Текст:Александр Владимирович Пыжиков: Питер-Москва: две модели модернизации страны в начале ХХ века

Катерина Беленкина: Меня зовут Катерина Беленкина, я работаю в Фонде Егора Гайдара, и я рада представить вам нашего лектора. Коротко скажу о сегодняшнем дне: сегодня день памяти Егора Гайдара, приуроченный к его дню рождения, и в разных местах Москвы проходят лекции лауреатов Премии Егора Гайдара. И сейчас здесь состоится лекция Александра Пыжикова, который является лауреатом Премии Егора Гайдара 2013 года в области истории. В декабре прошлого года Александр Владимирович прочитал лекцию на тему своей монографии «Грани русского раскола» и, можно сказать, в рамках этой лекции, которая была больше посвящена старообрядцам, анонсировал тему своего следующего исследования, о котором нам сегодня предстоит услышать. Я уверена, что это будет так же занимательно и интересно, как и в прошлый раз. Из регалий: Александр Владимирович — доктор исторических наук, старший научный сотрудник РАНХиГС, специалист по истории России ХХ века. Так что начинаем, спасибо.

Александр Пыжиков: Сейчас у нас нет недостатка в лекциях, все люди стали грамотные, поток информации идёт буквально со всех сторон — можно всё посмотреть, всё узнать. Поэтому значимость таких лекций, мягко говоря, не возрастает со временем, поскольку люди уже сейчас свободно ищут то, что им нужно, используя те средства коммуникации, которые есть. Тогда спрашивается: в чём же должна быть прелесть всех вот таких мероприятиях и в чём, собственно, должна заключаться в таких новых глубоких информационных условиях задача лектора? Я её формулирую очень просто: рассказать то, чего вы не сможете найти в Интернете.

Тема сегодняшней лекции, конечно, родилась не спонтанно. Как Катерина правильно сказала, она возникла ещё во время работы над прошлой книгой — «Грани русского раскола». Когда я её готовил, начиная с 2007 года, уже было понятно, что вся наша история, весь исторический путь России XIX века до 1917 года (мы сегодня будем говорить о периоде до большевистского этапа), все эти десятилетия переполнены (это не секрет, я просто в этом убедился сам) противостоянием, противоборством межу Петербургом и Москвой. Конечно, это не ново, все это знают, проекции этого противостояния постоянно углублялись — сначала было коммерческое, культурное, это общеизвестно, потом, с рубежа XIX‒XX веков, возник политический контекст противостояния, затем всё это закончилось февралём 1917 года. Поэтому появилась такая простая мысль — выделить этот сюжет в самостоятельный объект исследования и попытаться уже серьёзно в нем разобраться. Я попытался это сделать, и итогом этого стала книга, которая называется чуть-чуть иначе, чем заявлено здесь, она называется «Питер — Москва: битва за Россию». Эта книга выйдет в мае этого года в издательстве «Олма Медиа Групп». Это крупное издательство, мне приятно, что они заинтересовались этой темой, сразу же взяли её в производство, и там уже будет достаточный тираж, так что упрёки, что «Грани русского раскола» были выпущены небольшим тиражом, я думаю, в этой книге уже будут преодолены.

Учитывая, что всё-таки время у нас ограничено, мы решили чуть-чуть конкретизировать задачу и вычленить главное из того, что будет представлено в этой книге. То есть мы оставили название «Питер — Москва», и вторая часть этого названия — это как раз, как вы видите, «столкновение двух моделей модернизации». Вот это очень важно, это, собственно, самое главное, то, чего нельзя, может быть, так, как я попытался представить, просто где-то взять и прочитать, нажать кнопку в поисковике — и оттуда всё это вывалится мгновенно. Конечно, я ещё раз повторю, противостояние между Питером и Москвой довольно хорошо изучено, на него всегда обращали внимание в советский период. Очень изучен культурный аспект, это да: Петербург более официальный, западно ориентированный, Москва — исконно русская. Это все прекрасно знают, об этом много написано. Коммерческий — следующий аспект противостояния, я на нём останавливался уже немного в книге «Грани русского раскола», это довольно острое соперничество, но оно всё равно не выходило за какие-то рамки чисто коммерческие, экономические. Шла борьба за какие-то активы, за позиции в экономике. С рубежа XIX‒XX веков противостояние резко усилилось — оно приобрело уже политический контекст, и эта битва, схватка за Россию, идея, которую я использовал в названии, приобрела острейший характер, который разрешился февралём 1917 года. Это известно, я пытался изучить все эти коммерческие, экономические, политические аспекты и в процессе исследования именно этого противостояния понял, что здесь есть смысл говорить не просто о соперничестве, противостоянии двух промышленных групп, петербургской и московской, а о столкновении двух моделей модернизации страны. Это вот самое важное, поскольку несёт очень серьёзную идейную, содержательную нагрузку.

