Текст:Дмитрий Сучков:Недогляделово

История текста

Рассказ из книги «Рассказки Мертвого города, Или все что вы хотели знать о чеченах, но боялись узнать».

НЕДОГЛЯДЕЛОВО

Все плохие детективные истории начинаются с телефонного звонка. Застающего кого-то врасплох. С одной стороны, это убедительно и придраться не к чему. Однако с другой стороны — оскомина, и предчувствие зевка сводит скулы. Но деваться некуда. Иногда Застигнутый Врасплох успевает до звонка сварить (но не выпить!) кофе и даже посмотреть в окно. На этом месте честный графоман вставляет двух-трех страничный заоконный пейзаж с дождем и размышлениями о судьбах прохожих. Или элегическое воспоминание о трагическом расставании — немного иронии, прощение Ее, некогда любимой. (Да и нынче пощипывает глаз и сердечко прихватывает). Деваться некуда — канон. Но поскольку моя история детективная лишь отчасти, то кофе я успеваю не только сварить, но и выпить. А за окном роняет нежные лепестки цветущий абрикос и время от времени картинно и многозвучно проезжает трамвай пятого маршрута, от содроганий которого на рельсовых стыках абрикосовое дерево вздрагивает и роняет лепестков на сколько-то больше, порционно.

Телефонный звонок врасплох меня тоже не застает. Больше того, я его ждал по предварительной договоренности и не без потаенной надежды. Которая и оправдалась. Звонил мой приятель Шеврикука. Это фамилия такая, греческого разлива. Работал Шеврикука клавишником и худруком ресторанного ВИА и был в городе Грозном человеком известным и уважаемым. В частности, за железобетонную деловую хватку, инкрустированную изящным юмором с хармсовским акцентом и всесокрушающим оптимизмом. Поскольку история наша происходила в заповедном 1983 году, по телефону он говорил, словно бредил. Была такая общепринятая манера. Учитывая, что ГБ на хвосте и не дремлет. Вот и шифровались как могли.

– Свободен путь под Фермопилами? — Прозвучало в трубке вместо приветствия. И говорит Шеврикука при этом старушечьим голосом. Никуда не денешься, законы конспирации.

– Да вот в задумчивости нахожусь, из трех яиц ее сооружать или из пяти. Если из трех, вроде как интеллигентней. И число симпатичное. — Я-то знаю, что разговор будет долгий и путаный, так что опережать и погонять его, резона — ноль.

– А из пяти ежели? — Любопытствует Шеврикука, которого тема пропитания волнует круглосуточно. И, слышу, жует. Тихонько так. Чтобы, значит, меня не травмировать, раз я не емши.

– Из пяти будет избыточно сытно. — отвечаю.

– А в виде омлета? С помидорками. И с сыром, например. Или нет у тебя дефицитного продукта?

– Даже не знаю.

– А ты глянь в холодильную установку.

Я послушно кладу трубку рядом с телефоном и иду инспектировать наш неумирающий старенький «Орск — 3».

– Яйца побоку, я голубцы обнаружил. — Рапортую я Шеврикуке, вернувшись с задания.

– Насчет яйца побоку, это ты круто завернул. Голубцы же при разогреве рекомендуется полить кипящим маслицем.

– Есть!

– А вот есть их после этого не обязательно. Алле! Дождитесь сигналов точного времени. — Говорит Шеврикука и, судя по характерному щелчку, включает магнитофон. Я послушно выслушиваю сигналы точного времени и первые такты государственного гимна. — Теперь у нас есть алиби. — Хихикает он. Пауза, долгое сопение. Первым не выдерживаю я.

– И чего, собственно, из этого следует?

– На восемнадцать нуль-нуль назначен временный передел собственности и переброска северных рек. Ключ от подсобки у Бориса.

– А пластинки?

– На все воля Божья. Но это уже в 18. 30. Касим доставит. А все торжество как обычно. Удачи! В понедельник позвоню.

