Текст:Игорь Родионов:Нужна полная правда

И. РОДИОНОВ, генерал-полковник, народный депутат СССР

НУЖНА ПОЛНАЯ ПРАВДА

 

В журнале «Огонек» опубликовано интервью това­рища Э. А. Шеварднадзе, в котором односторонне осве­щаются тбилисские события 9 апреля. Свои возражения по поводу необоснованных обвинений в адрес воин­ских подразделений и военных руководителей генерал-полковник И. Н. Родионов изложил в письме на имя то­варища Э. А. Шеварднадзе. Копию этого письма напе­чатала «Литературная Россия». Публикация вызвала широкий отклик читателей. Открытое письмо и неко­торые из откликов публикуются ниже.

 

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР

Э. А. ШЕВАРДНАДЗЕ

 

Уважаемый Эдуард Амвросиевич!

В ряду многих драматических событий, происшедших в годы перестройки в нашей стране, трагедия 9 апреля в Тбилиси занимает особое место. Я скорбно склоняю голову перед памятью всех девятнадцати погибших там человек, искренне сострадаю народу, который постигло горе. Нельзя допускать, чтобы подобное повторялось. И для того, чтобы в принципе исключить саму возмож­ность возникновения такой ситуации, важно разобрать­ся в ней полностью.

Знакомство с Вашим интервью в «Огоньке» порож­дает немало вопросов, ответы на которые найти в нем невозможно. И коль скоро Вы свое видение проблемы изложили публично и публично же заявили, что и те­перь Вам непонятно ни поведение генералов, возглав­лявших операцию, ни смысл выступления Главного воен­ного прокурора на втором Съезде народных депутатов СССР, я несогласие с Вами должен выразить в откры­том письме. Пусть на Вашей совести останется фраза о том, что «в наше время военным такого высокого ранга мало быть просто вояками, они должны быть еще и по­литическими деятелями». Я весьма дорожу авторитетом генеральского звания и собственной честью, чтобы не заметить иронии, содержащейся в слове «вояка». Но не стал бы на этом останавливаться, касайся дело одного меня. Однако в данном случае частное оскорбление дис­кредитирует армию в целом, и я считаю, здесь уклонить­ся от разговора невозможно.

О ХАРАКТЕРЕ И ОСОБЕННОСТЯХ ТБИЛИС­СКОЙ ТРАГЕДИИ. Вы называете те события «кара­тельной акцией», в своих рассуждениях даже допускае­те возможность использования танков после принятия решения о применении войск. Ну зачем же так? Разве случившееся само по себе не вызывает боли — без таких предположений? Я ответственно заявляю, что перед вой­сками не стояла задача покарать, наказать, расправиться с участниками митинга, тем более — «с демократически­ми силами Грузии». Военнослужащие должны были только освободить площадь перед Домом правительства и взять под охрану правительственные здания. Разрабо­танные планы предусматривали не окружение, не раз­гон, а вытеснение митингующих. Совсем не случайно для проведения операции было выбрано время — четыре часа утра,— когда обычно на площади оставалось ми­нимальное число людей.

Воинские подразделения привлекались к проведению операции без оружия.

Малые пехотные лопатки применялись отдельными военнослужащими и исключительно как средство защи­ты, когда солдаты столкнулись с жестким и агрессивным противодействием части толпы. В сообщении председа­теля комиссии по расследованию тбилисских событий А. А. Собчака признается, что лопатки «не могли не быть применены объективно в той ситуации, которая сложилась». Правда, объясняет он эту ситуацию действи­ями только одной стороны: тем, что парашютно-десантная рота (только рота!), не имевшая соответствующей экипировки (щитов, резиновых палок и др.), была направ­лена в самую гущу событий. А. А. Собчак обходит воп­рос, почему рота была введена в действие. Между тем это была вынужденная мера, так как организованное сопротивление специально сформированных отрядов физи­чески крепких мужчин и спортсменов, владеющих при­емами самбо и каратэ, создало угрожающее положение на фланге и в тылу подразделений внутренних войск у Дома правительства. В соприкосновении с митингующи­ми рота находилась 10-15 минут — до выправления по­ложения. Лукавит А. А. Собчак и утверждая, что задача комиссии — «установить сам факт применения этих ло­паток и осудить его. При этом не имеет значения, — до­бавляет он, — конкретное количество людей, пострадав­ших от них». Относительно количества жертв. Из 19 че­ловек, погибших в ту ночь, ни у одного не было резаных или колотых ран. И я настаиваю на публикации данных официальной экспертизы о причинах смерти каждого из них, пофамильно.