Что здесь можно сказать: конечно, очень хорошо известно в любой историографии — и западной, и нашей, которая примыкает к ней, — что одна модель модернизации прекрасно изучена, о ней очень много написано. Это та модель, которую предложила Москва, а если конкретно, московская купеческая группа и её политические союзники в лице кадетов и октябристов, партии «Союз 17 октября», то есть тех партий либеральной направленности, которые вошли в Думу в 1906 году и оставались в ней до конца, до 1917 года. Эти политические силы вступили в союз с представителями московской купеческой группы, и итогом этого союза, итогом их внутреннего обсуждения стало формирование определённого подхода к тому, как должна развиваться Россия. Подход этот, если его кратко характеризовать, поскольку это известно, тоже понятен. Он имеет либеральную подоплёку, поскольку во многом заимствован, конечно, из западной практики. В чем его смысл, если в двух словах. Крупный частный бизнес (поскольку мы понимаем, что московское купечество — это очень крупные бизнесмены, так и хочется сказать — олигархи того периода) считал (и кадеты, и октябристы поддерживали их в этом), что главным двигателем развития российской экономики должен быть крупный частный бизнес. Государственная Дума должна превратиться в полноценный парламент в западном смысле слова. Полноценный — то есть она утверждает министров в правительстве, и министры и правительство ответственны перед ней так же, как и перед императором. Какая-то такая, может быть, даже английская модель. Были там у них разные смыслы — или император правит, но не управляет, как в Англии, или всё-таки его мнение есть, его воздействие на управленческие рычаги есть, но всё равно это вместе с Думой. Это самое главное: Дума приобретает полноценный статус парламента. Общественные организации, то есть то, что мы сейчас называем гражданским обществом, формируются исключительно частным бизнесом, и до 1917 года, последние 20 лет до этого, мы видим яркий пример того, как это происходило, поскольку московские купеческие тузы, которые заседали здесь, в Первопрестольной, потратили очень много сил и средств на то, чтобы это гражданское общество в таком либеральном, причём крайне либеральном духе сформировать.

Вот, собственно, эта модель. Эта модель хорошо изучена на Западе, поскольку, естественно, она сразу привлекла внимание всех историков, кто занимался Россией, она привлекла внимание и наших, которые присоединились к этим исследованиям. Просто на Западе в силу понятных причин это возникло раньше — в советский период у нас учёные были стеснены в исследовательском поиске. Она хорошо описана, и, главное, эта модель считается магистральным путём развития России. Этот путь намечался в последние 20 лет царизма до 1917 года, он был разработан, уже был презентован всем, всему миру, общественности, и поэтому это и есть магистральный путь, которым должна следовать Россия, если она вообще чего-то хочет добиться. Если вы не соответствуете этой модели, значит, с вами что-то не в порядке в идейном и содержательном смысле, вы какой-то неполноценный, если вы от неё отдалились, вы превращаетесь в какого-то махрового реакционера. Вот такая логика была заложена в понимание этой модели — с ней нужно было соглашаться, это была аксиома. И вся историография сейчас — и западная, и наша — вертится вокруг вот такого понимания этого проекта модернизации. Мы называем его московским проектом модернизации, главным бенефициаром которого является, конечно, как я уже говорил, московская купеческая группа. Это абсолютно известно, это всё можно прочитать и найти в Интернете.

Теперь самое интересное. У нас в названии упомянуты две модели модернизации. Вот с этим сразу начинаются проблемы, поскольку, если с тем проектом, с той моделью модернизации, о которой я сейчас кратко упомянул, ясно всем и всё, то о какой второй модели мы ведём речь, что значит «вторая»? Потому что, судя по той логике, по тем исследователям, которые приведены и господствуют в исторической науке, этой московской купеческо-кадетской модели противостояла какая-то кучка дегенератов (другого слова не подобрать), которые ни к чему не были способны в принципе в плане государственного экономического строительства. Возглавлял эту кучку, естественно, главный ретроград — Николай II, который тоже ни на что не был способен, и вот все они там собирались, и у них были только одни мечты, которые они могли с трудом из себя выдавить. А мечты эти были о том, как нам всем было бы хорошо вернуться в дореформенный период до 1861 года, в духе Николая I. Так это всё изображалось, и вся история последних 20 лет правления Николая II, которую мы знаем, подавалась таким образом: есть прогрессивная модель, которая взята с лучших западных образцов, и эту модель лучшие люди, о которых я уже говорил, пытаются внедрить и реализовать здесь, в отсталой России. Но реализовать не получается, потому что на пути стоит эта кучка людей, которые ни к чему не способны и мешают прогрессу, поэтому общая задача — смести эту кучку, убрать её, и тогда наступит счастье. Видимо, это счастье наступило после февраля 1917 года. Во что это счастье вылилось, мы все тоже прекрасно знаем.

Вот такая историческая панорама представлена в науке и остается сейчас преобладающей. Конечно, в отношении Николая II как ключевой фигуры уже раздаются оценки, всё больше и больше захватывающие сейчас общественное мнение, что всё было не так, что на самом деле там были какие-то проблески, было хорошее. Разные современные силы пытаются раскрутить эту тематику, но я хочу сказать, что тут надо попробовать не просто идти и пытаться продвинуться на этом пути, а сделать такой рывок, чтобы полностью смести этот господствующий стереотип, о котором я сейчас говорю. Моя задача сегодня — попытаться не продвинуться, а сделать такой решительный шаг. В своей книге «Питер — Москва: битва за Россию» я попытался это сделать.

