Текст:Егор Холмогоров:О христианском царстве и «вооруженном народе»
О Христианском царстве и "вооруженном народе"…
В последние годы, месяцы, особенно дни все чаще и чаще выдвигается лозунг: "Оружие народу!". От правительства требуют раздать каждому по автомату, с тем, чтобы мы сами могли защитить себя от врагов… Требование понятное, в чем-то даже естественное — слишом ужасна реальность начавшегося уже варварского нашествия на наше Отечество, слишком мало мы возлагаем надежды на армию, в ее нынешнем катастрофическом состоянии, слишком слаба вера в то, что начальствующие сегодня обладают если не твердой политической волей, то хотя бы инстинктом самосохранения, который вынудил бы их озаботиться защитой страны от жестокого и коварного врага… Все так. Трудно возразить что-либо против желания отца семейства защитить своих детей, а сына — своих родителей.
Вызывает, правда, сомнение, что в сегодняшней войне это вооружение народа что-то даст в смысле реальной самообороны — трудно иметь в частном пользовании ракетную установку и трудно с автоматом устоять против ракеты… Но этот вопрос защитников вооружения народа заботит мало. Они и не скрывают, что мера эта должна носить не столько военный, сколько психологический характер — поднять чувство собственного достоинства у народа, придать уверенность в собственных силах, осознать свое "право" — короче определенным образом сменить нравственный и психологический климат в стране, заставив граждан почувствовать себя "хозяевами собственной судьбы"… Нетрудно почувствовать кем-то лукаво умалчиваемое, а где-то и честно договариваемое до конца продолжение: "И почувствовавший свою силу народ в гневе сметет свои бессильные и разъеденные коррупцией власти, установив новое, справедливое правление"… Короче, вооружение народа должно стать исходным пунктом новой гражданской смуты, в ходе которой и установится правильная власть, которая, в свою очередь, и обуздает наконец вражеское нашествие, установив, опираясь на вооруженный народ, твердый порядок…
Здесь-то и возникает вопрос — может ли православный христианин согласиться с подобной мотивировкой "всеобщего вооружения" и следующим отсюда хитроумным политическим планом? Рискнем утверждать, что не может. Согласие на подобный проект было бы для православного равносильно отречению от христианского взгляда на общественную жизнь и государственую власть…
, а стало быть и на ведущиеся им войны, лежит представление о государственной власти, как о власти удерживающей, служащей в наказание злым и в защиту и поощрение добрым. Ради того установлена была Богом сама идея начальства и власти, ради того говорится в Священном Писании, что начальник поставляется по воле Божией, ради того мы призываны повиноваться властям не за страх, а за совесть…
При этом, что особенно важно, всюду в Писании усматривается противоположение между властью начальствующего и положением гражданина, того, кто начальнику подчинен. Дело, делаемое начальствующим ради общего блага, ради сохранения порядка, не подлежит ведению частного человека, и если бы оно подлежало частному человеку, то в самом начальствовании не было бы нужды…
Какие именно обязанности лежат на начальстве, составляют суть начальнической власти?
Первое — это власть различения, — власть суда. Суть и смысл начальствующей власти состоит в различении доброго от дурного, и в воздаянии каждому по справедливости. Начальствование — прежде всего нравственная, этическая практика непрестанного различения того, что согласно с естественной добродетелью и с Божииими установлениями, и того, что им противно и для них опасно. Потому, как говорит апостол Павел: Начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее… (Рим. 13, 3). Власть начальника, это прежде всего власть судьи, право сказать: "да" и "нет", потому она предполагает особую ответственность и особую взвешенность каждого решения. Уже в силу этого одного она не может принадлежать всем. Замечательное свидетельство этого дает в Писании в повествовании о Моисее: И вышел он на другой день, и вот, два еврея ссорятся; и сказал он обижающему: зачем ты бьешь ближнего твоего? А тот сказал: ''кто поставил тебя начальником и судьею над нами? ''не думаешь ли убить меня, как убил Египтянина?(Исх. 2, 12). И верно, — неоткуда было в то время получить Моисею его власть над народом Израильским, у него не было той никакого права ни начальствовать, ни судить, не было права сказать с властью: "Зачем обижаешь?". И потому обидчик отверг его авторитет, увидел в претензии Моисея судить только одно основание — угрозу оружием, пресловутое "право сильного" но при помощи этого права не мог Моисей ни установить справедливость, ни предводительствовать над народом, потому и убежал в пустыню, и возвратился в нее уже как власть имеющий, поставленный от Бога Авраама, Исаака и Иакова Начальник… Только вместе с этим поставлением он приобрел и власть судящую и вытекающую из ее власть удерживающую…
Вторая власть, принадлежащая начальствующему — власть удерживающего, власть меча, вытекающая из власти различающего, власти суда. После того, как добро и зло различены, суждение вынесено — карающий меч начальника должен обрушиться на голову беззаконника и сокрушить ее. Государства без власти наказания, согласной с христианскими принципами власти, без смертной казни и без права вести войну попросту не существует. Власть, которая строилась бы без смертной казни и войны, как орудий против зла — была бы властью нехристианской и неевангельской, прямо бы противоречила тому учению о сущности власти, которое дает св. апостол Павел: Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое (Рим. 13, 4). Отказ власти от применения данного ей меча, отказ не по милосердию к конкретному покаявшемуся злодею, а принципиальный, был бы прямым отказом от служения, на которое она поставлена Богом. Потому и Ветхий и Новый Заветы полны свидетельствами о необходимости власти меча для удержания перехлестывающего через край нравственного зла, осуждается же только насилие, то есть власть меча без власти суда, меч примененный не по правде, не в отмщение злому, но в притеснение праведному.
