«НАСЛЕДИЕ АВГУСТА-КЕСАРЯ»

Мэр Москвы Юрий Лужков на семинаре для деятелей новорожденной партии «Единая Россия» выступил с рядом неожиданных политических инициатив, затрагивающих «основы конституционного строя» России. По мнению градоначальника в современной России недостаточно определено место Президента в системе государственной власти. С одной стороны, — он глава исполнительной власти, равнозначной с властью законодательной и судебной, с другой — стоит над всеми ветвями власти, является «гарантом Конституции» и демократически избираемым представителем «верховного суверена», которым по нашей Конституции является народ. Говоря проще — Президент России одновременно и «слуга народа» в качестве главы исполнительной власти и, в то же время, «заместитель» народа в реальном исполнении властных функций. Президент является и «исполнителем» указаний власти и самой верховной властью, что и в самом деле выглядит парадоксально.

По мнению московского мэра необходимо избавиться от «дублирования функций» и неясности разделения полномочий между правительством, с одной стороны, и президентской администрацией, полпредами и прочими представляющими непосредственно верховную власть структурами — с другой, а для этого принять «конституционный закон», который бы, не внося изменений в саму Конституцию, уточнял бы статус Президента во властной иерархии.

Поставленная Лужковым проблема не нова — о неясностях и несовершенствах нашей Конституции говорилось уже не раз и не два. Иногда создается впечатление, что вся она точно специально написана так, чтобы оставлять как можно больше возможностей для двусмысленного толкования или, если угодно, простора для маневра. Трудно представить себе, что конституция, которую писали осенью 1993, под грохот стрельбы танков в Москве, будет содержать больше ясности. Поставить проблему следовало бы несколько иначе — является ли эта неясность плюсом, или же минусом существующей системы государственной власти?

Очевидно, что вопрос о власти Президента в России никогда не ставился и не может быть поставлен «абстрактно». Всегда получается так, что это вопрос о власти президента Ельцина, или президента Путина, и если доживем когда-нибудь до какого-то другого Президента, то и в отношении него вопрос будет стоять совершенно по особому. Так что проблемы «как урегулировать с правовой точки зрения власть Президента России» сегодня не существует. Существует проблема «что такое власть Путина» и как она может быть определена с политической и правовой точки зрения. Именно Путин — как глава государства, как источник всякой реальной власти в современной России и является главным вопросом, на который пытаются ответить политики и политологи, юристы и журналисты. Но в поисках ответа обычно уходят либо в «кремленологию» то есть в расстановку сил среди партий придворных интриганов, либо в психологию и поиск тех или иных ключей к личности Президента. А вот вопрос о природе путинской власти ставился крайне редко и очень поверхностно.

Сам Путин отвечает на вопрос о своей власти крайне просто — он всенародно избранный президент, представитель воли народа, «высшее должностное лицо» — государственный чиновник, действующий в рамках конституции в национальных интересах. В этом ответе в общем-то нет никакой неправды или даже особого лукавства. Президенту и положено отвечать на подобный вопрос именно так, но и сам Путин, и все, кто пытается проанализировать его «феномен», понимают, что этим ответом загадка не только не исчерпывается, но еще и усугубляется. Если просто «избранный», просто «представитель», просто «чиновник», то почему тогда властные полномочия Путина значительно превосходят возможности большинства западных и незападных лидеров, и почему он способен совершать действия и принимать решения, которые для многих его зарубежных коллег решительно невозможны и чреваты чудовищным скандалом. А главное — почему никто в России никогда не вздумает воспринимать Путина как «просто чиновника». Совокупный ресурс формальной власти и неформального влияния российского Президента значительно превышает все, что только может быть предусмотрено для самого «полномочного» чиновника.

