Две Столицы

И вновь, в который уже раз, журналисты и российская политическая элита обсуждают вопрос «А не перенести ли нам столицу или хотя бы полстолицы в Санкт-Петербург?». В 1881 году, после злодейского убийства в Санкт-Петербурге Государя Императора Александра II, славянофил Иван Аксаков произнес взволнованную речь о том, что только в таком неестественном для России городе, как Северная Столица могло совершиться столь страшное злодеяние и патетически восклицал: «В Москву! В Москву!». Сегодня же все кому не лень повторяют слова известного своим странноватым умом персонажа: «Все кончено, в Москву я боле не ездок! В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!». Саратов, правда, замещается более солидными объектами, типа Санкт-Петербурга и Нижнего Новгорода. Столичное кресло под Москвой не то что трещит, но время от времени начинает подозрительно вибрировать. К чему бы?

На сей раз все началось с молодого политика Сергея Миронова, в одночасье вознесенного до высочайшего поста спикера Совета Федерации, всегда предполагавшего величавую сенаторскую солидность и хотя бы имитацию умудренности. Сергей Миронов несколько нарушил эту отнюдь не плохую традицию рядом откровенно «сенсационных» заявлений. Сперва он назвал «несправедливым» приговор шпиону Пасько и даже предложил самолично взять того на поруки, а потом пообещал нагрузить Государственную Думу законопроектом о передаче Санкт-Петербургу части столичных функций. Впрочем, как это часто случается с «информационными поводами», журналисты рассказали нам не совсем то, что на самом деле заявил спикер «верхней палаты», а заявил он буквально следующее:

«Данный законопроект требует финансирования из бюджета России. Сейчас идет его юридическая экспертиза, он будет направлен в правительство на заключение, в дальнейшем я планирую внести его в официальном порядке в Государственную Думу. Причем, судя по всему, это будет моя личная инициатива - как члена Совета Федерации.

Я и раньше считал северную столицу инновационным локомотивом России. Теперь у меня такое ощущение, что этот локомотив не только инновационный, но еще и кадровый. Именно в этом и заключается предназначение города, заложенное еще его основателем Петром I. Петербург сейчас в центре, на самом острие реформ и продвижения вперед. Такое положение является весомым основанием для того, чтобы городу возмещали те финансовые затраты, которые он несет, выполняя своего рода представительскую функцию. "Столичность" города должна иметь экономическое, а не политическое выражение».

Другими словами — вся «столичность» Санкт-Петербурга, согласно новому проекту сведена будет к тому, что городу предлагается дать еще сколько-то денег из центрального бюджета, формально — в «приплату» за несомые им уже сейчас представительски-столичные функции. Мера, по меньшей мере, нелишняя, если деньги, конечно, не будут тут же растащены представителями «бандитского Петербурга» существующего в параллельном пространстве с Петербургом туристически-столичным.

На сегодняшний момент, Северная Пальмира не готова к выполнению не то что столичных, но и сколько-нибудь внятных представительских функций, если, конечно, не приводить ее в нормальное состояние авральными методами каждый раз к визиту очередного западного лидера. Для того, чтобы почувствовать явную неуместность «постановки проблемы» достаточно один раз оказаться в питерской автомобильной пробке и сравнить ее с московскими, изрядно помучившими Столицу в нынешнем сезоне. Если в Москве, несмотря на ее перегруженность автотранспортом, чувствуется существование мало-мальски организованной транспортной инфраструктуры, которая в какой-то момент (обычно – вполне предсказуемый) не выдерживает перегрузок, то петербуржская пробка подобна инфернальной фантасмагории — она возникает ниоткуда, ведет в никуда, и не может быть разобрана никакими рациональными мерами (вообще малоприменимыми в городе, где водители и по сей день разворачиваются «на глазок» посреди многосторонних перекрестков.

Чтобы создать в Санкт-Петербурге инфраструктуру хотя бы приблизительно напоминающую столичную потребуется не один год и практически полная перепланировка города, совершенно не предусматривающего современных коммуникаций. А денег на самореконструкцию Петербургу взять и впрямь неоткуда. Только из госбюджета, только на субсидии. В то время как Москва свой столичный статус может обеспечить и сама. Видимо в качестве скрытой полемики с Мироновым заместитель мэра Москвы Олег Толкачев сообщил, что на одном обороте земель Москва в этом году получила 6 млрд. долларов, в то время как вся Российская Федерация только 3 млрд. Тем самые 6 млрд. рублей, которые из года в года, по словам Толкачева прописываются в федеральном бюджете в качестве компенсации Москве за исполнение столичных функций, но которых город не видит, справляясь как-то своими ресурсами.