* * *

Подтекст этой болтовни прост — на выходные шеврикукина бригада едет халтурить на очередную свадьбу, а я, в качестве диск-жокея, буду их замещать в ресторане «Океан». Замена живой музыки пластиночной раздражала океанских клиентов рюмки до пятой-шестой. Репертуар же у меня был ничуть не хуже.

В станицах, и на Тереке, и на Кубани, Шеврикука сотоварищи пользовались бешеной популярностью. И по праву. Всеядность ВИА «Шевр и Кука» была уникальна: от Сантаны до Антонова, оттуда до «Бони М», далее без остановок казацкие распевы, армянские плясовые, греческие летки-йенки и назад до «Слэйда» и Дэмиса Руссоса. Казалось бы, ну и что такого, кабацким лабухам положено. Денюжку платят, вот и отрабатывай по всей палитре и весь разговор. Весь, да не весь. Прелесть и востребованность «Шевр и Куки» была в том, что они не только играли и пели категорически все, но делали это «снимая в ноль». Со скидкой на качество аппаратуры, тут уж ничего не поделаешь, на дворе — Совок, застой и отстой. Для непосвященных же поясню, что значит «снимать в ноль». Это просто. Когда слушаешь. Это когда некая популярная песня, или там «инструмэнтальная пиэса», исполняются в максимально приближенном к оригиналу эквиваленте. Я понятно объясняю? Не очень?! Зато какое красивое слово — эквивалент. Легко можно выучить дня за три.

* * *

За окном прогрохотал очередной трамвай. На этот раз особенно грохотучий. Потому что это был ремонтный трамвай. За будкой вагоновожатого у него располагалась платформа с маленьким коренастым краном, поленницей черных от пропитки шпал и с запасными колесными парами, которые как гигантские гантели толклись у заднего борта. На шпалах сидели, обнявшись и раскачиваясь два ремонтных человека. Каждый в свободной руке, на отлет, держал кефирную бутылку. Все правильно — утро, завтрак в пути.

– У тебя бомбят? — Встревожился Шеврикука, услышав грохот.

– Это трамвай. — Пояснил я.

– Эге, так он скоро и до меня доберется. Пойду построю баррикаду-другую. Пока. Так, про ключ я тебе сказал, про пластинки тоже. Да, в большом барабане маленькая бутылочка. Разрешаю пользовать в минуту душевной слабости.

– Бутылочка синильной? — Неудачно пошутил я.

– Скислоты. — Удачно пошутил Шеврикука на прощание и повесил трубку.

Пока мы договаривали, прибрел заспанный Смуров, что-то презрительное буркнул, (я так думаю, что поздоровался) и вспрыгнул на подоконник. Привалился к колонке и начал вылизывать живот и лапы.

– Блохи, Смуров? — Поинтересовался я. От кота отчетливо припахивало лежалым селедочным салатом, в котором на вторые сутки лук победил подсолнечное масло. Рафинированность не помогла. Услышав свое имя, котяра передернул брезгливо шкурой, замер с задней лапой, поднятой в фашистском приветствии и отчетливо рыгнул. В желтых бесстыжих глазах засветилась умиротворенность. Селедочный запах плавно перешел в зловоние.

– Ты еще набзди тут! — Я пихнул Смурова в бок и он рухнул с подоконника на улицу, успев в недолгом полете (этаж — первый) сказать мне все, что он обо мне думает на данный момент. Подозреваю, что лексика была ненормативной. Я пошел разогревать голубцы и производить зачистку перьев — вечером предстояла нелегкая работа.

* * *

Если ты стоял спиной к улице Ленина перед мостом через Сунжу и смотрел на двери Министерства культуры (какое министерство? какой культуры?!) на другой стороне реки, то справа тебя отражал своими немытыми окнами «Океан». Почти безбрежный. Это была бетонная коробка с рыбным магазином на первом этаже и с рестораном — на втором.