Так вот, вся эта, скажем так, государственная элита Николая II изображалась в крайне негативном свете. Как будто это была публика черносотенного разлива. Это очень опрометчивое, а на самом деле — в корне неверное заявление и утверждение. Если попытаться снимать все идеологические наслоения, которые в изобилии присутствуют вокруг этой темы, то обнаруживается совсем другая картина. Ни к какому черносотенству, за исключением Победоносцева, эти люди никакого отношения не имели. Сейчас мы будем говорить, что за люди. Потому что этих людей никто не знает, и в научном пространстве их просто не существует. На самом деле, это самая интересная страница российской истории. Эти люди, эта государственная элита, смогли выработать другую модель развития страны с учётом всей специфики, сложности, огромности российской территории, сложности населения, и, осознавая, что у населения очень устойчивые черносотенные взгляды, что ни для кого не было секретом, они попытались сделать простую вещь: продвигать либеральные реформы в черносотенной стране. Это очень тонкое дело, и не каждому оно по плечу. В московской модели модернизации об этом не задумывалась. Даже складывается ощущение, что они априори думали, что всё население настроено либерально, что все смогут воспринять это, просто нужно устранить кучку, которая мешает всему, собственно, это главная задача. В государственной элите, в правительственных кругах, которые были при Николае II, господствовало совсем другое мнение.

Прежде всего, что такое государственная элита Николая II? Она в корне отличалась от всех государственных элит, с которыми мы можем познакомиться и сталкиваемся в истории до Николая II. Если мы возьмём Александра II, то государственная элита, правительство — это в подавляющем смысле аристократическое начало, там были аристократы — князья, графы, бароны, на любой вкус, они занимали важнейшие посты. И сам Александр II был такой товарищ — он редко говорил по-русски, чаще по-французски. Вот такое было лицо у элиты. При Александре III, конечно, настроения изменились, лицо государственной элиты начало меняться — стали появляться люди, которых при Александре II в принципе быть не могло. Они стали появляться потихоньку, и перелом произошёл уже в годы царствования Николая II: вся высшая государственная элита кардинальным образом изменилась. Аристократическое начало свелось до минимума, ключевые позиции стали занимать люди, которые не обладали ни знатным происхождением, ни какими-то богатствами, а обладали исключительно своими собственными заслугам. То есть такое служивое сословие, которое получило доступ наверх. Как эти люди приходили наверх? Только двумя путями, и это тоже нужно иметь в виду. Первый путь — это прохождение по административной лестнице от низших должностей до уже серьёзных позиций в правительстве. И второй путь — это путь не государственной службы, а путь научный, то есть это люди, которые работали всю жизнь в университетах, в институтах, стали профессорами и получили признанный авторитет как специалисты в своей области, не только в России, но и за рубежом. Это открывало дорогу тоже на высшие министерские посты, и при Николае II эти случаи были уже сильно распространены. Раньше это было исключением, если вспомнить Сперанского, потому что он не был родовитым, он был из священнического сословия. Здесь ситуация уже совершенно поменялась.

Вот что представляла собой элита Николая II. Она очень сильно изменилась, и на этом нужно акцентировать внимание. Она перестала быть аристократической — это первое, и порядок её формирования стал таким, как я только что сказал. Каких-то иных путей попадания не было, они были просто исключены, и это давало возможность формировать и аккумулировать действительно знающих людей. Поскольку другого пути не было (кто-то кому-то шепнул, и ты оказался на какой-то должности — это всё было исключено), качество этой элиты повысилось. Основу заложил, конечно, Александр III, который приструнил всех — и царскую фамилию, и высшую аристократию, и бюрократию. Но эти процессы при нём только начались, он скоропостижно скончался, и какой-то устойчивый смысл эти процессы приобрели уже в годы Николая II.

Вот эти люди. Что они выдвинули? Они выдвинули свою собственную модель модернизации. Она-то и была, на самом деле, основной, поскольку она формировалась не год и не два, а достаточно долгий период. Московская купеческая модель — это была скорее реакция на модель петербургской бюрократии, петербургской элиты, а не изначально то, что они сформулировали, как должно быть. Это был такой ответ: вы вот это планируете, а мы совершенно по-другому расставляем акценты и совершенно по-другому видим, как должна развиваться страна. Так вот, как формулировала это петербургская бюрократия. Как будет развиваться экономика: крупный бизнес (крупный, это очень важно), это будет определять правительство, то есть бюрократия. Я думаю, когда я расскажу, вы узнаете, где всё это реализовалось. Парламент: ни о каком парламенте речи не было, должна быть Государственная Дума, об ответственности министров перед даже не говорилось, зато она утверждает все бюджеты министерствам и ведомствам, которые обязаны их представлять ей. Это такой половинчатый вариант по отношению к тому, что предлагало московское купечество и кадеты с октябристами. Общественные организации — да, разноликие, их состав неустойчив, случаен в силу каких-то обстоятельств — формировались, собирались, что-то выдвигали, поэтому рассчитывать на какую-то серьёзную опору в их лице не представлялось возможным. Гражданское общество в нашем понимании должно было формироваться сверху.

