюрьмы.
Впрочем, оставим схоластику, ограничимся лишь пониманием того, что, по большему счету, свобода и справедливость в речи Кагарлицкого если и не взаимозаменяемые, то очень близкие по смыслу понятия. Тогда откуда берется столь удивительная реакция, ведь, казалось бы, проведение вышеописанных интеллектуальных операций не требует сверхвысокой сообразительности? Тем не менее вместо нее следует бескомпромиссная «запись в стан либералов». Причин тому может быть две: либо очень недалекий ум данных политически ангажированных граждан, либо их фанатичная привязанность к понятиям.
Это было бы терпимо, если бы разговор не шел о потенциальных «революционерах». Однако и первая, и вторая причины указывают на полную неспособность к революционности, то есть к рефлексии относительно сложившейся ситуации и предложении инновационных решений, основанных на оной рефлексии. Но если недалекий ум просто блокирует способность к рефлексии как таковой, то с фанатизмом относительно «имен» дело обстоит иначе. Требование следовать определенному левому языку, запрет на иные номинации реакционен по определению. Он замыкает дискурс в некоем корпусе священных текстов и легитимных понятий. Форма оказывается для него важнее содержания. Если левый изъясняется не терминами «пролетариат», «справедливость» и т. п., то он уже не левый? Но это лишь полбеды — проблема в том, что подобную замкнутость куда проще обмануть, чем она сама полагает, ведь подобной терминологией при достаточной виртуозности можно легитимировать все, что угодно. Даже нечто абсолютно нелевое.
Одновременно с этим подобная формализация указывает на абсолютную интеллектуальную недееспособность ее носителей. Ведь для них последователь Мизеса или Маркса определяется исключительно по лексикону, а не по смыслу сказанного им. Подобные «левые» просто-напросто не способны читать тексты, они умеют только слышать слова и сверять библиографии. Все остальное остается за пределами их узкого сознания и восприятия. Но откуда взяться решимости на новое в условиях запрета на инновацию вообще, в замкнутом круге строго кодифицированных идей и смыслов и четко вписанной в определенный пантеон мифологии? Революции нет места. Новаторство для таких левых — это вообще «неподъемная ноша».
О какой же революции тогда может идти речь?
Скажем откровенно: в марксистском смысле — ни о какой. Всевозможные «левые» упорно борются с КПРФ, известной своей партократичностью и прочими «худшими чертами КПСС», но радикальные отличия между КПРФ и большинством прочих троцкистов, социалистов и иных сторонников «широких коалиций», откровенно говоря, очень сложно заметить. Вся «революция» сегодняшних «левых» сводится к борьбе за аналогичное КПРФ статусное место и право фактически действовать точно так же, лишь оформляя свою «революционность» и «социалистичность» иными словами.
Те же левые, которые активно проявляют «широту взглядов», собираясь в разнообразные коалиции с либералами и прочими «другороссами» или просто постепенно перенимая их ценностные системы и практики, вообще вызывают только искреннее недоумение. Они готовы бороться за свободный рынок, за демонтаж существующих государственных и социальных институтов. Строго говоря, за все то, что никак не связано ни с какой революционностью, они volens nolens превращаются из «революционеров» в открытых сторонников проектов замшелого либерализма полуторавековой давности разлива. Остается только удивляться слепоте людей, которые борются за «истинно новое», на деле вытаскивая из шкафа скелет «относительно забытого старого». Впрочем, возможно, они просто снимают маски, когда «открывают» в себе великую любовь к либеральной терминологии. Ведь последняя весьма успешно дополняет уже привычное либеральное содержание фактической деятельности «левых», ранее оправдываемой просто более удобным «по ситуации» дискурсом.
Можно спорить о том, необходима революция или нет, но в любом случае в отсутствие революционного мышления она невозможна. В то же время изучение существующих «левых активистов» приводит к стойкой уверенности, что людей, способных на некое новаторство, на настоящую революцию, то ли нет, то ли не видно в актуальном политическом поле России. Те же, которые «плавают на поверхности», отличаются между собой только различными формами реакционности. В их адрес можно лишь вспомнить известное высказывание Ленина о том, что синий бес ничем не лучше желтого.