Самый банальный ответ раздался со стороны либеральных критиков (назвать круг соратников Березовского «оппозицией» язык как-то не поворачивается) еще тогда, когда Путин не был Президентом, а всего только недавно назначенным премьером. «Путин стремится к диктатуре». Обсасывание темы «диктатуры Путина» во внутренних и внешних враждебных кругах идет все по нарастающей и принимает все более и более нелепые и анекдотичные формы «идеологической борьбы», — вплоть до попыток переделывать «под Путина» анекдоты про советских генсеков. Однако слово «диктатура» на политическом языке что-то да значит помимо ругательства. А значит оно следующее — практически неограниченную чрезвычайную власть одного человека, принятую на себя в чрезвычайных обстоятельствах и не связанную законом, более того — служащую законом для самой себя. Эта власть практически не ограничена по своим полномочиям, зато, в большинстве случаев, жестко связана по времени — диктаторы редко бывают пожизненными, а если и являются таковыми, то на практике чаще всего ограничены пулей да петлей.

В точном, политическом смысле, диктатором можно было назвать скорее Бориса Ельцина в ходе первого срока его президентства. Выступая в качестве «народного вождя», обладающего стало быть особым, не «чиновничьим» статусом Ельцин как минимум трижды — в августе 1991, в декабре 1991 и в октябре 1993 выходил за пределы своих полномочий, действовал не в рамках закона, а на его границах, создавая новую политическую реальность — показавшуюся большинству граждан России довольно отвратной. Аплодисменты демократической общественности не могли скрыть того факта, что в каждом из этих случаев Ельцин действовал в качестве диктатора, «революционного» или не очень и самые умные и последовательные из либералов именно так и предлагали воспринимать ельцинскую власть. Диктаторский напор потом спал, особенно в период второго ельцинского президентства, которое и в самом деле более всего напоминало «олигархию» — власть небольшого круга лиц, подобранного по принципу родства или богатства.

К Путину понятие «диктатуры» решительно неприменимо. В его власти никакой особой чрезвычайщины не было и нет — даже в качестве главы военной операции в Чечне он обставляет и обставлял свои действия предельно нейтральным образом. Несмотря на то, что путинский режим — это совершенно иной политический режим по сравнению с ельцинским, в его истории нельзя указать ни одной «точки бифуркации», в которой Путин «творил» новый порядок. Но не считать же, в самом деле, такой точкой «разгром НТВ»? Тем более что и эта акция растянулась на три этапа — кошке медленно и методично резали хвост по частям, чтобы кричала пожалостивее и чтобы педагогический эффект был наглядней. Отвращение к любой чрезвычайщине и резким движениям, к любым проявлениям диктаторского стиля заложено в путинском режиме очень глубоко и вряд ли когда-либо Президент откажется от принципа «поспешай медленно». Поэтому на все выкрики о «диктатуре» можно с полным правом ответить: «Не дождетесь».

Другая концепция власти зародилась у либералов, которые разочаровались потихоньку в либерализме и стали искать не той, так другой опоры на русскую «почву», попытались привязать современный политический режим к «корням». А на Руси есть один единственный властный корень — монархический. Понятно, что опыты по восстановлению монархии в ее «конституционной» форме показались слишком рискованными и слишком ненадежными, чтобы можно было говорить об этом всерьез, но вот президента, зато решено было считать выборной модификацией «царя». К Ельцину эту метафору применяли в немного насмешливом смысле — «царь Борис», имея ввиду прежде всего его барский и даже деспотический стиль поведения в «придворных отношениях» и его претензия на «патриархальность» в отношениях с народом. Стилистика ельцинской эпохи, в некоторых ее элементах, была и впрямь не очень смешной пародией на «царское», но никак не «царственное» поведение, пародией на ту карикатуру, которую нарисовали на царский режим либеральный и революционные историки. «Царь» в этой логике как бы «отец народу», но при этом отец деспотичный, не знающий ни правил, ни закона, произвольно поднимающий из самых низов «фаворитов» и столь же стремительно скидывающий их обратно. Священное для русской истории понятие «Царства» перетолковывалось в духе советского ярлыка «царизм».