Вот такая вот модель, которая была объявлена мракобесием со стороны московского купечества и кадетов. Теперь — в экономическом отношении. Как я сказал, московское купечество считало, что частный крупный бизнес страны основной не только в экономическом, но и в политическом смысле слова. Как все строилось: здесь нерв — это, конечно, компетентность бюрократии. Компетентность бюрократии становится главным ключом к успеху проведения реформ. И что самое интересное: как будет развиваться частный крупный бизнес, должно определять правительство, но вот в мелкий бизнес правительство вмешиваться не желало. Все вы прекрасно помните столыпинскую аграрную реформу. По-нашему говоря, по-современному, это и есть программа развития малого бизнеса. Поскольку население-то было в основном сельское, то важно было укрепление и оживление именно мелкой частной собственности у максимального количества населения страны, то есть крестьянства, втягивание её в товарно-денежные отношения, чтобы это было подспорьем для экономического роста, локомотивом которого является крупный бизнес. Государственного бизнеса, государственной экономики в царской России было много, и эта пропорция осталась: вся оборонка была государственной на 80 %, железные дороги — на 70 %. Но самое интересное то, что существовала некая прослойка, как я её называю. Эта прослойка — это пул петербургских банков, их девять самых крупных. Это, если опять говорить по-нашему, чтобы было понятно, управляющие компании. Понятия управляющих компаний в нашем смысле не было. Было девять управляющих компаний, и этим девяти управляющим компаниям принадлежали огромные активы в самых разных отраслях промышленности, и постоянно шло наращивание присутствия петербургских банков в экономике, из-за чего не то что беспокоилась, а просто впадала в истерику московская купеческая группа, потому что понимала, что такому противнику в лице государства и его агентов в лице управляющих компаний-банков она противостоять не может, что в общем-то было правдой. Самое интересное: банкам принадлежали предприятия и активы в разных отраслях промышленности — металлургической, сахарной, в каких угодно. Но обращаю внимание на один факт: руководить конкретным предприятием, принадлежавшим банку, мог только профессионал, то есть только тот человек, который вырос в этой области (металлургической, табачной, сахарной, горной, в какой угодно, это было обязательным условием). Никаких случайных людей, которые только знают, как подписывать платёжки и направлять финансовые потоки, там быть не могло. Этим занимались исключительно петербургские банки, а петербургские банки возглавлялись исключительно выходцами из министерства финансов, министерства юстиции и Государственного банка. Я на этом останавливаюсь более подробно, потому что пытался свети воедино в книге разные известные элементы и показать, что это были не какие-то случайные штрихи, а крайне продуманная система развития страны именно на таких акцентах, о которых я сейчас говорю.

Складывалась такая вот схема. Причём что удивительно: столыпинская реформа продавливалась государственной бюрократией в лице Столыпина, который олицетворял её и стал главным её реализатором, а такие приверженцы либеральных ценностей, как московское купечество и кадеты с октябристами, выступили в Государственной Думе против того, чтобы простые люди, которых большинство, имели что-то в частной собственности. Они бились в истерике и грудью вставали, чтобы не прошёл столыпинский законопроект об обеспечении частными наделами крестьянского населения. Частный крупный бизнес, все эти купеческие магнаты — это святое, но когда речь шла о том, чтобы людям шесть соток и какую-то халупу иметь, тут уже у них начинались проблемы. Это очень удивительный момент, меня он просто ошеломил, поскольку это никак не соотносилось с теми либеральными установками, в верности которым они клялись на каждом углу. Это очень странно. А реакционеры и мечтатели о крепостном праве, государственная элита во главе со Столыпиным, почему-то наоборот боролись за то, чтобы максимальное количество людей имело свою частную собственность, и после этого они пытались оживить товарно-денежные отношения, втянуть в них этих мелких собственников. В этом смысл столыпинской реформы. А развитие индустрии проходит исключительно под контролем правительства, где хозяйственными операторами выступают петербургские банки.

Я сейчас кратко описал эту модель и думаю, что у кого-то возникла ассоциация с тем, что где-то это уже прекрасно существует. Я тоже сразу догадался, где это существует: это Китай — абсолютно та же модель, которую я сейчас пытаюсь описывать и которую после снятия всех идеологических наслоений смогли выявить и презентовали, очень напоминает то, что в конце ХХ века и сейчас прекрасно реализовано в Китае, и насколько эта модель работает, сейчас очевидно каждому. Но либеральные западные круги всё равно ставят под сомнение нынешнюю китайскую модель, говоря, что это недоразумение, что, как только в Китае всё пройдёт, она будет снова соответствовать правильной либеральной логике, той логике, которую закладывала в начале ХХ века московская купеческая группа и её союзники.

