Текст:Андрей Ашкеров:Энциклопедический проект: Рабство
(перенаправлено с «Андрей Ашкеров:Энциклопедический проект: Рабство»)
Перейти к навигации
Перейти к поиску
| Файл:One.gif | Файл:Images/ashkerov.gif
| ||||||||||
| |||||||||||
| Файл:Images/proekt.gif
| |||||||||||
|
| |||||||||||
РАБСТВО — совокупность
многообразных форм угнетения человека, в разные исторические эпохи связанных с неограниченным отчуждением от него предпосылок и результатов, целей и средств, предмета и смысла его деятельности. В процессе истории меняются специфические черты этого отчуждения, вместе с ними преобразуется и характер самой рабской зависимости. Он зависит от того, каким образом организована социальная практика, и какие ее виды воплощают для людей саму возможность развивать присущие им способности и пользоваться своими умениями. Если это воплощение оказывается несбыточным, крайнее притеснение индивидов выражается в трех равноправных и взаимодополняющих образах: политического, духовного и экономического рабства. В древних индоевропейских обществах существовало противопоставление раба и свободного гражданина. Понятия рабского принуждения и свободы казались слишком очевидными для того, чтобы кто-либо усомнился в их истинности. Более того, само разграничение данных понятий служило демонстрацией осуществления идеи справедливости, основанной на том, что социальное неравенство возникает в строгом соответствии с неравенством природных законов. Именно поэтому рабство (как, впрочем, и освобождение от него) не являлось в древности практической проблемой и обсуждалось теоретически только во имя обоснования торжества закона природы на все времена и во всем — прежде всего, в истории общества, чье иерархическое строение уподоблялось иерархии "высших", "промежуточных" и "низших" качеств человеческой натуры. Древнегреческий язык и латынь обозначали человека, обладающего свободой, как лицо, которое принадлежало роду: лицо, имевшее общее происхождение со своими соплеменниками, разделяющее уклад их жизни и наделенное сходным с ними образом мысли — в обладании именно этими качествами было отказано рабу. В германских языках термин "рабы" относился к группе людей, исключенной из крайне замкнутой и строго оберегаемой среды равного, дружеского общения. И в том, и в другом случае раб представал чужаком, обделенным правом, оставаться самим собой, — будучи исключенным из числа "своих", он оказывался лишенным самости. В Древней Греции Еврипид и Алкидамант отрицательно относились к тому, чтобы представить представления об обращении человека в рабство согласующимися с обоснованием понятия свободы. Однако ими не устанавливалась и не исключалась сама возможность появления рабской зависимости, поскольку они воспринимали свободу совершенно независимо от того, каким образом в обществе происходит различение ее степеней, характеризующее то или иное политическое устройство. Платон в "Государстве" полагает, что раб не должен быть в подчинении во вред себе — его существование исполнено благом только в том случае, когда он находится под властью божественного начала: лучшие качества души должны быть взращены в нем "изнутри" или быть привиты ему "извне". В другой платоновской работе — в диалоге "Теэтет" можно найти обратную сторону этой мысли: взращивая семена коварства, лжи и взаимных обид, рабское воспитание отравляет разум и освобождает дорогу самонадеянному преувеличению недостающей мудрости. Аристотель противопоставляет продуктивную деятельность (poietika) и активную деятельность (praktikon) опираясь на то, что для первой орудиями служат предметы, преобразующие изначальное состояние обрабатываемого ими материала, а для второй подобными орудиями становятся предметы, готовые к тому, чтобы после такой обработки, их применяли в обиходе. Жизнь обозначается Аристотелем как praxis. Этот философ определяет рабов в качестве ее орудия, т.е. в качестве орудия активной деятельности, понятие которого, в свою очередь, безоговорочно отождествляется им с понятием собственности. Раб рассматривается этим философом как часть своего господина, причем эта принадлежность признается здесь основанной на том, что люди не сходны друг с другом от рождения: одним из них полезно господствовать, другим — подчиняться: одни из них образуют "душу общества" и усмиряют страсти, другие же составляют его "тело" и сеют раздор. Испорченность "социальная" (рука об руку с испорченностью моральной) дает о себе знать тогда, когда "тело" пытается править "душой". Правда, Аристотель полностью не отказывает рабам в наличии добродетели, однако, она является для него добродетелью "неразумного начала", предназначенной лишь для того, чтобы с готовностью подчиняться властвующим и в точности исполнять их приказания. В Древнем Риме Катон Старший создал своего рода формулу существования раба: рабом является существо, которое не должно знать ничего, кроме своей работы, еды, сна и обязанностей трудиться вплоть до самой смерти. С появлением христианства произошло рождение понятия свободы воли: в преодоление господства биологической природы человека над его духовной природой, в победе души над телом, с этого момента видится источник преодоления рабства, а не законный повод для его утверждения. Хотя официальный запрет на продажу христиан в рабство язычникам последовал лишь в 583 г., после Маконского собора, христианское вероучение (наряду с митраизмом, иудейством, манихейством и т.д) изначально подразумевало религиозное равенство людей. Политическое рабская зависимость заменяется в духовной, делаясь прегрешением против человеческого права определять содержание своей деятельности и направлять ее на разрешение многотрудных задач, связанных с обретением самосознания. Если в Средневековье такое право является своеобразным божественным даром, то в Новое время оно становится даром индивидуальной самореализации. Умение сохранить оба эти дара опирается на устранение следов скрытого рабства в самом свободном состоянии. Для Гегеля и некоторых его позднейших последователей проблема бесповоротного преодоления рабства была сопряжена с проблемой окончания исторического развития. В пределах последней рабство имеет "субстанционалистское" истолкование, независимо от смены эпох представая воплощением несправедливости, свойственной "естественному состоянию, полное избавление от остаточных форм данного состояния возможно, с точки зрения Гегеля, после того, как место древнего понятия судьбы занимает понятие политики. В результате этого, с одной стороны, возникает перспектива освобождения индивидуального духа (намеченная в христианстве), а с другой стороны — перспектива осуществления свободы индивидов в государстве. Совмещение обеих перспектив предполагает приближение конца исторического процесса, знаменующего собой уничтожение "моментов" рабской зависимости в любых обществах с наступлением Современности. Маркс понимал под рабством модель производственных отношений, соответствующую "античному способу производства" и отличающейся тем, что при ней собственностью становятся не только средства производства, но и сами производители. Данный философ выдвигает "историцистскую" интерпретацию этого явления, отождествляя его с особым — рабовладельческим — общественным строем и представляя использование труда рабов исключительно как старейшую разновидность эксплуатации. Квинтэссенция марксова подхода к исследованию рабства заключается, таким образом, в обнаружении его экономической природы. Во времена Античности возможность развития феномена рабской зависимости скрывалась в сохранении дуалистической оппозиции между областью "внутреннего" (относящегося к способу существования, присущему определенному этносу) и областью "внешнего" (причисляемого к способам существования чужеродных и поэтому вредоносных этносов.). Средневековье и Новое время не стали отмечены исчезновением этой оппозиции, но изменение содержания ее понятий: "внутренним" — оказалось психологическое или духовное бытие человека, "внешним" — его социальное или мирское бытие. Однако, в любую историческую эпоху теоретическое и, прежде всего, практическое решение проблемы рабства происходит при выделении такой практики (или практик), для которой отсутствует необходимость разделения ее эндогенных и экзогенных источников или, иными словами, необходимость того, чтобы представить ее либо проявлением "естественных" глубинных мотиваций, либо продуктом губительных окружающих условий. | |||||||||||
| |||||||||||