Москва и в самом деле была и остается единственным городом России, который может более менее сам обеспечить свои столичные функции. И дело здесь не в том, что Москва является «столицей-кровососом», в чем ее часто обвиняют москвофобы, а в том, что нынешняя столица России представляет собой естественный центр огромного «мира-экономики», большой геоэкономической системы, границы которой совпадают с границами русской цивилизации. Крупнейший французский историк-экономист Фернан Бродель, исследуя организацию экономического пространства современного мира настаивал, что Россия «сам по себе мир-экономика», значительно отличающийся по структуре от западного «мира-экономики», центр которого переместился в ХХ веке из Лондона в Нью-Йорк. Центром российского мира Москва была с самого момента его формирования, структурируя вокруг себя экономическое и геополитическое пространства, представляя в нем точку концентрации ресурсов и динамического равновесия многонациональной и пестрой имперской периферии.

Геополитическая и геоэкономическая функция Санкт-Петербурга была совсем иной — этот город создавался и впрямь как «окно в Европу». С его помощью российский мир-экономика пытался симулировать принадлежность к западному миру-экономике, именно Петербург был той точкой, которая включала Россию в «чужое» геоэкономическое пространство. В то время как Москва была центром равнозначным Лондону, но только в рамках автономной российской экономической системы, Петербург был одним из крупных городов, составлявших для Лондона «периферию», даже если периферия эта состояла из таких громких имен как Париж, Гамбург, Амстердам (некогда тоже бывший центром западного экономического пространства)…

В той мере, в которой Россия оставалась автономным миром, центром русского пространства была Москва. В той степени, в которой Россия была в XVIII-XIX веках частью европейской системы, ее периферией, ее узловой точкой был Санкт-Петербург. При этом «Северная столица», разумеется, не могла обеспечить должной степени своей экономической самодостаточности — она не была в достаточной степени включена в международную торговлю, чтобы зарабатывать на ней, но она и не была имперским центром русской территории. Поэтому Санкт-Петербург существовал всегда «за счет» России, так сказать — на московскую субсидию (если смотреть на дело с положительной стороны) или на «дань с туземцев» (если оценивать тот же процесс в ключе негативном). По отношению к Москве как к имперскому центру российская периферия выступала в качестве «провинции», по отношению к Петербургу, как к полупериферии Запада — в качестве «колонии».

Существование в императорской России двух столиц и двух центров играло, порой, злую шутку с завоевателями. Наполеон, отличавшийся весьма развитым геополитическим мышллением, так обосновывал план своего похода на Москву: «Если я возьму Петербург я возьму Россию за голову, если я возьму Киев, я возьму ее за ноги, если я возьму Москву, то я поражу ее в самое сердце» — суждение абсолютно корректное с точки зрения цивилизационной логики. Наполеон осознавал, что именно Москва — в центре русской цивилизации, но при этом совсем забыл, что ведет европейскую войну в стиле начала XIX века, при которой все-таки следует взять формальную столицу, «царскую резиденцию», что как европейскому государю и в рамках европейской системы ему надобно идти на Петербург. Ошибка обошлась великому завоевателю, как известно, дорого. Начав вместо «межевропейской» войны войну «цивилизационную», он вскоре убедился, что и взятие столицы русских никакой победы не гарантирует, а пресловутая «дубина народной войны» штука тяжелая и заставляющая европейца с негодованием причитать о «скифах». Известная двуссмысленность геополитического статуса русских столиц вообще позволяла достаточно большую свободу для игры, в которой Россия имела то преимущество, которого не было ни у одной европейской страны и которое могли себе позволить только полицентричные Соединенные Штаты, вообще не имеющие абсолютного национального центра.

В ХХ веке Россия на долгий срок замкнулась в автономное экономические и имперское пространство СССР, так что центральность Москвы была для нее чем-то совершенно естественным и необсуждаемым, никакого другого геополитического решения вопроса о столице советской цивилизации и быть не могло — столица там, где находится геоэкономический и геополитический центр этой цивилизации. Гибель СССР и значительное изменение российских границ привели к тому, что статус Москвы стал куда менее определенным — за предыдущее десятилетие Россия так до конца и не смогла найти новую формулу своего геополитического и геоэкономического положения — остается ли она автономным миром-экономикой, обладающим своим собственным центром и периферией, или же она включена будет в сферу западного «глобального» мира-экономики? Претендует ли еще Россия на статус империи-цивилизации, или же на роль «полупериферийной» страны Запада?

