Текст:Константин Крылов:«Идея» и «вещь» у Платона

«Идея» и «вещь» у Платона

эссе

Автор:

Константин Крылов

Для начала должно разграничить вот какие вещи: что есть вечное, не имеющее возникновения бытие, и что есть вечно возникающее, но никогда не сущее. То, что постигается с помощью размышления и объяснения, очевидно, и есть вечно тождественное бытие; а то, что подвластно мнению и неразумному ощущению, то возникает и гибнет, но никогда не существует на самом деле

Plato, Tim. 27d- 28a

Предмет:

Платонизм

Слово «идея» имело первоначальное значение «наружность», «внешность», так что русское слово «вид» является точным переводом греческого eidoj или idea.

Теория идей- отнюдь не платоново изобретение. Можно сказать, что тема идей в их противоположности вещам (или в их единстве с вещами) была модной (ну, скажем, актуальной) как раз в тот момент, когда Платон писал свои диалоги. Сам Платон обращался к этой теме явно без охоты, даже с некоторой досадой, как к чему-то давно пройденному.

Кроме того, к тому моменту уже существовала как минимум одна признанная «теория идей» — а именно, у Демокрита.

Об этой последней мы знаем мало. «Идеями» Демокрит называл свои атомы — неделимые части материи, обладающие, однако, формой. Интересно, что «теория идей» у Платона в некотором смысле не так уж сильно отличается от демокритовской: по крайней мере, Платон признавал за своими идеями те же свойства, а именно вечность, неделимость и качественную определенность. Другое дело, что он решительно отказывался 'считать идеи частями материи.

Именно в этом вопросе так разошлись «материализм» и «идеализм». Весь космос Демокрита держится на одном гвозде: он заранее предполагает, что существуют части материи, сами по себе обладающие определенной формой. Разумеется, разновидностей этих форм бесконечно много. (Атомы Демокрита не унифицированы: они, наоборот, бесконечно разнообразны по своим очертаниям, среди которых попадаются самые причудливые). Эти частицы просты внутри себя, полностью замкнуты и неизменны: раз уж форма им присуща от века, она не может меняться, а поскольку у них нет ничего, кроме формы, меняться в них больше и нечему. Единственный вид движения, который им доступен — механическое перемещение в пустоте. Комбинации этих частиц (цепляющихся друг за друга разными выступами и крючками) и образуют мир.

Эта вполне последовательная картина рушится (по мнению Платона) прежде всего потому, что существует нечто, не являющееся ни элементом, ни вещью, ни комбинацией или суммой элементов или вещей. Например, справедливость или добро. Платон был прежде всего учеником Сократа (и уже во вторую очередь пифагорейцем или поклонником египетской мудрости), а Сократ тем и прославился, что первым отказался от исследования природы и обратил внимание… нет, не на «этику и общественные проблемы» (интересу к ним и без него хватало), а на тот факт, что есть нечто вне и помимо материальных объектов, даже вне Космоса, — и, однако, Космос и вещи как-то связаны с этим невидимым и неосязаемым нечто. Справедливость невидима, неслышима, её не за что ущипнуть, но всегда можно (каким-то образом) понять, есть она в данном месте и в данное время или её нет.

На то очевидное соображение, что справедливость или добро (или, скажем, математическое равенство) являются состояниями мира, некоторым вариантом «положения дел», Платон отвечает пессимистическим аргументом: нигде и никогда эти «положения дел» не достигались хоть в сколько-нибудь полном и совершенном виде. Где же это вы видели полное равенство двух мер? где вы видели хоть один полностью справедливый поступок? А если нет, как же вы можете говорить, что это «состояния»? Мир явно не в состоянии пребывать в этих «состояниях», как это ни грустно. Люди с трудом поддерживают жалкие подобия справедливости, добра, математического равенства и т. п. Опять-таки мы приходим к тому, что этих вещей в мире нет (даже как «состояний мира»), и тем самым возвращаемся к теории идей.

Итак, идеи для Платона — это прежде всего идеи, которым не соответствуют никакие вещи. Что касается вопроса, существуют ли «идеи вещей», то и сам Платон здесь колебался. Идеи добра, справедливости, равенства, порядка, величины, подобия и тому подобного представлялись ему куда более необходимыми, нежели «идеи» стола или стула. Кстати, существование последних Платон отрицал: согласно учению Академии, у искусственных предметов нет идей. Даже на идею человека (и уж тем более — воды или огня) Платон не хотел соглашаться: платоновский Сократ относительно этого вопроса предпочел «остаться в недоумении» (Parm. 130 c). И нарвался на ехидный вопрос Парменида, а существует ли, по его мнению, идея дерьма.

Излагатели Платона, впрочем, редко этим смущаются: их «платонизм» зачастую сводится как раз в предписывании каждой вещи её архетипа. Дополнительную путаницу вносит очевидная аналогия с аристотелевскими «формами». Не вдаваясь в исследование этого вопроса, заметим только, что идеи начинаются там, где кончаются формы. Говорить о «форме добра», «форме величины»", форме числа" довольно нелепо, а вот об идеях величины или добра — вполне уместно. Напротив, «идея дивана» нелепа или по крайней мере явно избыточна: иначе придется допустить отдельную"идею", скажем, козетки и т. д. и т. п. Тут следует вести речь о формах, и только о формах.