Да, телесные повреждения, нанесенные пехотными лопатками, получили семь мужчин. Для сравнения; в этих событиях пострадали 189 военнослужащих, свыше 40 из них получили травмы и выбыли из строя. Как ви­дите, при анализе действий толькой одной стороны не­избежны односторонние выводы. То же самое можно ска­зать и по поводу химических средств. Кстати, и в этом случае А. А. Собчак подтасовывает факты. Непосред­ственной причиной смерти всех погибших на площади, констатируется в докладе, является удушье. Далее же, сообщая о существовании различных выводов о харак­тере, природе удушья, А. А. Собчак приводит лишь один из них — об одновременном действии сдавливания тел в плотной массе и вдыхании химических веществ. Он не мог не знать, но умолчал о заключении экспертов ООН от Советского Союза по расследованию случаев приме­нения химического оружия. Я напомню главное из него: при применении средств «Черемуха» и «Си-Эс» на от­крытых пространствах тяжелые и смертельные пораже­ния исключаются; погибшие находились перед Домом правительства, где раздражающие вещества не приме­нялись; данные химического анализа свидетельствуют об их отсутствии на одежде погибших.

Я и сейчас подтверждаю слова, сказанные мною на первом Съезде народных депутатов СССР: «Грузинский народ продолжает честно жить и трудиться и не прини­мает участия в этих шабашах. Но делается все, чтобы втянуть и трудящихся в эти сборища». Кстати, в апреле 1989 года и Вы считали так же, раз 14 апреля 1989 года на Пленуме ЦК Компартии Грузии говорили, что никак не можете отделаться от чувства, будто кое-кто из ли­деров неформальных организаций «совершенно срзнательно вел доверившихся им людей к закланию». Полу­чается, что сейчас Вы освободились от этого чувства?

По обе стороны конфликта было немало тех, кто хо­тя и действовал в полном сознании, но не всегда видел подлинные пружины развертывающихся событий. Многие не знали ни авторов, ни режиссеров развернувшейся драмы. Вот почему в оценке тбилисских событий сле­дует исходить не из эмоционального описания фабулы, а из строго рационального анализа их политической сущ­ности.

О МОТИВАХ И МЕХАНИЗМЕ ПРИНЯТИЯ РЕШЕ­НИЯ ПРЕКРАТИТЬ МИТИНГ СИЛОЙ. Нельзя не ви­деть противоречия, содержащиеся в журнальном тексте. Вы констатируете, что «единственный, кто до конца со­противлялся ее (армии) применению, был Родионов», но тут же ставите это под сомнение фразой: «Допустим, ге­нералу приказали двинуть войска на площадь».

Вы свидетельствуете, что поздно вечером 7 апреля, едва вернувшись из-за границы, вы уже знали об утрен­нем совещании в ЦК КП Грузии, где «были приняты все необходимые решения», и с помощью корреспондента «глупое решение о применении силы в Тбилиси» пред­ставляете как результат отчуждения командующего от народа. В интервью мимоходом признается, что на пло­щади «были непримиримые лозунги, выкрики, было вся­кое», но тут же заявляете, что там в основном находи­лись представители грузинской интеллигенции, не спо­собные на антиправительственные призывы.

Давайте разберемся. Сегодня мало кому не известно, что многодневный несанкционированный митинг начался еще 4 апреля. О его характере и направленности говорят такие преобладавшие там лозунги: «Да здравствует сво­бодная Грузия!», «Долой Российскую империю!», «СССР — тюрьма народов!», «Долой турецкую агенту­ру!» и тому подобные. А на шеститысячном митинге 6 апреля было одобрено обращение к США и странам НАТО (членом блока является, кстати, Турция), в кото­ром, в частности, предлагалось оказать помощь Грузии в выходе из состава Союза ССР, в том числе путем вво­да войск НАТО или ООН. Если к этому добавить посто­янно нарастающую агрессивность митингующих, их воинственную нетерпимость, подогреваемые призывами «умереть во имя народа», «пролить кровь», станет ясна уязвимость позиции тех, кто задним числом пытается представить этот митинг мирным.