Вот такие два подхода. Самое главное — здесь нужно было понять и доказать, что государственная элита не являлась черносотенной. Я уже упомянул Победоносцева, имя которого сразу приходит на ум. Победоносцева сейчас выставляют так, как будто это какой-то рупор этих кругов. После знакомства с документами и источниками из архива складывается впечатление, что Победоносцев — такая белая ворона в этих кругах, из-за чего он очень сильно переживал, под конец его влияние упало, и в 1905 году его просто отставили, потому что было понятно, к чему идёт дело, его нахождение там было просто необъяснимо, он ушёл со сцены после 25 лет — внушительный срок. Против чего выступал Победоносцев, которого выставляют рупором? Победоносцев выступал против введения каких-либо конституционных начал в политической жизни страны. Здесь он не мог слышать вообще всех этих разговоров. А основная часть государственной элиты выступала именно за введение конституции в стране, основных законов Российской империи, то есть конституции, по-нашему говоря. И это осуществилось 26 апреля 1906 года. Только считается, что это достижение московских ребят в лице купечества и кадетов, которые смогли продавить и добиться того, чтобы эта конституция была всё-таки утверждена и страна зажила по основным законам, хотя они были неполноценны, надо было ещё дальше развивать, но главное — начало положили они, кадеты. Так вот: никакого начала они не клали по той причине, что проект конституции, написанный Муромцевым и ещё группой юристов, в конце концов оказался никому не нужен, кроме Муромцева, потому что было ещё три проекта, к которым Муромцев никакого отношения не имел. Это были разные люди из научной и государственной элиты, которые работали в государственной канцелярии (государственная канцелярия — это аппарат Государственного совета до его реформы в 1906 году), и на основе их работы это всё и было сделано, и Россия получила ту конституцию. Это было желанием Николая II, это также отвечало желаниям очень многих людей, которые находились на вершине, на властном Олимпе той поры. Главного человека и архитектора этого петербургского проекта модернизации никто не знает, он забыт. Это патриарх российской элиты, как его называли, причём некоторые даже его называли патриархом российского либерализма, потому что никакого Муромцева всерьёз никто не принимал, кроме московских тузов. Так вот, имя этого человека — Дмитрий Мартынович Сольский. Я уверен, что в недалёком будущем это имя будет выведено из небытия, в котором оно находится. Это человек, который умер в 1910 году. Целью его жизни было введение в России конституции.

Кто он такой? Это любимец Александра II и его младшего брата Константина Николаевича, которые слыли такими либеральными людьми. Он тогда был молодой и входил в круг тех людей, которые пытались тогда уже эту конституцию сделать явью. Это круг, который возглавлял Лорис-Меликов, министр МВД, это очень известный эпизод с начала 1870-х годов до убийства Александра II. Сольский олицетворял преемственность этих либеральных традиций, начиная с Александра II и до Николая II. Никто не спорит — ни на Западе, ни у нас — что Александр II хотел утвердить такую конституцию, а Николай II уже её делать не хотел, поскольку мечтал только о дореформенных порядках Николая I, что является абсолютной неправдой, и его как раз замещают вот эти кадеты. Это неправда: вся работа по введению конституции велась под руководством Дмитрия Мартыновича Сольского. Он был государственным контролёром, а потом одним из руководителей Государственного совета. 26‒27 апреля 1906 года было первое собрание Госдумы, и все знают, что там заседал председатель Муромцев. Но в тот же день в другом здании собрался реформированный Государственный совет, и там председательствовал Сольский. Он был главой Государственного совета, и никто другой быть главой Госсударственного совета не мог. И только он имел право с точки зрения всей бюрократии открыть Государственный совет и открыть историю российского парламентаризма.

Он вообще экономист: он работал долгие годы госконтролёром, и потом в Госсовете его главной обязанностью было рассмотрение и учреждение бюджетов — то, чем потом занялась Дума после 1906 года, и компетентность его была настолько высока, что не подвергалась сомнению никем, кроме, естественно, кадетов, и то сдержанно — и Муромцев, и Головин очень заискивали перед ним. В экономическом плане он сделал два важных дела. Мы знаем: считается, что в экономике России была эпоха Витте и Коковцова. И Витте, и Коковцов обязаны своей работой Сольскому: Витте стал министром финансов и принял предложения Александра III с одной оговоркой — что начальником департамента экономики Государственного совета будет Сольский. В этом случае, он понимал, его не сожрут, потому что он считался таким выскочкой. А Коковцов, министр финансов и премьер-министр с 1911 по 1914 год, это воспитанник Сольского, которого тот просто за руку провёл по всем этим этажам, выпестовал его, и, собственно, Коковцов никогда об этом не забывал и всегда об этом говорил. А вот Витте забывал и в своих мемуарах полил Сольского грязью, назвав его стариканом, который всю жизнь заседал в Государственном совете. Хотя обязан всем, даже тем, что стал первым премьер-министром России в октябре 1905 года. Я вам напомню, что Витте вернулся 15 сентября, после подписания Портсмутского мира, через Аталантический океан, через Германию, и когда он приехал в Петербург, первое, что он сделал после трёхмесячного отсутствия, поехал не домой, а к Сольскому, который ему сказал, что тот будет премьер-министром. Он обязан ему, потому что Николай II не жаловал своего бывшего министра финансов, мы это знаем.