Произошедшие геополитические изменения подталкивают Россию ко второму — потерей огромных массивов южных территорий фактически усечены были возможные векторы цивилизационной экспансии России в Восточную Европу и на Балканы (из-за потери Украины), на Ближний Восток (из-за потери Закавказья), на Средний Восток (из-за утраты Средней Азии). Фактически Северо-Запад остался единственной более менее оборудованной точкой выхода России «вовне», за пределы оставшихся нам в наследство от Московского Царства средне-русских и сибирских земель. Поэтому активизация в умах наших современников «петербургской альтернативы» по своему вполне естественна, в самом деле — почему бы не воспользоваться еще раз уже один раз успешно отработанным шлюзом для подключения к чужому (то есть западному) геополитическому и геоэкономическому пространству?

При этом, впрочем, сегодня многое изменилось, Москва, как ни парадоксально, тоже претендует на то, что она является точкой наиболее глубокой «вестернизации» России, что она — самый «глобализованный» город на нашей территории. В век, когда морские коммуникации перестали быть ведущими и для устойчивой связи с внешним миром достаточно аэропорта и систем электронных коммуникаций такая претензия Москвы не выглядит нелепой. Современное геоэкономическое пространство все больше начинает напоминать систему античных городов-государств — «полисов». Вместо консолидированных национальных государств центрированные вокруг мегаполисов, в качестве их «периферии» регионы. Москва явно претендует на то, чтобы в рамках такой системы восприниматься именно как контролирующий огромную территорию «мегаполис», способный успешно встроиться в глобальную систему. Именно Москва на сегодняшний день выступает в качестве «точки роста», в которой осваиваются и усваиваются новейшие образцы современной глобальной цивилизации и соответствующего ей уровня жизни. Именно Москва с ее бесконечными иномарками, непрерывно жужжащими мобильниками, рекламами, кафе и интернет-кафе куда более смахивает на «окно в Европу» (точнее в Америку, простертую на весь мир), чем истрепанный и смотрящийся глубоко провинциально Санкт-Петербург.

Понятно, что при таких условиях обсуждать вопрос о Петербурге как о «локомотиве инноваций» в западническом ключе по меньшей мере неуместно. Для того, чтобы он начал работать локомотивом потребуются гигантские предварительные инвестиции со стороны самой России, которые можно было бы потратить более разумным способом. Но в то же время, необходимость определенной «полицентричности» для более динамичного развития России чувствуется. Петербург слишком удачная карта в российской геополитической колоде, чтобы её не разыграть. Важно понять — что за масть у этой карты и в какую игру мы играем. В противовес глобализирующейся, выходящей на уровень мировых центров Москве, Петербург вполне способен сыграть роль центра своеобразного российского «изоляционизма», взять на себя координацию как раз тех геополитических и геоэкономических процессов в России, которые ориентированы на сохранение составляющих автономистско-имперского комплекса.

Для этого необходима актуализация понимания Петербурга не столько как «приморского города», сколько как города северного, находящегося в той зоне, в которой люди уже практически не живут. Из набора связанных с этим городом политических мифологем необходимо извлечь не обманчивую надежду, что «все флаги будут в гости к нам», а вполне реальный опыт строительства огромной столицы посреди болотистой пустоши, совершенно беспрецедентного в новой истории и примера создания города такого значения путем совершенно «неестественных», «рационалистических» действий государственной власти. Другими словами, Петербург может быть осознан, как точка прорыва в продолжающемся формировании нами, русскими, особой северной цивилизации, которая со временем будет вновь претендовать на глобальное соперничество с Западом.

Как центр системы Россия-Запад, Петербург сегодня не имеет перспектив, Москва, сохраняя функцию старого цивилизационного центра в то же время успешно приобрела и функцию центра российской «глобализации», с которым любому другому городу тягаться будет трудно. Но вот сделать Санкт-Петербург вновь точкой перехода в системе Север-Запад, при рациональном подходе к делу было бы можно и даже желательно. Но вот чувствуют ли такую перспективу политики, делающие для прессы сенсационные заявления, сказать пока затруднительно.