Кстати сказать, 14 апреля Вы отметили, что партий­ные организации утратили контроль над положением, столкнулись с совершенно неуправляемой, даже непред­сказуемой ситуацией. Тогда Вы признали «далеко не мирные призывы к расправам, звучавшие накануне», 9 апреля. Так почему же сейчас Вы не говорите об этом? В митинге участвовало несколько тысяч человек. Зная лично многих из них, Вы не поверили, что они выдвигали антиправительственные призывы. Но многие — это ка­кая часть митинга? Не пора ли хотя бы теперь признать возможность непредсказуемого развития несанкциони­рованного митинга? Последующие кровавые события в Абхазии (14 апреля Вы, отмечая трудности, сложившие­ся там, считали ситуацию менее острой, чем в Тбилиси) свидетельствуют о существовании в Грузии националис­тических и экстремистских сил, готовых и способных на жестокое насилие.

Почему далее в Вашем интервью, как, впрочем, и вообще в освещении тех событий, предается забвению тот факт, что это был несанкционированный митинг и, следовательно, все его участники, какими бы мотивами они ни руководствовались, участвовали в противоправ­ной акции? Между тем я вновь цитирую Ваше выступ­ление 14 апреля: «Демократия вне самодисциплины суть анархия, а свобода без ответственности — самоубийст­венна». Из такой совершенно правильной позиции вытекает право и обязанность органов власти пресечь ми­тинг, который дестабилизирует обстановку в городе.

Другой вопрос — каким образом осуществлять пресе­чение митинга. Вы вопрошаете: «Разве можно было пой­ти на применение силы?» Чуть раньше Вы говорите: «Ес­ли нет угрозы жизни, здоровью и достоинству граждан, если митинги н шествия не преступают границы зако­на, то надо действовать в его рамках и исключительно политическими средствами». Замечу, что «в его рамках» надо действовать всегда —без каких бы то ни было «ес­ли». В данном же случае, когда митинг не был санкцио­нирован, о каких «границах закона» можно говорить?

Но была ли возможность разрядить обстановку без применения силы? Да — до 8 апреля. Однако партийное и советское руководство республики занимало выжида­тельную позицию. Оно хотело установления порядка, но само не решалось наводить его. На бесконечных засе­даниях и совещаниях принимались расплывчатые реше­ния, которые не выливались в действенные практические меры. И пока развитие обстановки можно было взять под контроль, я решительно возражал против привлече­ния для этой цели войск. Однако ситуация быстро ухуд­шалась. Создавалась реальная угроза захвата жизненно важных объектов, что могло, говоря Вашими словами, «дестабилизировать жизнь нации и судьбу республики, всех живущих в ней народов». Накал страстей обретал тем более тревожный, взрывоопасный характер, что впе­реди был выходной день — воскресенье, 9 апреля, когда число участников митинга могло резко возрасти. В таких условиях руководство республики приняло решение о применении силы.

Решение Бюро ЦК К.П Грузии единодушно одобря­ло и поддержало собрание партийного актива города, состоявшееся в 12 часов 8 апреля, И пусть нас не вводит в заблуждение сегодняшнее обилие его критиков: в их числе немало тех, кто сам настаивал на использовании воинских подразделений.