Вот такая вот петербургская модель. Её мы противопоставляем московской, которая хорошо известна, её предстоит ещё, на самом деле, раскопать. И, на самом деле, это имеет очень современное звучание. Если мы вернёмся к сегодняшнему дню, к вопросу, как стране развиваться, то опять появляются те же самые подходы, которые формулировались в ХХ веке: это подход московский, олигархический, и подход, который реализован в Китае. Как идти, каким путём? Моё глубокое убеждение, что второй вариант предпочтительнее, и что бы ни получилось, всё равно всё должно вывернуться туда, потому что это не чьё-то желание, не какое-то спонтанное движение, в этом есть жёсткая логика, заданность в развитии России — экономическом, политическом. Именно при такой логике, при таком развитии можно максимально использовать какие-то преимущества, которые есть у России, и максимально использовать логику догоняющего развития, его специфику. Это наиболее для этого приспособлено. Государственная элита Николая II никогда не преклонялась перед Европой и Америкой. Они считали себя абсолютно равным. А вот московское купечество с кадетами не то что преклонялись, а даже позиционировали себя более святыми, чем сам папа: мы ученики, но мы ещё здесь продвинем, мы будем ещё боле либеральными, то есть такое доктринёрство. Здесь — совсем другое. И я глубоко убеждён, что для сегодняшнего опыта, для сегодняшнего времени России необходимо именно движение по этому пути. Сейчас эти поиски напоминают такой интуитивный характер: руководство страны идёт на ощупь, но идёт тем путём, который был разработан при Николае II государственной элитой той эпохи. То, что я сделал в этой книге, это только первый шаг, нужно очень много раскопать и размотать в этой истории, показать место каждого в государственной элите — и Витте, и Столыпина, и министра народного просвещения Коссо, и министра юстиции Щегловитого, и ещё массы людей. Причём что самое интересное: когда я узнавал персоналии тех лет, той эпохи, становилось понятно, что она очень перекликается с нынешней.

Эти параллели говорят о том, что люди не знают этого, но когда всё это начинаешь сопоставлять, какой вектор развития, насколько он укладывается — как тогда, так и сейчас. Я ещё раз повторю: самое главное кадетское обвинение той государственной элите, что она черносотенная и реакционная, полностью отпадает. Более того, я вам могу сказать, что о качестве царской бюрократии говорит ещё один факт. Я хочу обязательно о нём сказать, поскольку о нем не знают. Именно эта царская, государственная элита, которая находилась в царском правительстве на тех или иных должностях, обеспечила преодоление разрухи в СССР. Это такой момент, на котором редко останавливаются. После Гражданской войны, с начала 1920-х годов, началось восстановление народного хозяйства, как тогда говорили, экономики, и всё это благополучно и в кратчайшие сроки было осуществлено именно благодаря тем людям, которые были привлечены в советское правительство.

Привожу пример, чтобы не быть голословным. Все мы знаем Дзержинского Феликса Эдмундовича. Но помимо ЧК-ОГПУ и всей этой линии, у него была важная хозяйственная задача: он нарком транспорта, мы это знаем. Феликс Эдмундович Дзержинский в транспорте понимал столько же, сколько и ваш покорный слуга, а я только паровоз от вагона отличить могу. Он совершенно не обладал никаким управленческим опытом, как что функционирует, он не понимал. А как же транспорт довольно быстро завертелся и стал восстанавливаться (а без этого не произошло бы восстановление экономики в целом)? А очень просто: главным замом у Феликса Эдмундовича по министерству был Иван Николаевич Борисов, который был товарищем министра путей сообщения (это царская терминология — заместителем министра путей сообщения) при царе. Именно ему было поручено восстановление всего железнодорожного комплекса страны, а уже он привлёк целую группу чиновников, которую он знал по работе в министерстве, и вот именно их трудами произошло восстановление транспорта в России и потом в СССР после 1924 года.

Возьмём финансовую сферу — тут у нас есть звезда. Это Григорий Сокольников, который провёл замечательные реформы: введение червонца, всё на свете, огромный специалист, как его подают. Никаким специалистом он не являлся. Это литератор широкого профиля, знал он несколько языков, с точки зрения управленческого опыта ничуть не отличался от Дзержинского. Как говорят, он благополучно провёл финансовую реформу. Но реформу проводил Николай Николаевич Кутлер, это опять-таки товарищ министра финансов при царе, исполнитель, прекрасный организатор, который знает, как должны функционировать финансы. У него не было какого-то политического предпочтения — это технарь, технократ такой. Вы поняли, в чём государственная элита Николая II сходна с китайской: во главе её была технократия, не политические факторы, не общественные, а исключительно твои возможности как управленца, технократа-управленца. Так вот, этот Кутлер и провёл реформу: он опять-таки привлёк группу людей из министерства финансов и провёл её, и на червонце царском стоит его подпись. Это так и осталось в истории. А Сокольников прекрасно пользовался его советами, понимая, что он неуязвим с содержательной точки зрения как управленец. Кстати, Кутлер умер в 1924 году, и в Москве тогда смеялись, что Кутлер умер в 1924 году, вместе с ним умер и Сокольников, хотя Сокольников пережил его и дожил до 1938 года, а потом был репрессирован. Это всё равно что Сокольников как министр финансов лишился рук. И после этого его пребывание на этой должности, он сам понимал, было несколько уязвимо. Поэтому он ударился в оппозицию Зиновьева-Каменева, пытался отойти от этого поста министра финансов.