Был в понятии «царь» ельцинской эпохи и еще один скрытый парадоксальный смысл — это ограниченность власти главы государства. Для московских царей характерна была целая система ограничения и опосредования власти при помощи земских соборов, боярской думы, влияния многочисленной царской родни. Формальная неограниченность царской власти урезалась с помощью «обычая». «Царская власть» президента, как ее понимали при Ельцине, была абсолютной в теории (все соглашались в том, что по Конституции Ельцин может почти все), но жестко ограниченной на практике условностями придворного этикета и «мнением», но только не народным, а верхушечным. Сама процедура принятия властных решений была предельно размытой, так что никогда нельзя было сказать — кто виноват — сам Ельцин, дочь Татьяна, черный-человек Березвоский, а может быть некто неизвестный, кто сумел вовремя «подсунуть» бумажку. Идея «подсунутой бумажки», предельной безответственности власти витала над Кремлем все 1990-е.

Путинская власть отличается тем, что она сильно ограничена в теории (тут опять же все согласны в том, что «по закону» Президент занимает четко очерченную нишу в политико-правовой системе), зато она совершенно не ограничена на практике — и в силу личных качеств ее носителя, который значительно более дееспособен, чем предыдущий правитель, и в силу тех многочисленных неформальных возможностей, с помощью которых он может свою власть расширять беспредельно. Но, при том, что Путин может значительно больше, чем Ельцин, назвать его власть «царской» никто не решится даже в виде метафоры. Сказать «царь Владимир» или хотя бы «князь Владимир» язык как-то не повернется, причем такое положение Путин создал для себя сам. Путин последовательно и жестко изымал из своих слов и действий элементы «патернализма», постоянно подчеркивал свою «демократичность» в общении и манере поведения, отсутствие большой дистанции между собой и рядовым обывателем. Знаменитые путинские шуточки, — простые и понятные каждому, резко контрастировали с диковатыми ельцинскими «приколами». Власть Путина является последовательно и даже нарочито республиканской, и игры в «царя и бояр» оказываются для него более чем неуместны. Даже факт «наследования» Путиным власти от Ельцина, не заставляет эту власть выглядеть более «монархической». Путин наследовал «власть от Ельцина», но не «власть Ельцина», с рук на руки была передана страна, а не политический режим — те месяцы, которые Путин проработал премьером, прежде чем получить президентские полномочия, его «режим» складывался как бы в параллельном с ельцинским пространстве, воспринимался как система, параллельная существующей «олигархической» и конкурирующей с ней «губернаторской». При очевидной нестандартности для демократии процедуры «наследования», примененной в 1999-2000 годах, выглядела она удивительно «немонархично», особенно по сравнению с тем, как представляли себе ту же процедуру политологи предшествующих лет, примеривая ельцинскую виртуальную «Шапку Мономаха», на голову то Немцова, то Черномырдина, то еще кого-нибудь из мнимых «царевичей».

Однако как быть с тем, что путинская власть и в самом деле «больше» ельцинской — причем больше не в масштабах потенциального произвола, а в жесткости, структурированности и хотя бы минимальной понятности долгосрочных и краткосрочных целей? Почему она значительно больше «персонифицирована», предполагая единоличную ответственость за принятие и формулирование решений? Ни о каком «Президенту подсунули», в случае Путина, речи идти не может, даже в случае принятия тех или иных непродуманных решений. Употребление такой формулы означало бы покушение на сами основы государственного строя и было бы равносильно оскорблению. Путин отвечает за все сам и «виноват» в случае ошибки или неудачи тоже персонально. Последним обстоятельством объясняется и то, что российская власть при Путине значительно реже «ошибается» в глазах общественного мнения. Личный авторитет Президента как бы «перетягивает» даже явную ошибку и делает ее незначительной.

