Аркадий и Борис Стругацкие. Официальная страница

КОНСТАНТИН КРЫЛОВ

КАК
Я
УЖЕ
СКАЗАЛ

СТРУГАЦКИЕ:

ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

Москва, 7 Октября 1999 г.

Булат Окуджава

Начнём с очевидного. Сочинения Стругацких – это не менее значимый артефакт высокой советской культуры, нежели, скажем, “Тихий Дон”, полёт Гагарина, или там какая-нибудь Пахмутова на стихи Николая Добронравова.

Если уж быть совсем точным, то собственной, родной аудиторией Стругацких, были как раз те, кто дома слушал Галича, а на работе ковал ракетно-ядерный щит. Пахмутова на стихи Добронравова им была уже “в падлу” (ибо они знали, кто есть Джон Леннон), а Солженицын – “слишком” (то есть не то чтобы идеологически неприемлем, а просто, по большому счёту, не нужен – в кумирах если кто и ходил, то скорее “Сахаров-академик”). И “совок” был для них не страшен, а скучен. Запад, в свою очередь, интересовал их не столько даже уровнем жизни и всякими там разносолами, сколько тем, что там “что-то делается”. Под словами “что-то делается” понималось разное: “демократия”, джаз (позднее рок), хитрая ихняя мода, умные книжки (всякие там “сартры” и “камю”), но, главное, конечно, западные вещички. Шмотьё. Барахлишко. Жвачка. Джинсы. Магнитофоны. Впоследствии видаки. Это забирало по-настоящему – опять же не столько явленным в них “уровнем жизни”, а просто своей дразнящей непостижимостью: “нам такого не сделать, сколько жопу не рви”.

Тут мы подбираемся непосредственно к теме. В общем-то, единственным адекватным описанием советского отношения к западным вещам (конкретнее – к западной технике) был и остаётся “Пикник на обочине”. Возникает понятное искушение прочесть эту книжку, что называется, в лоб, как простую аллегорию, тем более, что она такому прочтению поддаётся. Блестящая метафора – предметы из иного мира, добываемые в некоем особом его анклаве с риском и опасностью для жизни и дальнейшей судьбы “сталкерами”, впоследствие кое-как приспосабливаемые туземцами для своих туземных нужд, но так и остающимися непонятными, непостижимыми в самой своей основе, загадочными, блестящими, опасными, бесконечно ценными. Изделиями более развитой цивилизации, короче говоря. Соответственно, “сталкеры” – это то ли советские разведчики, с риском для жизни и судьбы охотящиеся за западными секретами, то ли советские же фарцовщики, промышляющие около местных “Зон” (посольств и гостиниц), и тоже, кстати, с риском для жизни и судьбы (за это могли, как минимум, попереть из вуза с волчьим билетом, а при плохом раскладе и посадить). Впрочем, “то ли/то ли” - это в данном случае не та фигура, тут, скорее, и то, и то.

Как известно, АБС создали две большие литературные серии, и, соответственно, два разных мира. Соотносятся они между собой, как позитив и негатив, как свет и тьма, а точнее говоря – как день и ночь (разумеется, сменяющие друг друга, вопрос только – в каком порядке). Один из них – дневной, “Мир Полдня” (с ницшеанскими интонациями “полдня Заратустры”), и, разумеется, с неизбежным продолжением – долгими сумерками богов и финальным рагнарёком всему муравейнику. Другой – ночной: обитаемый остров, полный хищных вещей, второго нашествия марсиан, и вообще отягощённый злом (тут-то и выясняется, что это, оказывается, “совок”) [1].

При этом масштаб данного общества намеренно смазан. Теоретически, от Зоны зависят вообще все. Но на практике, разумеется, есть точка контакта: ближайший к Зоне город, жители которого в основном и промышляют сталкингом. (Смешно, но в нашей реальности этому неназванному городу соответствует то ли “столица нашей Родины”, – где Шереметьево-2 – либо уж небольшие приграничные городки, где таможня и всё такое прочее).

Разумеется, это порождает весьма своеобразный менталитет. Так, люди вынуждены всё время разбираться в вещах, которые сделали не они, и находить им полезные применения для каких-то собственных нужд (прямо как советские инженеры, снимавшие слой за слоем с западных процессорных кристаллов, чтобы воспроизвести их топологию, и уже давно не пытающиеся понять, как же, чёрт возьми, эта штука работает… или нынешний программер, кое-как, без документации, на интуиции, и кой-как, со словарём, переведённом хелпе, осваивающий какой-нибудь навороченный программный пакет). Между тем “ты можешь по-настоящему знать только то, что ты сделал сам” – одна из максим немецкой классической философии, никем ещё всерьёз не оспоренная – действует и в этом мире. Соответственно, на него сыплются всевозможные непонятные несчастья. Хуже всего, конечно, тем, кто непосредственно контактирует с непонятным: у “сталкеров” рождаются неправильные дети, и вообще не складывается жизнь. У других, в общем, дела не лучше. При этом сама Зона страшна и опасна. Шаг вправо – шаг влево – почти как в современном российском бизнесе. В общем, жить невесело, несмотря на наличие заведений, где есть выпивка. “Зону” не любят. Ей даже уже не интересуются. Остаётся только голая зависимость. И всё.

При этом взаимосвязь между халявными штучками-дрючками и общей депрессивной обстановкой вроде бы не очевидна. Да, на самой Зоне опасно – но, так сказать, статистически: кто-то попадает в какую-нибудь мерзкую ловушку по первой же ходке (таких большинство), а кому-то всё время фартит. Прям как нашим нынешним “бизнесменам и бизнесвуменам”.