Ну и последний пример, всем известный, это любимцы перестройки — Бухарин и Чаянов, экономисты-аграрники. Бухарин олицетворял аграрно-кооперативный курс, который он продвигал, а Чаянов — учёный. У Бухарина не было никакого управленческого опыта, как и у двух предыдущих, Дзержинского и Сокольникова, зато у него было ценное качество — он мог произносить речи по любому поводу, чем и пользовался, но речи общего характера, потому что углубляться ни во что было нельзя, никаких профессиональных знаний за всеми этими пламенными речами и воззваниями не стояло. Но он взял себе Чаянова в идеологи реформы, и они стали утверждать концепцию аграрно-кооперативного социализма. Это известно, Стивен Коэн, известный американский учёный, автор монографии о Бухарине, восхищается и Бухариным, и Чаяновым, что они это выдвинули. Ничего они не выдвигали, ничего они не придумали, ничего своего не привнесли. Это сплошные перепевы одного очень сильного царского чиновника — Александра Семёновича Стешинского, который был товарищем министра внутренних дел, а потом в течение длительного времени, с момента учреждения нового Госсовета, был членом Госсовета, одним из главных ораторов в Государственном совете, выступал он по сельскохозяйственной проблематике, был соратником Столыпина. Так вот, была такая комиссия, её совершенно забыли, в 1902‒1904 годах, комиссия так и называлась — комиссия Стешинского, он её возглавлял, и вот там был разработан весь аграрно-кооперативный курс. В чём сила Чаянова, что постоянно повторяют? Да в том, что семейная трудовая собственность — это конёк Чаянова, от которого он пляшет. Вот это вот понятие семейной трудовой собственности, её реализация, развитие и трансформация полностью разработаны Стешинским. Как разработаны? Разработано было целых пять томов законопроекта, я их видел, они есть в архиве, и там полностью, детально прописаны кооперативы, артели, что и как должно функционировать, что не должно функционировать, все параметры функционирования с опорой на эту собственность. Да, я поправлю: Столыпин не согласился со Стешинским и выбрал более крайний вариант частной собственности, резкого насаждения частной собственности. А Стешинский предлагал частную собственность, но через семейную. Чаянов это взял на вооружение, только в уже социалистических одеждах, и Чаянов и Бухарин продвигали и везде рекламировали то, что было разработано в начале ХХ века комиссией Стешинского, но не упоминали его имени, естественно, это было совершенно ни к чему. Вы можете сказать, что у Чаянова был управленческий опыт, в отличие от Бухарина. Он один месяц был министром земледелия в четвёртом составе Временного правительства. Но самое главное даже не это: он этот месяц там проработал, но шёл Чаянову 26-й год. Насколько 25-летний молодой человек может быть крупным авторитетом в какой-то области — судите сами, но, видимо, он был им. Бухарин воспользовался его разработками, принял их, поднял на знамя, и теперь вот аграрно-кооперативный курс Бухарина и Чаянова известен. Я вам сказал, откуда он берёт начало, где его корни, откуда ноги растут.

И эти примеры можно множить, я их привёл просто для того, чтобы было понимание, откуда всё это взялось в советский период, что свидетельствует о качестве той бюрократии, о качестве их работы, о качестве их уровня. Даже в совершенно изменившихся новых условиях их опыт и компетенции были полностью востребованы, и всё это руководство, все эти наркомы поняли, что без них им будет тяжело, поскольку сами они никакими управленцами не являлись и никакое восстановление провести были бы не в состоянии. Вот это просто один аргумент в пользу того качества той бюрократии, хотя «бюрократия» сейчас считается таким неприличным словом. Да, нынешняя бюрократия по качеству уступает той, в этом сомнений нет. Если кто-то скажет, что я сравниваю, что как тогда, так и сейчас, — нет: сейчас уровень настолько низок, что сравнивать его с тем нельзя. Но тем ценнее тот опыт, чтобы понимать, к чему нужно стремиться, в каком направлении нужно идти. Это такой барометр, ориентир, с которым нужно сверять свои поступки сегодняшним государственным управленцам. А управление России, её государственное развитие, я убеждён, должно двигаться именно в этом направлении, в направлении той второй петербургской модернизации, которая была до сегодняшнего дня неизвестна, но которая, надеюсь, не только моими усилиями, но и усилиями тех, кто признал это, получит достойную оценку. Вот так спонтанно, сумбурно, но если есть какие-то вопросы, то я, конечно, готов ответить.

Вопрос: Спасибо большое за выступление. Дмитрий Крутиков, РЭШ. Учитываете ли Вы в своём исследовании собственность — прежде всего, у банков и у тех компаний, головные конторы находились в Петербурге и в Москве? Я помню советское исследование, что петербургские банки — это банки французские, немецкие и английские, а московские банки — это чисто русские, и это было некоторое противопоставление ещё ко всему.

Александр Пыжиков: Да, я просто пытался уложиться в регламент. Это крайне важный аспект, просто я не успел его затронуть. Роль петербургских банков сейчас нужно правильно оценить, она до сих пор не была продуманно осмыслена, для чего они создавались. Московские банки создавались исключительно для обслуживания промышленности, они принадлежали купечеству, это их финансовые структуры, с помощью которых они обслуживали свои предприятия, свой бизнес, который располагался на внутреннем рынке. Иностранного капитала там не было — там были Кноп, Вагау, но Кноп и Вагау — это немцы, да, полноценные немцы, были и оставались ими всегда, но Кноп и Вагау — это люди, бизнесмены, которые были включены в московскую купеческую группу в качестве полноправных партнёров, поскольку оказали значительные, весомые услуги членам этой группы. Поэтому говорить, что Кноп и Вагау — это немецкий бизнес… Это бизнес с немецкой окраской, экономически и финансово полностью связанный с этой группой. То есть здесь не было никаких иностранных капиталов в чистом виде, они и не стремились к нему, надо признаться.