«Авторитет» — главное, хотя и редко употребляемое, слово современного российского политического лексикона. Вся властная система, — система принятия и исполнения решений, правила политической игры и журналистского повествования об этой игре строятся вокруг этого центрального элемента — авторитета Президента Путина. Заняв место у властных рычагов, Путин сразу сделал важнейшим средством управления прямую апелляцию к стране и народу, но не в качестве «советующегося» и не в качестве «приказывающего», а в качестве того, кто выражает свое личное, но продуманное и веское мнение. «Я думаю… Я считаю… Я полагаю…» — эти обороты являются для политической речи Президента ключевыми, чаще всего «неформальные указания», которые передаются всей государственной и политической системе строятся именно как ни для кого не обязательная, «частная» позиция Президента. Тем не менее, практически не было случаев, чтобы эта позиция была игнорирована управленческими структурами и не была учтена обществом.

Однако ни в коем случае нельзя сказать, что «личное мнение» — это только политический камуфляж жесткого административного давления. Во многих случаях между общественным мнением и мнением Президента выстраивается линия противостояния — как, например, в вопросе о смертной казни, который напряженно дебатируется уже год и где мнение Президента остается единственной значимой преградой на пути отмены моратория, причем никто не может быть уверен в том, что путинская позиция «выстоит» и смертная казнь не будет все-таки введена вновь. Большое число формальных и неформальных властных вопросов Путин и решает в «режиме обсуждения», который, однако, совсем не похож ни на референдум, ни на «свободную дискуссию» — набор президентских «мнений» и заявленных по тем или иным вопросам позиций задает направление политической эволюции и формирует тот набор лозунгов, который внедряет в массовое сознание государственная и окологосударственная информационная машина.

В своих «мнениях» Путин апеллирует к общезначимым для граждан современной России ценностям — он удивительно умеет переводить любые проблемы на язык здравого смысла и довольно простой и четкой моралистики, практически каждое высказывание Президента является общепонятным, никакого смыслового или ценностного зазора между тем, что говорит Путин и тем, что слышит «простой человек» не создается. Поэтому путинские высказывания практически никогда и ни у кого не вызывают «сильных эмоций» — гнева, возмущения, восторга, мистического трепета. Для тех 70-80%, которые составляют сегодня «группу поддержки» Путина, на основании высказываний которой социологи выписывают Президенту очередной «рейтинг поддержки», остаются только две реакции на слова Президента — уважительное согласие или уважительное несогласие. Поле политической поддержки Путина сформировано не «личной преданностью», а неброским «уважением» и именно за счет этого столь прочно.

Эта «сила авторитета», отнюдь не равнозначная «авториторизму» или «автократии», и выступает тем стержнем, на котором держится вся конструкция путинской власти, которую не прописать ни в какой конституции. Все формальные полномочия Путина осуществляются через посредство этой системы авторитета и ею усиливаются многократно. Будучи «авторитетным» республиканцем Путин сосредотачивает в своих руках монархическую полноту власти. Такой режим имеет свои исторические аналоги, но они уводят нас далеко за пределы современности или российского исторического опыта, отсылая нас к первым годам существования Римской Империи — политическому режиму «принципата», установленному первым из римских императоров Августом.

Предшественник и родственник Октавиана Августа — Юлий Цезарь установил в Риме диктатуру и пытался сосредоточить в своих руках фактически царскую власть, которая для римлян казалась равнозначной тирании. Кончилось дело знаменитой резней в Сенате, легендарной фразой «и ты Брут» и многолетней гражданской войной, в которой победа оказалась на стороне назначенного Цезарем своим гражданским наследником молодого Октавиана. Октавиан казался современником не блещущим ни яркими дарованиями, не обладающим никакой особой «харизмой», которая, как думали, нужна для политического лидера, но проявил выдающиеся способности в удержании и структурировании власти.

Самым остроумным ходом Октавиана был отказ от поисков «единоличной власти» и всевозможных форм диктатуры, которыми изводили Рим многочисленные удачливые полководцы. Выиграв последний акт гражданской войны — разгромив своего соперника Антония и его любовницу египетскую царицу Клеопатру, Октавиан торжественно сложил с себя все «чрезвычайные полномочия», данные ему в предшествующий период, и восстановил республику.