Понятно, что будучи связанной с властью суда, власть меча не может принадлежать каждому, но только тому, кто облечен властью судить. Власть меча ставится на службу суду и составляет особое, специальное служение в обществе, служение удержания… Само понятие удержания, Удерживающего, наполнено глубоким смыслом. Оно наводит на мысль об ограде, об особом препятствии, которое стоит на пути вторжения зла в повседневную жизнь, и о страже, который препятствует такому вторжению… Именно такую мысль вкладывает Православная Церковь в свое учение о Христианском Царстве и о стоящем во главе его Царе — Удерживающем, Катехоне, единственном полномочном носителе власти судейской и карающей… Христианское Царство составляет граду Церкви, ограду всего христианского сообщества, ограду, существование которой является частью исполнения Богом нашего молитвенного прошения: Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Конечно, прошение это по преимуществу относится к нашей частной, внутренней духовной жизни, к ограждению ее от действий бесов… Но имеет оно применение и к жизни внешней. Все государства, которые добро устроены, которые созидаются в согласии с данным апостолом образцом, охраняют каждого из нас от массы искушений. Существование городской стражи и надежда на нее уберегает нас от нечаянного убийства, в котором подчас очень трудно провести грань между "необходимой обороной" и неразумной "предосторожностью", которая может стоить жизни и невинному. Апелляция к властям делает для нас возможным в сотнях случаев не загрязнять своих рук расправой над обидчиком, и не только самой расправой, но и сопряженнными с нею недобрыми чувствами — гневом, ненавистью, соблазном перейти ту границу, за которой кончается воздаяние справедливости и начинается месть… Мы, привыкшие к стабильным государственным учреждениям, никогда по настоящему не сталкивавшиеся с безвластием и хаосом, даже представить себе не можем всю степень греховности аномии и анархии - существования, не определенного ни законом, ни мечем начальника. Каждодневно христианин вынужден был бы сталкиваться с ситуацией, в которой он стоял бы перед выбором не между грехом и добродетелью, но между грехом большим и грехом меньшим, грешил бы не по страсти, не по произволу, а просто по жизненной необходимости. Вспоминается история о царе Петре, который, путешествуя по Сибири, встретил едущего на лошади священника с ружьем. Царь спросил того, зачем ему ружье
- Государь, тут полно разбойников, я должен от них защищаться.
- Но ведь если ты кого убъешь, то не сможешь быть уже священником.