О ПРАВИЛЬНОСТИ ДЕЙСТВИЙ ВОЕННЫХ ПО ПРЕСЕЧЕНИЮ МИТИНГА, Вам, повторюсь, непонят­но поведение генералов, возглавлявших, операцию. А. А. Собчак идет еще дальше, утверждая, что «наши военные до сих пор не усвоили элементарную разницу между боевыми действиями против противника и собственного населения». Как тут не вспомнить слова Ва­шего великого земляка; «Каждый мнит себя героем, ви­дя бой со стороны». Вы находите смягчающие обстоя­тельства для местных руководителей: «Они не ожидали, что соберется такая масса народа, не предполагали, что все кончится трагедией». Но лучше говорить по сущест­ву. Тогда, как бы ни было трудно это признать, следу­ет без обиняков заявить, что, планируя применение силы, то есть строя расчет на насильственных4 мерах, невоз­можно заранее и однозначно сказать, будут ли жертвы и сколь большие. Однако я заявляю, что в оперативном решении мы старались предусмотреть все возможное для того, чтобы исключить трагические последствия, но не ожидали такого сильного и жесткого сопротивления, организаторы которого сегодня уведены в тень.

Днем 8 апреля по решению руководства республики по улицам мнмо митингующих прошла боевая техника с солдатами. Эту акцию можно истолковать по-разному. В интервью она называется «репетицией» военных, вы­звавшей у людей страх и опасения, что могут распра­виться с малочисленной группой, которая оставалась на площади. В сообщении А. А. Собчака говорится о де­монстрации военной силы, посредством которой населе­ние предупреждалось о том, что войска введены в город и готовы действовать. Военная прокуратура свидетельствует: организаторы митинга использовали этот повод для нагнетания напряженности. Группы хулиганов ста­ли забрасывать технику и военнослужащих камнями.

Трудно всерьез принять Вашу уверенность в том, что, если бы я перед началом операции «вышел на трибуну» с пламенным призывом покинуть площадь, люди бы меня послушали. (Замечу в скобках, что силу своего слова Вы оцениваете реальнее, не берясь «ничего утверждать по поводу развития событий», если бы Вы с Г. П. Разумовским пошли на площадь к народу.) Напомню кон­статацию комиссии А. А. Собчака: «Весь город знал о предстоящем применении силы, о том, что войска должны будут применить против митингующих силу, разогнать их». Тем не менее непосредственно перед началом деиствий в 3 часа 9 апреля перед участниками митинга выступил   начальник УВД   гор.   Тбилиси подполковник Р. Гвенцадзе, который предупредил, что в случае продолжения митинга он будет пресечен силами войск. Это за­явление было проигнорировано, как и обращение патри­арха-католикоса всея Грузии Илии II.

Давно известно, что история не знает сослагатель­ного наклонения. Кто знает, что было бы, поступи то или иное действующее лицо иначе? «Если бы в опера­цию были своевременно внесены изменения, если бы по­рядок и сроки ее проведения были определены иначе,— говорится в сообщении А. А. Собчака,— то можно смело утверждать, что таких серьезных трагических последст­вий просто не было бы».

Между тем с неменьшей смелостью, но с большей обоснованностью можно допустить другие «если». Если бы руководство республики было способно разрядить возникшую ситуацию политическими средствами… Если бы организаторы несанкционированного митинга не при­зывали к невыполнению законных требований властей… Если бы «мирный» митинг не допустил активного и жест­кого сопротивления воинским подразделениям… Если бы все подразделения Министерства внутренних дел, мили­ции выполнили поставленные перед ними задачи и опе­рация развивалась строго по плану… Перечень таких «если» можно продолжить. Но и сказанного достаточно для того, чтобы признать: негоже призывать беречь ав­торитет армии и одновременно превращать ее в козла отпущения чужих грехов.

Безусловно, перестройка — не одноразовый акт, и всем нам есть над чем работать в этом направлении — не исключение. Но правомерна ли критика в привер­женности к доперестроечным временам и порядкам, ос­нованная на данном конкретном факте, именно в мой адрес? По Вашим же словам, я до конца сопротивлял­ся силовому решению конфликта, на котором настаива­ли партийные и советские руководители республики. Протоколы заседаний хранят мои неоднократные и многочисленные предложения о политическом урегули­ровании ситуации (эвакуация голодающих от Дома пра­вительства; обеспечение четкой организации учебных занятий в институтах и школах, исключающей или хотя бы ограничивающей участие в несанкционированном ми­тинге студентов и школьников; перенос несанкциониро­ванного митинга; организация контрмитингов и т. д.). Ни одно из них не было реализовано.