Для римлян было своеобразным шоком увидеть на привычном месте всю систему «конституционных» республиканских учреждений, об которые в предыдущие десятилетия не вытирал ноги только ленивый. Республикой управляли «Сенат и народ Римский» и никаких диктаторов больше не было. Мало того — в республике был наведен порядок, — из Сената вычистили одиозных и недостойных лиц. Воцарилось полное благолепие, сохраняемое, однако, тем, что формально отказавшись от абсолютной власти Октавиан, которому присвоено было почетное имя Августа, никуда от власти не ушел, мало того — она стала еще более прочной и абсолютной, поскольку ни с чьей стороны не делалось на нее никаких покушений.

Особенность этой власти была, однако, в том, что она была составлена из набора республиканских «магистратур» (то есть должностей), сосредоточенных в одних руках. Август был «принцепсом», то есть «первоприсутствующим в Сенате», с которого начиналась подача голосов в верховном государственном органе — и понятно было, что никто без крайней на то причины не станет выражать мнение противное мнению «принцепса». Август имел власть «народного трибуна», выступал в роли верховного защитника простых людей и, их именем, имел право «вето», то есть запрета на любое неугодное ему постановление Сената. Иногда, но не слишком часто, Август в обычном порядке избирался консулом, — высшим должностным лицом республики. Пожизненно Август был «верховным понтификом» — то есть верховным жрецом римской «государственной религии», что прибавляло ему священного авторитета. Но главным был его собственный личный авторитет – auctotitas, который и делал его власть над Римом беспрекословной и не зависящей ни от воли Сената, ни от превратностей карьеры «диктатора». С мнением Августа считались все и во всем, хотя сам он всячески подчеркивал, что является не более чем рядовым гражданином.

Будучи «первым среди равных» в Риме, Август, однако, обладал чрезвычайной властью как главнокомандующий в тех покоренных Римом областях, которые считались неспокойными и не подлежащими управлению римского Сената. Августу как главнокомандующему римской армией и «императору» — победоносному полководцу принадлежала над такими провинциями полнота власти и в них он рассылал своих постоянных представителей — «прокураторов», следивших за точностью исполнения распоряжений «Кесаря» (то есть наследника Цезаря). Однако и эта чрезвычайная власть Августа была конституционно оформлена и немедленно становилась в жесткие законодательные рамки, как только власть имела дело не с подданным из покоренных народов, а с римским гражданином. Для Рима той эпохи была характерна исключительно высокая гражданская и правовая культура, тщательнейшее уважение к правам гражданина, соблюдение в отношении него строгой юридической процедуры. Римский гражданин — это тот, кто пользуется полнотой прав и всегда может рассчитывать на справедливый суд и защиту римского государства от любых посягательств, а потому не имевшие таких прав инородцы всеми правдами и неправдами старались обзавестись римским гражданством.

Спокойный, рассудительный Август, который никогда не стремился окружать свою власть монархической атрибутикой и любой помпезностью, остался в памяти римлян не только в качестве основателя Империи, но и в качестве одного из идеальных императоров, несмотря на те жестокие методы, которыми он, порой, шел к вершине. Для самого императора наиболее значимыми казались его успехи в мирном строительстве — он говорил, что принял Рим кирпичным, а оставил его мраморным, и особенно гордился тем, что дважды «запирал врата храма Януса», то есть добивался того, что римское государство вовсе не вело войн. Мало того, после принятия Империей Христианства, фигура Августа оказалась освящена Церковью, несмотря на то, что сам император был, разумеется, язычником. Август стал рисоваться в церковном предании в качестве идеального государя и владыки мира, выполнившего исключительно важную божественную миссию — собравшего под властью Рима многие народы, установившего среди них мир и порядок, так что Богом именно в это время соизволено было воплощение Сына Божия — Христа и его проповедь именно в пределах Римской Империи, а в своей проповеди Христос говорил, что Богу следует отдавать все Божие, а Кесарю – кесарево, то есть беспрекословно подчиняться римской власти во всех гражданских, политических вопросах. Римская Империя предстала в христианском учении в качестве богоизбранной именно в силу своего прочного и мирного гражданского порядка.