- Да, но если убьют меня, то я не буду уже и человеком…
Таков был выбор, стоявший перед православным пастырем на безвластной окраине. Но только существование карающего злодеев меча и позволяет проводить христианскую жизнь "во всяком благочестии и чистоте", только оно делает возможным с полным упованием молиться о кончине "безболезненной, непостыдной мирной". Та заповедь Христова, которую невежды приводят в качестве подкрепления своему учению о "непротивлении злу": Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую (Мф. 5, 39), становится возможной только тогда и там, где есть власть, которая удержит злого от большего, где гнев обидчика является неестественным и недолжным, где сами побои не являются повседневной реальностью, но грехом, выходом за пределы должного. Разъяренного берсерка не остановит подставленная щека, циничный убийца будет только радоваться несопротивлению, и никакого нравственного влияния непротивление не окажет… Подставить другую щеку оказывается возможным только тогда и там, где гнев и рукоприкладство введены властью в границы и выход за них является чем-то чрезвычайным… Подставленная щека становится возможной только там, где есть выбор между прощением и наказанием (принесенным не обязательно тобой, но куда чаще начальствующим), а не там, где никакого нравственного выбора нет, а есть только насилие… Дабы подкрепить наше пояснение заповеди Христовой, столь разительно отличающееся от привычных представлений наших современников, напомним продолжение речений Господа, которое однозначно указывает на ту реальность, применительно к которой дается заповедь: и кто захочет ''судиться'' с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду (Мф. 5, 40). Реальность непротивления — это реальность в которой есть и наказание, и суд, и власть, а противление злому возложено на специальных Божиих служителей — начальствующих… Тогда христианин должен и нравственно обязан воздержаться и от своеобразного самосуда, и от тяжбы и расправы, тогда он может оказаться от порядка формальной справедливости во имя высшего порядка, порядка милосердия и любви, любви смиряющей несправедливость не мечем, но милостью. Однако там, где меча нет, там и любовь уходит, давая место гневу…
Поэтому житие в правильно устроенном государстве — то есть государстве римского образца, в котором смысл власти видится в нравственном различении и в пресечении зла, есть для христианина и Церкви не случайность, не безразличный фактор, а единственное естественное, полноценное и позволяющее в полной мере соблюсти евангельские заповеди и развить христианские добродетели состояние. Только в таком государстве возможна зиждущаяся на христианских началах общественная жизнь…Ограда Царства как бы удерживает снаружи знойные, разрушительные ветры зла, разрушения, варварства и жестокости, самоволия и несправедливости, позволяя жителям царства не соприкасаться с сотней разнообразнейших мерзостей, сопряженных с существованием анархическим и полуанархическим… Ограждение и удержание — как бы некий подвиг, возложенный на царя и на подчиненные ему власти — судейскую, полицейскую и военную.
Подвиг, хорошо исполняя который, они вполне ограждают нас от погружения в не слишком приятное дело противостояния внешнему, вооруженному злу. Как доброму пастырю приходится разгребать тяжкие и подчас смрадные завалы нашей внутренней жизни, нашей личной борьбы со грехом, так и начальствующий противостоит торжеству греха в нашей внешней жизни, берет вместо нас тяжелой и неблагодарный труд этого противостояния, разлечения и рассечения греха, не допускает большую часть греха до нас в ответ, зачастую, слыша лишь упреки, сетования, а то и проклятия…
Думаем, теперь понятно, в чем ложна и фальшива идея вооруженного, "почувствовавшего свою силу" народа. Почему в идее "всеобщего ношения оружия" нам видится отступление, пагубнейшее отступление от христианских начал общественной жизни. Это ношение было бы, в сущности, разрушением обеих начальственных властей — власти суда и власти меча. Это было бы сокрушением, сокрушением нашими же руками, той ограды, которая еще и сегодня, пусть не слишком надежно, отделяет нас от разлития злодейства в обществе… Оно не поставит преграды злу, но впустит зло в самый центр всех наших общественных отношений.
Кто и как будет решать, применять ли имеющееся у нас на руках оружие? Стрелять или не стрелять в того или иного человека, встретившегося нам на улице, быть может, похожего на бандита, или сделавшего что-то, на наш взгляд, не должное… Мы сами, и никто более. Тем самым человек восхищает себе, в свою собственность, принадлежащую начальнику власть суда. На место суда по правде, в согласии с естественным и евангельским законами, становится самосуд, самосуд, в справедливости и верности которого ни один из нас уверен быть не может. Один поставит себе законом закон ветхозаветный, другой — закон джунглей, третий — закон шариата, и, опираясь на свою вооруженную силу, станет карать и миловать. Если бы мы хотя бы могли быть уверены, что всякий гражданин Отечества нашего придерживается одних и тех же норм, имеет одно и то же представление о нравственном законе, тогда можно было бы говорить хотя бы об относительной безопасности (но и тогда — не о предпочтительности) дозволения такого самосуда… Но кому не известно, что сегодня нравственных законов у нас едва ли не больше, чем людей, так что пока один, во имя своего закона, будет казнить преступника, другой, во имя своего, начнет за того же преступника заступаться. Причем нет и не может быть никого третьего, кто бы разрешил спор между ними, — если в таком обществе власть попытается как-то умерить насилие, то сама она станет жертвой "свободного и почувствовавшего свою силу" народа, который ее попросту свергнет.