Ресторан «Океан» был, даже по советским меркам, заведением мрачноватым. Громадные, во всю стену, окна, раз и навсегда завешенные пыльным плюшем, отвратительная, тоже какая-то пыльная, еда, и соответствующая публика — либо горцы, либо мелкие уголовники, а чаще то и другое совмещалось в одном небритом лице. Либо дезориентированные вывеской командировочные. Это был даже не кабак. Кабак все же подразумевает некий общепринятый этикет, пусть и низкопробный. А это был натуральный шалман. Где даже воздух, казалось, разлагался, напитанный тремя страшными субстанциями — бессмыслицей, безнадегой и беспределом. Имелась, правда, у «Океана» и отличительная особенность. Которая, впрочем, только добавляла вышеперечисленным субстанциям метафизического градуса и чугунной тяжести — в нем никогда не появлялись женщины. В качестве посетительниц. Официантки-то были, да. Целых три штуки. Но какие из них женщины?!

«Репродуктивный агрегат, не подлежащий ремонту. С подносом наперевес. Если бы такое увидел товарищ Леонид Ильич, у него бы брови перевернулись». — Мрачно комментировал женское начало (и конец одновременно) официанток гражданин Шеврикука (клавишные, вокал).

«А если бы такое увидел Леонид Ильич вблизи?!» — Острил в ответ главный торчмейстер Касим (ритм-гитара, бэк-вокал).

«То что бы было?» — Хлопал ушами и глазами я.

«Он бы заснул и во сне повесился». — Грустно подводил итог разговору Бага.

Бага, в полнозвучии Багауддин, руководил шалманом в ранге заведующего производством. Это в советском обиходе означало нечто вроде метрдотеля. Отчего-то Багауддин не любил своего паспортного имени и в обиходе именовался нами Борисом. А вот между собой мы называли его Бага. Помогал ему вышибала Ширвани, бывший боксер, даже чемпион какой-то там спартакиады. Поскольку по-чеченски «ши» означает «два», его так и звали — «две рвани». За глаза, понятное дело.

* * *

Тем памятным вечером, когда я в очередной раз заступил на диск-жокейский пост, в заведение забрела вызывающе неуместная компания. В ее эпицентре выступал мужчина ярко выраженной славянской внешности (уже повод для драки), который улыбался (сама наивность). Да еще при белой рубашке (это еще ладно), при белых же штанах (клянусь!), в синем двубортном блейзере с серебристыми пуговицами с вензелями (у меня захватило дыхание) и в галстуке без пальм (что можно было воспринимать как вызов). Хотя и просто галстук сам по себе, и даже с пальмами, носить в Грозном в те годы надо было как гранату с выдернутой чекой, то есть вдохновенно, с оглядкой и не жалея о прошлой жизни. Умопомрачительного славянского мужчину сопровождали две крашеные блондинки в мини-юбках. Оно бы, может, и обошлось, уж больно явный был перебор. И даже прозвучала неизвестно чья, но потенциально спасительная реплика «Жонглеры, бля — акробаты, бля! Цирк приехал». Только звезды в тот вечер, как показали дальнейшие события, встали в чечено-ингушском небосводе как-то особенно криво. Скорей всего потому, что в это же самое время в «Океане» гулял следователь угрозыска из Урус-Мартана по кличке Опер. Репутация этого персонажа даже для мента чеченской национальности была препаскуднейшая. Мне к тому моменту достоверно было известно, как минимум, два эпизода из его послужного списка. В первом эпизоде он расплатился с работодателем при вступлении в должность фальшивыми деньгами, которые сам же на другой день украл из служебного сейфа своего нового шефа. Вместе с другими деньгами, там хранившимися. Спасло Опера то, что начальника хватил кондратий, в смысле — инсульт, когда он обнаружил пропажу. Во втором эпизоде Опер вдохновлялся более высокими чувствами, чем простая жадность и природная вороватость — он решил жениться. Возникает вопрос — а калым чем платить?! У Опера деньги задерживаются в карманах не дольше, чем на несколько часов. Тут и созревает коварный план. И воплощается в жизнь.