На Руси, когда она унаследовала имперское бремя Византии, немедленно обратились и к древним, римским истокам. Было провозглашено, что русские Великие Князья и Цари ведут свой род от Кесаря Августа. Первый из русских Царей — Иван Грозный писал, что «Великих Государей Российских корень изыде от превысочайшего Цесарского престола и прекрасно-цветущаго и пресветлого корени Августа Кесаря, обладающего вселенною… Римская печать нам также не чужда: мы ведем Род от Августа-Кесаря». Эта «римская» ориентация сохранилась и в позднейшую эпоху, но только менялись акценты, с родового происхождения — на культурное и историческое преемство. Не случайно Петр Великий принял после победы в Северной войне титул «Отец Отечества» — Pater Patriae, тот же титул, которые за его заслуги был дарован и Августу. По мнению современного историка: «В градостроительной концепции Санкт-Петербурга четко прослеживается «римская идея»… Петру был важен образ Рима как символа государственной мощи. Он создавал Рим эпохи Октавиана Августа…».

Возможно именно в этом наследовании идей, через сложные культурные коды и секрет своеобразия путинской власти. С одной стороны Россия продолжает интегрировать в себя тот культурный комплекс, который был выработан во многом на античной, дрвнеримской основе Западом — в кончном счете и республиканская демократия, и идея прав человека (в ее не искаженном «правозащитниками» виде) восходят к классическому наследию Греции и Рима, которое остается до сиих пор востребовано. С другой стороны Россия в своей исторической государственной традиции опирается на все то же римское наследие, опосредованное Византией и любое укрепление государства не может не подразумевать обращения к этому историческому наследию в той или иной его форме. Для петербуржца Путина восприятие этой русской государственной традиции через обращение к «первому Риму» эпохи «золотого века» Августа — как нельзя более естественно. Ведь не случайно в Эрмитаже скульптурные портреты великого императора занимают почетное место, как занятно и то, что в чертах разделенных двумя тысячелетиями политических деятелей прослеживается определенное портретное сходство.

Сегодня преодоление российского кризиса власти производится Путиным во многом за счет неосознанного обращения к «наследию Августа Кесаря». При сохранении верности правовым, конституционным началам демократического и республиканского устроения — выборной системы, сменяемых должностей, разделения властей, идет реальная концентрация власти и фактического верховного суверенитета в руках личности, обладающей максимальным властным авторитетом. Причем авторитетом основанном не на «должности», а на личном влиянии и персональной ответственности за принятие решений. Сохраняя демократические и республиканские формы, политическая система приобретает реальный, не оперетточный и не ориентированный на внешнюю атрибутику монархический смысл. Поэтому так исключительно сложно определить реальное место Президента Путина в государственной системе сегодняшней России — любое определение при помощи «конституционных законов» на практике может оказаться обеднением полноты и объема путинской власти.

Президенту Путину удалось в сжатые сроки создать в России фактически систему «принципата», слегка модифицированного в соответствии с сегодняшними политическими реалиями. Более-менее понятно и идеологическое наполнение этой системы — чем дальше, тем более, оно будет ориентировано на политические смыслы коренные и «свои» для русской государственной традиции, но преломленные в несколько необычном, не «византийском», а скорее «римском» ключе, менее концентрированном на религиозной идее и более опирающимся на идеалы «порядка» и «права». Станет ли «принципат Путина» столь же значимым для Российской истории явлением, сколь значимым был для Рима принципат Августа? Судить истории. Начало впечатляет, но реальная прочность той или иной системы проверяется только в ходе военного противостояния и того мира, который следует за войной и является подготовкой к следующей войне. Сейчас у России передышка после в целом успешной чеченской кампании и перед непонятной и таинственной «войной 11 сентября», которая то ли идет, то ли нет, и когда и как заденет нас — непонятно. Врата храма Януса не закрыты, но и не то чтобы отворены настеж. Они на легкой и непрочной цепочке — надолго ли?