Но, может быть, решения будет принимать все же одна власть, только она будет говорить, кого убивать, в кого стрелять, от кого защищаться и кого карать, а вооуженный народ станет простым исполнителем? Но и тогда это не согласно с христианскими началами… Тем самым искушение, и немалое искушение, равно как и отказ от совершенства в добродетели, будут введены в само средоточие общества. Армия и полиция для того и существуют, для того и отделены от нас, для того и выделены в особый род и особую форму бытия, причем издревле отделены, чтобы избавить нас от многочисленных связанных с применением насилия соблазнов, освободить нас от весьма тягостного занятия солдата и палача. Ремесло воина почетно, необходимость может сделать воином каждого, и никто не может уклониться от этого долга. Но не последнее значение в воздаваемом воину почете лежит и то, что он берет на себя особый труд, особый искус, особую тяжесть применения оружия, битвы со злом при помощи меча… Это своего рода нравственное упражнение, столь же особое, как и нравственное упражнение священника, но тяжкое, мучительное и посильное немногим, упражнение, в котором главное — соблюдение меры насилия, воздержание от произвола в насилии, и хранение души от увлечения и вовлечения в насилие. Только людям слабым и нравственно безответственным воинское ремесло кажется увлекательным и легким, не несущим разрушительных опасностей для души и не вызывающим известной огрубелости нрава. Но как раз из таких-то безответственных людей и вырастают обычно не воины, но убийцы, не знающие ни сдержанности в своих чувствах, ни меры в своей жестокости. Дело же воина — направление меча строго против зла, отторжение зла, а не утверждение своеволия…
Превращение всех в воинов, вооружение всех разрушит и суд и наказание, на место нравственного закона поставит личную волю и человеческое разумение, на место же удержания зла вовне общества, на его границах, борьбу со злом (а то и просто всех против всех). Раздать оружие всем и каждому и передать дело отражения внешних и наказания внутренних врагов от властей и армии, специально на то предназначенных, к некоему неопределенному ополчению, а то и просто отдельным лицам, равносильно было бы тому, как если бы мы сошли со стен, на которых отражаем приступы врага, отперли ворота, впустили неприятелей в город и только потом, уже на городских улицах начали бы брань против них, поражая заодно и своих, а то и мародерствуя в домах соседей. Вряд ли такое бытие можно признать лучшим и достойнейшим человека. И, да будет известно это всякому, оно представляется совершенно недолжным бесчинием, безначалием и нравственной безответственностью для христианина.
Христианам, поддерживающим идею всеобщего вооружения народа, следует помнить и еще одно. Это воружение принципиально изменит саму сущность государственной власти, постороит ее на нехристианских началах. Подлинная власть строится на прочном фундаменте Божия призвания, призвания ради служения нравственным целям охранения жизни человеческой от зла — целям суда и меча. Меч и суд, составляющие привилегию и особую прерогативу государственной власти, принадлежат ей именно по Божию вручению. Не каждый, конечно, начальник поставлен непосредственно Богом, — тот, кто не исполняет долга суда и меча, кто не различает доброго от злого, тот против Бога тяжко согрешает, и будет Тем рано или поздно низвержен… Начальник злой, нерадивый и гонящий праведников получит мзду нерадивого раба, не употребившего на добро данный ему дар, — извержен будет в тьму внешнюю, идеже плачь и скрежет зубовный. Но сама идея начальства и функции этого начальства, судящая и карающая, есть, несомненно, Божие установление. И справедливое исполнение этих функций есть служение Богу…
С вооружением же народа, с предоставлением ему власти судить и карать, разрушится и основа начальнической власти. Не от Бога, не во имя нравственного закона, будет он носить свой, уже ослабленный уравнением в правах меч, но по народному произволу и хотению. Так же, как в идее царства и начальствования, идее армии, лежит принцип монархический, так же и в идее всеобщего вооружения народа лежит принцип демократический. Кто тот начальник, который стоит во главе такого вооруженного народа? Царь ли он? Судия ли он? Нет, — это вождь, военный предводитель, дело которого не в исполнении правды, а в предводительствовании воинственным народом во всяком его предприятии. Его сила и власть если и существуют, то не на воле Божией и не на справедливости держатся, а на воле избравшего его народа (даже и там, где власть вождя наследственна эта наследственность не персекается только потому, что народу угодна власть тех или иных властителей) и на желании большинства. Избирают вождем "сильнейшего", "знаменитейшего", "богатейшего" — то есть избирают в надежде на его личную силу и способности, и таким образом уповая, что тот будет судить не по Правде, а по своей воле, которая предпочитается как более "мощная", а не как подлинно согласная со справедливостью.