В этой связи хотелось бы остановиться еще на одном вопросе. Вы сказали, пусть по другому поводу, с трибу­ны второго Съезда народных депутатов СССР: «Как ми­нистр, я выполню любое законное решение, оставляя, однако, за собой право подать в отставку, когда я не могу согласиться с ним по соображениям политики или морали». Но 7 апреля вечером Вы поддержали принятое ранее и без Вашего (и моего) участия решение о подго­товительных мерах к возможному — в исключительном случае — применению войск. Не настаивали на отмене решения о направлении в Грузию воинских частей для охраны объектов и предотвращения возможных беспо­рядков, но продолжали следить за развитием событий из Москвы с помощью телефона. 9 апреля в Тбилиси Вы являлись представителем высшего политического руко­водства страны, и без Вашего ведома не мог быть ни введен, ни снят комендантский час. Но в интервью Вы подчеркиваете свою роль только в его снятии. Почему?

Но речь о другом. Военный человек любого ранга — от генерала до солдата — имеет ли юридическое право «подать в отставку» при получении боевого приказа? Я глубоко убежден, что невысока цена правительства, которому не подчиняется армия, и не представляю себе армию, действующую за спиной правительства. И еще; какая мораль оправдает командира, в самый сложный момент покидающего своих подчиненных? Прямо выра­женное мнение члена правительства об этом тем более важно, что в интервью Вы говорите о недопустимости такого положения, когда армия занималась бы не своим делом, не уточняя, кто должен нести ответственность в противном случае.

Между прочим, я, как и Вы, 7 апреля находился вне Тбилиси — в Ленинакане:  решал задачи, связанные с ликвидацией последствий землетрясения. Однако, получив приказ из Москвы — я подчеркиваю это, ибо в Москве знали, в каком направлении и как развивались со­бытия в Грузии, о резком обострении обстановки там, — я без каких бы то ни было перезваниваний, согласований и т. п. немедленно отбыл туда. На месте лично оценив обстановку, я согласился с мнением Бюро ЦК Компартии республики и собрания партийного актива города. Сейчас Вы клеймите то решение, которое принималось без Вашего участия. Но почему Вас не было? Очень ин­тересное объяснение Вы даете этому: «Я думаю, что у грузинских товарищей были опасения, как  бы  приезд члена Политбюро не привлек внимания населения горо­да и еще больше не обострил ситуацию, сделал ее неуп­равляемой».

Извините, но я, с солдатской прямотой, поставлю ряд встречных вопросов.

Почему Вы, грузин по национальности, долгое время находившийся у власти в Грузии, нынешнее руководство республики называете «грузинскими товарищами», как бы отстраняясь от них? Почему приезд члена Политбю­ро в родную республику («мой народ» — говорите Вы о населении Грузии) может породить такие опасения? Почему Вы не рассеяли их ни словом, ни делом и не поспешили туда, где так нужна была Ваша политиче­ская мудрость? Почему она не послужила предупрежде­нием трагедии?

ОБ ОЦЕНКЕ И ОСВЕЩЕНИИ ТБИЛИССКИХ СО­БЫТИИ. Создается впечатление, что в нашем обществе действуют подспудные силы, ведущие общественное мне­ние в строго заданном направлении. Начать с тщатель­ного замалчивания не только выводов или хотя бы ма­териалов, но даже самого факта работы официальной комиссии Верховного Совета во главе с Г. С. Таразевичем. А ведь она прибыла в Тбилиси сразу же после тра­гедии и без всяких предубеждений. К чему подчеркнутое недоумение по поводу содоклада на Съезде Главного военного прокурора? А ведь он «стал выступать», как говорите Вы, не сам по себе, а по решению того же Съез­да народных депутатов СССР, который создал комиссию А. А. Собчака. Кстати сказать, не вписывается в пред­ставление о гласности тот факт, что доклад А. Ф. Катусева оказался неизвестным основной массе населения. К тому же на Съезде прений по этому вопросу не было и выступить, «как все», ни Катусев, ни кто-либо другой просто не мог. Мнение самого Катусева о правомерности критики в его адрес как гражданина и как должностного лица — Главного военного прокурора — опубликовано (см. «Советская Россия» за 25 марта 1990 года).