Под залог табельного оружия занимается требуемая сумма сроком на один день. Расчет с отцом невесты производится в присутствии двух старейшин с каждой стороны. После чего старейшины идут составлять смету расходов, а наш герой приглашает будущего тестя в заведение закрытого типа, где после соответствующей сан. обработки почтенный глава семейства проигрывает в карты весь калым. Заметим, что Опер тоже проигрался в пух. Вот только ставил он на игру все те же калымные деньги, передаваемые ему как тайную эстафету двумя другими игроками.

Которых Опер в свою очередь одолжил у приятелей из грозненской тюрьмы.

Которые сидели там догадайтесь за что?

Правильно, за то же самое. То, что виртуозы проделали с оперовским будущим тестем, они незадолго до того проделали с замом по снабжению автоцентра ВАЗ. Но их можно извинить, они не знали, что зам имеет папу в должности секретаря райкома. Как бы там ни было, калымные деньги вернулись к кредитору, виртуозы, к своему изумлению, на нары, хоть им и была обещана свобода, а незадачливый отец невесты малость поседел после семейного совета со старейшинами и вынужден был продать сугубо личную квартиру для тайных утех в городе Орджоникидзе чтобы разрулить семейный кризис.

Самое же пикантное в обоих эпизодах то, что Опер в состоянии критического подпития, что случалось с ним минимум раз в неделю, сам обо всем этом и рассказывал доверенным собутыльникам. Которые в состоянии критического подпития пересказывали эти увлекательные приключения уже другим доверенным собутыльникам, и так далее. При этом рассказы обрастали фантастическими подробностями, но суть повествования от этого не менялась. Я назвал этот разговорный жанр «Синдром самоидентификация национального менталитета». Непонятно?! Ничего сложного. Каждый раз такие и подобные истории рассказывались мне с таким же глубинным и искренним восхищением, с каким на уроках истории мои школьные учителя рассказывали о героях-пионерах, или о Чапаеве с Котовским. Синдром тот же, первоисточники разные.

Утром того дня, в то время, когда Смуров нашел на помойке селедку, а я пил кофе и ждал звонка, Опер прибыл из родного Урус-Мартана в Грозный на личном автомобиле со служебными номерами серии «ЧИЗ» (вот она, усмешка судьбы: скажи — ЧИЗ) с целью получения взятки от подследственного. И получил ее.

Куда, спрашивается, нести такую радость? Опер знал — куда. «В безбрежный, как море, океан». Как любил напевать вышибала Ширвани, выбрасывая клиента из ресторанных дверей. Окровавленной рожей в клумбу с «анютиными глазками».

Помимо Опера, присутствовали в шалмане в тот вечер еще несколько достойных его общества персонажей. Пришли они у Опера на хвосте, в расчете принять посильное участие в праздновании взятки, о которой громкий шепоток гулял от Старой Сунжи до Черноречья и обратно уже почитай второй месяц. Главное в таком деле оказаться в нужное время, в нужном месте. А там мало ли как карта может лечь! Вдруг выпадет расклад подрастрясти глупую урус-мартанскую буратинку? Но Опер, вопреки прогнозам, и ко всеобщему разочарованию, и сам куролесил вяло, и истомленных халявщиков к гульбищу не привлекал. В перерывах между рюмками он бросал в меня пятирублевкой, танцевал лезгинку под песню Леонтьева про «был светофор зеленый», и хватал при случае за задницу официантку Любу. Вот и все веселье. И тут эти трое!

Опер начал плевать себе на ладони и заплеванными руками пытаться пригладить засаленные вихры. Когда, по его мнению, прическа достигла нужной для предъявления гостям кондиции, Опер допил водку прямо из графина и пошел общаться. По дороге он завернул к эстраде, швырнул в меня очередной пятеркой и заговорщицки прошипел.