И там, где мы имеем дело с выборной демократией, и там, где речь, казалось бы, идет о противоположной демократии фюрерской диктатуре, мы в сущности имеем дело с торжеством начал демократических… Это не случайность, это необходимость, вызываемая к жизни самим происхождением как меча, так и судейского жезла при таком строе, в основе которого лежат автономия (само-законие), самосуд и права на самоличную расправу надо осужденным самосудом злодеем. Не случайно, что наиболее известная и развитая демократия современнности начиналась с Суда Линча и по сей день числит среди главных своих завоеваний право на свободное ношение оружия… Строго говоря, вполне обоснована только та демократия, только то демократическое устройство, которые имеют в своем фундаменте это право вооруженного, возможность устроить военный бунт и свергнуть неугодную народу власть…
Христианское мировоззрение в этом смысле совершенно не демокартично. Подлинно справедливая, вполне согласная с нравственными началами власть может происходить только сверху. Начальник не можеть быть "поставлен" народом над собой, ибо тогда он будет слугой воли поставившего народа, воли, состоящей из сотен могущих заблуждаться, греховных и легкоманипулируемых воль… Власть начальника может быть только свыше, иметь источник независимого от народа происхождения, происхождения, подчиняющего начальника высшему порядку и высшим началам…
Поэтому Господь гневается в 1 книге Царств на народ Израильский, за требование к пророку Самуилу поставить народу царя. Не по требованию народному, не ради его воли, но ради закона Божия только и может существовать царская власть, как и любая начальническая власть. Поэтому она не связана с народным волеизъявлением и народным выбором…
Меч и судейский жезл начальника имеют высшее по сравнению с народной волей происхождение, и назначение их высшее, нежели служить народной воле. Дело начальника состоит в охранении божественного закона, а стало быть и власть его не может иметь происхождение более низкое, по сравнении с этим законом. Начальник должен судить и наказывать народ как власть имеющий, а стало быть его власть не может иметь происхождение от народа. Об этом следует помнить всякому православному христианину. Да и не только ему…
Можно, конечно, сегодня вооружить народ, дать каждому право носить на плече или рядом с сердцем смертоубийственное орудие. Но лица, выступающие за это, должны осознавать со всей ясностью, что выступая за такие меры, они выступают за укрепление начал демократических, за поставление воли народа, вооруженного народа, единственным мерилом и источником власти… И тогда невозможно вести каких-либо разговоров о монархии, о восставлении устроения общества по началам монархическим. Установление порядка, при котором вооруженная борьба со злыми, расправа над злодеями, являются личным делом каждого гражданина, а не передаются особым общественным союзам — армии и городской страже — полиции, означало бы отказ от идеи о государственной власти как об Удерживающем, а о Государстве, как об ограде добродетельной и мирной христианской жизни, сделала бы тесное соприкосновение со грехом повседневностью для каждого человека. Поскольку же право применения каждым оружия тесно связано с правом судить, с правом разделять добро от зла, постольку введение всеобщего вооружения повлечет замену единого и божественного закона на многообразие автономных законов, устанавливаемых для себя каждым, кто присвоит себе меч…
Несомненно, в минуту крайней опасности, когда всем и каждому грозит гибель, было бы, наверное полезно вооружить всех способных сражаться граждан. Полезно, если им действительно придется сражаться, и в этом сражении они могут действительно послужить победе над жестоким врагом… Но видеть в вооружении народа какую-то духовную панацею, делать всеобщее вооружение народа постоянным и, мало того, пытаться положить это вооружение в фундамент всего государственного строительства — это величайшая опрометчивость и опасная безответственность, по крайней мере для тех, кто совсем не приветствует ни демократии, ни связанного с нею самозакония. Только отчетливо понимая, что всеобщее вооружение приведет к укреплению именно демократических и греховных, антицерковных по сути, начал, каждый человек может высказаться либо за, либо против них… Если же мы хотим сохранить свою верность Православному Царству, не оставляем надежды на его восстановление и на возвращение в нашу жизнь реальности Удерживающего, который своей властной рукой отбросит варврские и разрушительные силы далеко за пределы жительства православных и даст нам препровождать свою жизнь в смирении и чистоте, то не за создание какого-то демократического народа-войска, не за превращение нашего государства в Орду должны мы выступать, но за укрепление армии, за превращение нашего несчастного и находящего в пренебрежении войска в подлинно христолюбивое и могущественное воинство, которого будет вполне достаточно, для того, чтобы и в столицах и на окраинах мы чувствовали себя в полной безопасности, а само имя подданного государства российского вызывало бы у иных народов почтительное уважаение.
Проектам же демократическим и анархическим по существу православный христианин может сказать только свое твердое: Non possimus!