Теперь лее нас хотят убедить, что из доклада комис­сии Съезда «все вроде бы всем ясно», а его содержание отражает точку зрения Съезда. Однако напомню, что своим постановлением Съезд не одобрил, не утвердил, а принял к сведению заключение комиссии. Он осудил не определенные органы, не конкретных лиц, а сам факт применения насилия в Тбилиси. Предложения комиссии подлежат рассмотрению и решению соответствующими органами при контроле за их выполнением со стороны Президиума Верховного Совета СССР.

Следовательно, чьи бы то ни было попытки односто­ронне, в угоду ведомственным, групповым интересам или амбициям истолковать решения Съезда должны быть отвергнуты. Они тем более предосудительны, когда от­ветственность за события возлагается на исполнителя, а принявший решение уводится в тень. Между тем, как говорил А. А. Собчак, «необходимо разобраться, кто именно отдает солдатам приказ, чтобы они действовали в одной обстановке и бездействовали в другой». «Без этого невозможно,— теперь я цитирую Вас,— крепить армию, уважать тех, кто стоит на страже Родины».

Журнал «Огонек» назвал интервью с Вами «Убеж­дать правдой». Но лишь полная правда может убедить.

 

ПОЛНОСТЬЮ РАЗДЕЛЯЕМ ВАШУ ПОЗИЦИЮ

ИЗ ОТКЛИКОВ НА ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКА И. Н. РОДИОНОВА

 

Чрезвычайно рад, что вы предоставили слово генера­лу Родионову И. Н. Его открытое письмо — это шаг к подлинной правде.

Вспоминаю выступление тов. Родионова И. Н. на I съезде народных депутатов. Ни у кого не было сомне­ний в абсолютной правдивости его слов и генерал ухо­дил с трибуны под аплодисменты всего зала.

Но уже тогда кое-кто громогласно кричал: «Это была репетиция военного переворота», «генералы-убийцы», и т. п. Тенденция сделать армию козлом отпущения чьих-то грехов в дальнейшем шла по нарастающей. И вот кульминация — интервью Э. А. Шеварднадзе «Огоньку». А ведь знал тогда, год назад, министр, что делается в Тбилиси, но нет, не бросился спасать положение в род­ную Грузию, предпочел «видеть бой со стороны».

Открытое письмо генерала Родионова И. Н. возвра­щает нас к подлинным истокам, высвечивает истинных виновников трагедии 9 апреля. Жаль, что «Литератур­ную Россию» читает меньше людей, чем «Огонек».

В. Авдеев г, Новосибирск

 

Больше всего меня взволновало в номере «Литературной России» открытое письмо генерала Родионо­ва И. Н. министру иностранных дел СССР Шеварднад­зе Э. А. Я бы сказала; это письмо-исповедь. И как хорошо, что тов. Родионов (в числе прочих) направил письмо в Вашу газету. Он был уверен, что найдет пони­мание и отзвук… у читателей.

Генерал не ошибся. Я абсолютно согласна с позицией тов. Родионова, его доводы меня убедили еще на засе­дании съезда народных депутатов.

А позвольте спросить, что, генерал Родионов сам по своей воле повел войска в Тбилиси? Кстати, он в это вре­мя помогал вместе с воинскими частями армянскому народу восстанавливать разрушенные землетрясением го­рода. А ему приказали прибыть в Тбилиси.

Я глубоко уважаю тов. Родионова И. Н. и полностью разделяю его точку зрения на события 9 апреля 1989 го­да в Тбилиси.

Н. Антипова г. Москва

 

Хочу сказать несколько слов по поводу письма гене­рала И. Н. Родионова.

"Лично для меня нет никаких сомнений в том, что тбилисские события используются определенными сила­ми для дезорганизации армии, натравливания грузин против русских и дестабилизации обстановки в стране.

Искаженная интерпретация событий в Тбилиси пла­нировалась заранее: туда тихо прибыл и притаился с камерой эмиссар Ю. Рост, После этого вся стряпня стала усиленно муссироваться антипатриотической прессой, «Огоньком», в частности.

В. Орлов г. Ленинград