Петербургские банки — совсем другое. Их назначение какое? Ещё раз: говоря современным языком, это управляющие компании. Но не только, это финансовые структуры, которые можно охарактеризовать как инвестиционные окна: все инвестиции, которые приходили из-за рубежа, капитал, который поступал в российскую экономику, заходил через вот эти вот окна. Это была сознательная политика. Ни один иностранный банк не мог на территории России открыть свой филиал и начать здесь действовать. Исключением был 1872 год, «Сосьете Женераль», но он был слабенький, и в 1916 году, в конце, открыли «Нью-Йорк Сити банк», тоже исходя из политических мотивов. Больше никогда иностранные банки напрямую действовать на территории Российской империи не могли. Капитал иностранный действовать не то что может, а даже приветствуется, но попадать сюда, на рынок империи, мог только через петербургские банки. Поскольку они становились такими инвестиционными окнами, приобретали узловое значение, то естественно было, чтобы иностранные акционеры присутствовали в этих окнах, чтобы они были полноправными акционерами. И поэтому в петербургских банках была весомая доля иностранного капитала — английского, французского, немецкого, бельгийского. В большинстве случаев он не был контрольным пакетом, в Русско-азиатском крупном — был контрольным пакетом, 60 % было в руках французских акционеров. Но это дало возможность Ленину и советской науке говорить, что это просто придатки иностранного капитала и ничего из себя не представляют. Ну, они же ничего не могут, как мы помним, поэтому они могут только быть на посылках у иностранного капитала. Это абсолютно не так: иностранный капитал прекрасно понимал правила игры, прекрасно понимал, кто правит бал в экономике и что такое петербургские банки, что это легальный путь, который им предложен, они могут быть акционерами здесь, в этих инвестиционных окнах, и они понимали, что командовать руководством банков — Путиловым, Вышнеградским, которые занимали высокие должности в минфине, — они не в состоянии, что они всегда будут ориентироваться только на правительство, и это правильно. Там практически не было конфликтов — даже в Русско-азиатском банке: были сомнения при его учреждении в 1910 году, при объединении Северного банка и Русско-китайского банка, что, может быть, нужно возглавить французу, раз тут много французского капитала. Были эти разговоры, было предложение со стороны французов, но потом они быстро поняли, что этого не надо делать, что лучше будет, если это возглавит Путилов, и действительно это было лучше, потом все в этом убедились.

Вот такое вот разная функциональное назначение московских и петербургских банков: эти — для одной схемы, те — совершенно для другой, и действительно, привлечение иностранного капитала очень пугало московскую группу, московские банки, поскольку они понимали, что противостоять такой финансовой массе, которая шла с Запада, они не могут. Но эта масса очень чётко здесь регулировалась, и абсолютно неверно, что иностранный капитал, который входил через петербургские банки, правил бал в России и что по его свистку делалось всё. Не было этого и в помине.

Вопрос: Прокомментируйте, пожалуйста, мнение Логунова Александра Петровича, который говорил, в частности, на лекции в Академии, что Октябрьская революция, поражение в войне, Февральская революция вызваны недостаточным развитием частной собственности и отсутствием какой-либо силы, кроме царской власти и маргинальной силы большевиков.

Александр Пыжиков: Так а в чём он не прав? Абсолютно он прав, и могу прокомментировать, об этом я успел сказать. Столыпинская реформа была направлена на утверждение института частной собственности на всех уровнях, а самое главное — на самом низовом уровне, для простого народа, для крестьянства. И вот эти все выражения — «дайте 20 лет — и вы не узнаете Россию», связаны с этим обстоятельством: что за этот срок должна утвердиться частная собственность на низовом уровне — не у финансовых магнатов, а в широких слоях населения, которые этой частной собственности были просто лишены. И все эти пореформенные тенденции ни к чему не привели. Столыпинская реформа довершала это — довершала создание собственника. И поэтому он и говорил, что вся жизнь должна течь вокруг собственника, и это создаст опору власти. Это примерно соответствует тому, что было во Франции после Парижской коммуны 1871 года. Тогда там тоже произошли довольно резкие события, как вы знаете, и французское правительство решило, что нужно срочно внедрять мелкого собственника и вокруг этой частной собственности завертеть всю жизнь и создать устойчивость государству. Здесь было такое копирование этого французского опыта, то есть был испробован этот путь. Именно поэтому он отказал Стешинскому (но вежливо отказал, поскольку они единомышленники), что не надо семейную собственность делать. Потому что Столыпин был решительный человек, и его решимость проявилась в массовом насаждении частного собственника. То, что не успели это сделать, что эти 20 лет не были даны историей, конечно, привело к этим событиям. Поэтому Логунов правильно всё, мне кажется, говорит.