– Давай, короче, такой медляк, чтобы длинный был. Типа — жизнь невозможно развернуть назад или миллион малых роз.

На первых тактах пугачевского шлягера Опер проверил степень застегнутости ширинки и заодно почесался в том же районе. Но тут диспозицию нарушил господин в белых штанах. Он тоже подошел к эстраде, поманил меня пальцем и, когда я перегнулся к нему через пульт, не разжимая губ, тихо сказал.

– Дружок, вот тебе сто рублей и на сегодня ты свободен по техническим причинам. Вырубай свою кричалку и вали к маме пирожки кушать.

Слово клиента — закон. Я отключил аппараты, на микрофонную стойку повесил табличку «антракт» и укрылся в бытовке, где за событиями в зале наблюдал уже через дырку в фанерной стене.

Опер отследил действия белых штанов и остался ими крайне недоволен. Он взял стул, приставил его к столику гостей спинкой вперед, уселся и помотал головой.

– Меня зовут Опер. — Промычал Опер и попытался опереться на колено одной из блондинок, но та ловко коленку отвела и наш незадачливый взяточник невольно отвесил непредусмотренный поклон, ткнувшись подбородком в спинку своего стула. Потрогав челюсть, ментяра удивился происходящему и вспомнил, наконец, ключевую фразу.

– Ты че, самая умная, бля?!

Вместо дамы ответствовал ее спутник.

– Совершенно верно, дружок. Она здесь самая умная. После меня. А тебе я советую засунуть свой поганый язык себе в задницу, вернуться на место и больше не мельтешить у нас перед глазами. От твоего вида аппетит пропадает. Брысь!

На переваривание такого длинного текста у Опера ушло минуты три. Этого хватило, чтобы Борис, лично обслуживавший инопланетных гостей, пристукивая от усердия каблуками, успел шепнуть Ширвани, чтобы тот Опера охолонул или на худой конец вырубил. Ширвани вывел Опера на лестницу и сунул ему под нос свой громадный мосластый кулак.

– Опер, это что, по-твоему? — задушевно спросил Ширвани, дыша в лицо милиционеру чесночным бульоном и синаретами «Прима» краснодарскоай табачной фабрики.

– Это? — Опер все-таки работал в угрозыске, поэтому сосредоточился и посмотрел-таки на кулак почти прищурившись. — Это твой кулак, Ширвани. — Твердо констатировал он.

– Ответ неверный. — Вздохнул вышибала, — Это не кулак, Опер, это выключатель. Будь хорошим мальчиком, и я тебя не стану обесточивать. Как понял? Прием.

– Я понял. Прием. — Кивнул Опер и устремился в зал.

Ширвани спустился на лестничный пролет, к зеркалу, перекурить и порассматривать старые шрамы на своем мужественном лице. Через несколько затяжек он услышал, как в зале раздался хлопок. «Две рвани» резонно решил, что шикарные гости и стартовали соответственно — с шампанского. Он задумался про красивую жизнь, и тут на лестнице сверху показались они: этот в белой рубашке с галстуком, и девки его, ноги от шеи растут.

– Уже уходите?

– Что-то душно у вас, — улыбнулась белая рубашка и приветственно помахала рукой. — Вот, попросились красавицы на воздух. Держи, командир! — Славянская морда помахала перед носом экс-чемпиона толстой пачкой червонцев, отслюнила один (что по тем временам было более чем щедро) и сунула денюжку в нагрудный карман вышибале.

– Если вы из-за этого придурка, то не сопереживайте. — У Ширвани были проблемы с русским языком. — Я сейчас его уделаю и отправлю. Во все свояси.

– Нет-нет, все в порядке, мы сейчас вернемся. Дамы решили сменить гардероб. Там у вас повышенная влажность.

Дверь за гостями хлопнула, и одновременно из зала донесся бабий вой.