Формы неотделимы от вещей. Всякая вещь имеет какую-нибудь форму. Напротив, идеи — это как раз то, чего в вещах нет, или же присутствует только косвенным образом: утрируя, можно сказать, что всякая вещь — это отпадение от какой-то идеи. Если бы это было не так, вещь была бы не вещью, а идеей, и ей здесь (в мире) было бы нечего делать. Формы дополняют вещи (до целого), а идеи противоположны вещам. Впрочем, существует некоторая промежуточная область, доставляющая много хлопот философам, а именно область объектов, имеющих форму, но причастных идее. Наилучшим примером могут послужить простые геометрические образы. Платон утверждал, что существует идея круга. Аристотель с полным основанием считал, что существует форма круга. И это совсем не одно и то же.

Противоположность идей и вещей проявляется прежде всего в том, что идеи, по Платону, вечны и неизменны, а вещи возникают и гибнут. Заметим, что вечность и неизменность — это опять же то самое, чего в мире нет. Даже Космос (весь целиком) не вечен и уж тем более не неизменен: он был некогда создан (Tim. 30a-31b), а от разрушения его удерживает бог (Pol. 269c-270b), поскольку Космос «не мог не получить в удел перемен» (269 e). Идеи же существовали до творения мира (созерцая их, Демиург и сотворил Космос), и ничто происходящее в мире на них не влияет.

Но гораздо более существенным свойством идей является следующее: для каждой идеи можно указать её точную противоположность. Идее «великости» противостоит «идея малости», идее тепла — идея холода, и т. д. Вещь причастна идее настолько, насколько точно можно указать на противоположную вещь. Это легко проверяется. Существуют день и ночь, и они противоположны. Значит, существуют и идеи дня и ночи. Горе противоположна долина — значит, есть идеи горы и долины. Но что является противоположностью стулу или столу? Нелепый вопрос. Значит, идей стула или стола не существует. (Это, кстати, и объясняет, почему Платон сомневался в существовании идей материальных объектов).

Практически везде, где Платон упоминает об идеях, он в той или иной форме касается проблемы противоположностей. Можно сказать, что мир идей вообще понадобился Платону затем, чтобы решить проблему противоположностей. В наиболее чистом виде это выражено в Пармениде (129a-e), где Сократ ставит и решает проблему противоположностей в наиболее ясной и четкой форме. Практически любая вещь, говорит Сократ, обладает (с определенной точки зрения) противоположными характеристиками. Это кажется странным. Решение проблемы в том, что существуют, с одной стороны, противоположности сами по себе (они-то и есть «идеи»), а вещи только причастны к противоположному, как бы одновременно касаясь их обеих, не будучи ни одной из них.

С этим учением о причастности противоположностям связаны многочисленные платоновские учения о кругооборотах. Можно сказать, что платоново учение об отдельно существующих противоположностях и учение о кругооборотах вещей предполагают друг друга. Раз есть пары неизменых противоположностей и нечто среднее между ними (вещь), естественно предположить, что она не подвешена в равновесии между ними (иначе это равновесие было бы вечным, и сама вещь обладала бы свойствами идеи), но и не стремится к одной из них (иначе рано или поздно мир бы погиб), а колеблется между противоположными пределами.

Учение о кругооборотах Платон прилагает к самым разным вещам — начиная от души (Федон 71a- 72e) и кончая Космосом в целом (Политик 269c-270b). В сущности, это одно и то же учение. Наиболее подробно, однако, теория кругооборота как взаимоперехода противоположностей разобрана именно в «Федоне»; там дана четкая картина двух противоположностей как пределов и двух взаимопереходов между ними, причем одна противоположность возникает из другой.

В таком случае мы можем снова вернуться к платоновским «идеям» и дать им ещё одно определение: идеи — это пределы вещей. Вещи же понимаются как одновременно причастные противоположным пределам, хотя мера этой причастности не является неизменной, она зависит от времени и других вещей.

В таком случае (раз все идеи имеют свою противоположность), мы можем задать последний вопрос: а есть ли нечто противоположное идеям вообще? Логическая конструкция Платона требует введения такого начала. Его свойства прямо следуют из свойств идей: если всякая идея является пределом, то противоположное идеям как таковым должно быть беспредельным. Далее, если идеи противоположны друг другу и раздельны, то противоположное всем идеям должно быть слитным и ничему не противоположным. В том числе слитным (как это не покажется странным) и с миром идей. Наконец, это начало должно быть каким-то образом причастно времени, раз идеи вечны и неизмены. И такое начало у Платона действительно имеется. Это материя. Сама по себе вечная, она изменяется, принимая различные образы. Её причастность ко всему выражается в том, что эти образы являются подобиями идей. Здесь нужно заметить, что материя противоположна идеям только с точки зрения самих идей. С точки зрения материи, ей ничего не противоположно (поскольку у материи вообще нет никакой «точки зрения»). Наконец, материя сама по себе беспредельна, на чем Платон останавливается особо.

Наконец, последнее замечание. Касающееся на сей раз теории познания.

Вся доплатоновская философия в явной или неявной форме исходила из того, что всякая мысль является мыслью о чем-то, причем о чем-то существующем в «реальном мире». Платон (долго возившийся с этим тезисом), в конце концов фактически отказался от него, разломав его на две части. Платон признает, что всякая мысль есть мысль о чем-то. Но он отрицал, что «реальный мир» есть «что-то». Слово «что» можно прилагать только к чему-то определенному, а определенность у Платона вынесена за пределы мира. Определенность — это мир идей-пределов. Мир вообще не является (в конечном итоге) чем-то, это лишь подобие чего-то. «Знание о мире» — абсурдное противоречие в определении. О подобии определенности может быть лишь подобие знания, называемое Платоном «мнение и неразумное ощущение» (Tim. 27d- 28a).

Что же касается материи самой по себе, то никакое знание о ней невозможно. Ум, попытавшийся помыслить материю, либо не сможет этого сделать, либо перестанет быть умом, то есть погибнет. Таков последний вывод из философии Платона.