НЕ МЕШАЙТЕ ПАЛАЧУ

Позиция, занятая профессором Владимиром Добреньковым, требующим отмены моратория на смертную казнь, выглядит абсолютно беспроигрышной. Дело тут не в положении убитого горем отца, который может решиться сказать то, о чем остальные только думают. Дело в том, что так или почти так думает большинство граждан нашей страны и письмо Добренькова, составленное в достаточно незамысловатых выражениях, представляет собой концентрат мнений и чувств "молчаливого большинства".

Возражать Добренькову с "правозащитных" позиций очень и очень непросто. Противник смертной казни требует от нас принять слишком много оговорок и слишком часто повторять вслед за ним всевозможные "но", чтобы кого-то в чем-то убедить, особенно в споре с позицией Добренькова, сводящейся к констатации: "Живем как на войне, и линия фронта проходит через каждую квартиру, подъезд, улицу, дачу". В стране идет война между почти безоружным и беззащитным гражданским обществом и вооруженным до зубов "внутренним терроризмом" (удачный термин, имеющий большое будущее).

У этой войны может быть три исхода: первый — гибель общества, погружение его в пучину анархии, второй — переход общества к самозащите, расправам, погромам и судам Линча, третий — столыпинские галстуки и военно-полевые суды. Эти малоудобные детали туалета и малоудачные учреждения нужны, кстати, совсем не для того, чтобы "запугать" преступников, они нужны для жесткого структурирования распадающегося общества, которое должно решить: быть ли ему с убийцей или с палачем?

Тем, кто понимает сегодняшнюю криминальную ситуацию в "военной" логике, может возразить только сама власть и возразить только одно: "Вы говорите, что будь криминальная обстановка получше, вы бы и сами, быть может, согласились с отменой смертной казни, но теперь... А мы, власть, не можем мыслить в категориях "теперь" и "потом", мы вынуждены строить государство сейчас и строить на жестких принципах. Отмена смертной казни — это нравственный принцип цивилизованного общества. Ее сохранение — сиюминутная эмоция, возможно, очень обоснованная и понятная, но ситуативная. Мы не можем руководствоваться народными эмоциями, мы должны управлять ими".

Скорее всего именно так и будут отвечать до тех пор, пока кто-либо из сторонников смертной казни не возьмется уточнить, что смертная казнь, это тоже четкий нравственный принцип, что общество, в котором отменена смертная казнь — это общество нравственно нездоровое, а государство, смертную казнь отменившее, как бы не совсем государство.

Поскольку и Владимир Добреньков и Валерий Панюшкин, возражавший ему на Хартии, апеллируют к Закону Божию, к заповеди "не убий", то понять аутентичную христианскую позицию было бы более чем уместно. Заповедь "не убий" категорически не может быть использована против смертной казни, поскольку это противоречит элементарным принципам экзегетики — толкования Священного Писания. В той же книге, в соседних с десятисловием главах, Господь говорит: "убий", причем неоднократно, составляя для Израиля "уголовный кодекс", по нынешним временам достаточно жестокий. Как запрет криминального убийства, так и смертная казнь за нее наравне вводятся Богом в Ветхом Завете, и ни один из этих принципов не отменен в Завете Новом. О последнем забывают, увы, достаточно часто.

Когда Христос в Новом Завете говорит: "подставь другую щеку", то смысл его слов относится к установленным в Ветхом Завете общественным отношениям, при которых альтернативой подставлению щеки (акту личного прощения обиды) противостоит не убийство обидчика на месте, а его арест и суд. Бессильная жертва не может простить безнаказанного насильника, в ее прощении не будет ничего от требуемой для прощения нравственной свободы. Простить может только тот, кто уверен в неотвратимости наказания. Щеку возможно подставить только там, где принято воздавать "глаз за глаз", причем воздавать по суду, а не при помощи самосуда.

У Апостола Павла в Новом Завете развернута небольшая, но предельно емкая апология смертной казни в связи с учением о государственной власти: "начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое". (Рим. 13, 3-4). Для "римского гражданина" Апостола Павла начальник — это человек с мечом, судья, который выносит приговор, нравственный и юридический, определяет что-то как "злое", а потом приводит приговор в исполнение. Меч здесь более чем метафора, кандалы и тюрьмы в тот век вполне были известны. Как "Божий слуга", которому вверена земная справедливость, начальник может, мало того должен, лишать жизни злодеев и тем самым справедливость восстанавливать. Любое другое поведение с его стороны, включая превращение из "палача" в "ключника" при пожизненной темнице, было бы халатностью, пренебрежением своими обязанностями.

При этом очень важно, кстати, что функция отправления правосудия, место "палача", закреплены именно за государством, за специальными людьми и принципиально не могут быть переданы частным лицам. Валерий Панюшкин, высказывает более чем спорное суждение, утверждая: "Каждый человек, ратующий за смертную казнь, должен быть готов лично взять в руки оружие и убить преступника". Смертная казнь, армия, полиция, суды, тюрьмы и прочие несомненные блага цивилизации существуют именно для того, чтобы освободить рядового человека от постоянного и калечащего душу соприкосновения со злом, от морально тяжелого, но иной раз необходимого "марания рук". Тот, кто готов лично взять в руки оружие должен ратовать не за смертную казнь, а за самосуд. За смертную казнь должен ратовать тот, кто хочет заниматься спокойно своим любимым делом: учить, лечить, писать, и при этом чувствовать себя надежно защищенным от нелюдей.

У этой темы есть много аспектов и подробностей, о части из которых я писал в небольшом эссе после московских взрывов 1999 года, к которому и отошлю заинтересовавшихся читателей. В заключение ж хочу отметить еще одно. Смертная казнь — это не историческая случайность, это определенный принцип государствоустроения, принцип нравственно обоснованный. И выбирать нам придется не между интерпретациями фактов, а между системами принципов. Сейчас у нас любят говорить о "европейской христианской цивилизации", в которую входит Россия.

На сегодняшний момент, к сожалению, понятия "европейский" и "христианский" в этом определении противоречат. Христианская доктрина требует от нас сильного и ответственного государства, использующего для защиты человека все свои полномочия и не страшащегося неизбежной крови, проливаемой с нравственно благой целью. "Европейскость", по версии ПАСЕ, требует от государства самоотрицания - самоотрицания национального в пользу внегосударственной международной бюрократии и самоотрицания нравственного в пользу "прав", отнюдь не являющихся естественными и нравственно обоснованными правами человека.

Совместить эти два принципа сегодня будет затруднительно. Россию придется либо изнасиловать, уложив в прокрустово ложе постнациональной реальности сегодняшней Европы, либо же необходимо сказать нашей власти примерно то, что сказали на заре русской истории христианские епископы временно впавшему в непротивленчество князю Владимиру. "И сильно умножились разбои, и сказали епископы Владимиру: "Вот умножились разбойники; почему не казнишь их?". Он же ответил: "Боюсь греха". Они же сказали ему: "Ты поставлен Богом для наказания злым, а добрым на милость. Следует тебе казнить разбойников, но расследовав"".