Когда «Две рвани» вбежал в ресторанный зал, глазам его предстало следующее мало аппетитное зрелище. На столе, за которым совсем недавно сидели мини-юбки, грузно лежал сотрудник урус-мартановского угрозыска. Судя по раскляченным ногам и быстро багровеющей скатерке, уже бывший сотрудник.

Из администраторской выглянул Борис, кивнул вышибале.

– Ширвани, чего там?

– Недогляделово получилось, закрываться надо. Был светофор зеленый, да вышел весь. Этот борщ залетный Опера положил. И, судя по всему, из его же ствола. — Проницательный Ширвани разглядел на столе, рядом с покойником, расстегнутую кобуру.

Борис вышел в зал, обошел с задумчивым лицом место происшествия, после чего с прищуром начал рассматривать оцепеневших посетителей.

– Заткнись, дура. Иди в милицию звони, — прикрикнул он на продолжавшую подвывать официантку. Люба закрыла лицо фартуком и убрела, зябко всхлипывая.

– А вы чего, свидетели что ли? — это был вопрос к оставшимся в зале.

Как тут же выяснилось, у всех присутствующих оказались срочные дела в других местах славного города Грозного.

Когда завпроизводством и вышибала остались одни, если не считать покойника и меня в подсобке, Борис озаботился хозяйственной частью.

– У него деньги должны быть. А он нам по счету не заплатил. Это не дело. Я прав, Ширвани?

Ширвани кивнул.

– Тогда надо его быстро обшмонать.

Что они и сделали. Как-то даже избыточно быстро и профессионально.

Однако обыск пострадавшего привел к катастрофическим результатам. Было найдено сколько-то бессмысленной мелочи и автомобильные права на имя Абуязидова Абуязида Абуязидовича, коим покойник никогда не являлся. Больше всего завпроизводством привело в ярость то, что на обложке прав непонятного Абуязида химическим карандашом было старательно выведено «холост».

– Ты чего-нибудь понимаешь, Ширвани? Если понимаешь, поделись, пожалуйста, с начальством. — Борис поплевал на руки и вытер их салфеткой с ближайшего стола, — А то скоро менты приедут. И тогда я уже конкретно умою руки.

– Это галстук взял, — «Две рвани» мудро покачал головой.

– Ты чего несешь? Какой, на хрен, галстук?

– Который его убил. Когда он мне червонец в карман поклал, я сначала внимания не обратил, а теперь вспомнил.

На улице завыла ментовская сирена.

-Так чего ты вспомнил, ну? — Борис вцепился в вышибалу и затряс его.

– У него на руке, на пальцах, кольца, татуировка. Всякие разные. Это вор.

Борис выпустил Ширвани и в запальчивости пнул покойника ногой. Труп начал тихо сползать со стола.

– Проклятые гаски! Все время крутятся под ногами, дышать невозможно. Я этого шакала с его взяткой два месяца ждал. Кто мне теперь поверит, что бабки не вернулись?!

На лестнице затопали ментовские сапоги.

– Я же говорю, недогляделово. Ты хоть бы меня предупредил.

– Ты прав, Ширвани, недогляделово. Кругом сплошное недогляделово…

Пока менты по второй ходке обыскивали труп Опера, я на полусогнутых лапках утек через служебный ход.

* * *

В воскресенье ресторан был закрыт, а в понедельник мне позвонил вернувшийся со свадебных гастролей Шеврикука.

– Ты в субботу чего-нибудь видел? — Спросил он и тревожно засопел.

– Что ж я, больной, на такие страсти смотреть. — честно ответил я.

– А в ментовку тебя не тягали?

– А чего меня тягать, если меня там не было. — удивился я.

– Резонно. — Согласился Шеврикука. — Но с другой стороны, если тебя там не было, то я тебе денег за подмену не должен.

– Резонно. — Согласился я.

И мы, довольные друг другом, попрощались.

Но если честно, то испугался я в тот вечер — мама дорогая!