Но на этом оставим мир Стругацких. Напоследок только одно замечание. Есть такая невесёлая русскую сказка насчёт халявы. Русский народ, видите ли, не всегда её любил. Так вот, есть одна сказка про то, чем кончается пользование “почти дармовым”. Нет, это не про попа и работника его Балду – это уже “литература”. Это там, где звучит зловещая присказка: “Бери моё добро, да горе-злосчастье впридачу”.

[2] К теме Штирлица и Запада – см. любопытное эссе Юдика Шермана о Сверхчеловеке.

[3] Современная Россия лишена даже этого сомнительного утешения: достаточно посмотреть на поток иномарок на улицах Москвы. Миру Стругацких соответствовали бы, скорее, “Волги” и “Москвичи” с импортными моторами. Это, впрочем, и есть “поздний совок”, и даже апофеоз его: в ту пору складывалось впечатление, что всё ценное, или хотя бы работающее, приобретается “за валюту”. Это было не совсем так, а иногда и совсем не так – но под конец “своей” осталась только непритязательная оболочка.

СТРУГАЦКИЕ:

МАРСИАНСКИЕ
ХРОНИКИ

Надо просто ясно понимать,
что настоящая жизнь возможна
только внутри своей референтной группы.

Борис Стругацкий

Москва, 9 Августа 1999 г.

Впрочем, если не брать в расчёт эту сторону дела, разговоры таланта с поклонниками оставляют куда более приятное впечатление, нежели можно было ожидать. Знаючи, во что обыкновенно превращаются разного рода статусные персонажи в летах, я был приятно удивлён. Там, где я (наученный горьким опытом) ожидал увидеть старого циника, зажившегося проходимца, или просто жирного дурака с лопающимися от спеси щеками, нарисовался вполне себе привлекательный образ неглупого и несуетливого человека, относительно честно дотянувшего до такого возраста и положения, когда уже можно не делать брекекекеке на каждую похвалу и не цыкать зубом на каждую бякость, ибо и того, и другого уже слышал в своей жизни достаточно.

Вообще говоря, писателя проверить на вшивость весьма несложно. Достаточно выяснить, любит ли он поговорить о своём, так сказать, творчестве, – а ещё важнее, насколько часто он при этом говорит слова “не знаю”, “да просто так получилось”, “ничего я не имел в виду”, и так далее. Чем чаще встречаются в его речах эти ключевые фразы, тем большего доверия этот человек заслуживает.

Но, кстати, про "еврей ли вы" (чтобы закрыть тему). В современном варианте это звучит так: "Что для вас лично значит тот факт, что вы еврей"? Если учесть, что opus magnum АБС не обошелся без "Изи Кацмана" в заглавной роли, да и "Жиды города Питера" имели место быть в списке бессмертных творений, то вроде как бы "всё понятно".

Однако. БС: Рассуждения о каком-то особом уме евреев меня всегда раздражали и раздражают. По-моему, эту чушь выдумали либо самодовольные и глупые евреи, либо глупые и завистливые антисемиты. Разумеется, это сказано не без толики лукавства (евреи обычно всё-таки немножечко думают, что они таки да, поумнее других будут, и Эйнштейн был евреем не просто так), но гораздо больше тут неприятного личного опыта. Настоящая родина АБС - это советское культурное сообщество, которое без евреев было бы невозможно, но и “еврейским” в прямом и грубом смысле этого слова оно тоже не являлось. Нынешняя еврейская СМИшная тусовка вряд ли приятна Борису Натановичу, - да, собственно, он и не скрывает, что да, неприятна.

>В связи с этим всплывает вопрос о “коммунизме” ранних Стругацких. На самом деле “мир Полдня”, оказывается, для многих казался чем-то весьма вдохновительным (признаться, я этого не понимаю). Однако, приятно то, что ожидаемого отречения и проклятия всех идеалов от Бориса Натановича не дождёшься.

К Миру Полудня мы всегда относились как К-Миру-в-котором-Нам-Хочется-Жить. Не более, но и не менее. Было, разумеется, время - конец 50-х, - когда этот мир казался нам реально достижимым и даже - в обозримом будущем. Но это заблуждение быстро миновало. Мир этот (на наш вкус) хорош, но, скорее всего, недостижим, пока мы не научимся что-то делать с обезьяной, сидящей внутри каждого из нас.

Тут, однако, интересен финал, про обезьяну. Эта "обезьяна" вообще многое объясняет.

...человечество имеет ту культуру, которой оно достойно. Процент людей с хорошим вкусом всегда был ничтожно мал, и не вижу я оснований к тому, чтобы этот процент повышался.

- заключает БС по поводу литературы, но не только.

О "Втором нашествии марсиан": Повесть эта родилась из случайного высказывания в процессе ленивого обсуждения проблемы вторжения извне: нынешнее человечество совершенно не обязательно завоевывать (силой оружия) — его вполне можно купить. Впрочем, повесть получилась не совсем о том. “Существует ли понятие человеческого достоинства (в космическом смысле этого слова)?” — вопрос, который мы фактически задали в повести и на который, по-моему, так и не сумели вразумительно ответить.

Интересно, что именно эта вещь у Стругацких оказалась абсолютно пророческой. СССР именно что купили, причём именно так, как описывалось.

"Приличные люди", как всегда, оказались тут не вполне уместны.