Текст:Ленин:Письмо Г. Мясникову

Весной 1921 года известный большевистский террорист и убийца Гавриил Ильич Мясников направил в ЦК «докладную записку» — с резкой критикой внутренней политики партии.

Записка попала к Ленину.

Ленин её изучил и написал Мясникову большое письмо: Ильич Ильича громил и увещевал. Аргументы вождя Мясникова нисколько не убедили. Последовал ответ. Гавриил Ильич в несколько развязной и наглой манере позволил себе с Владимиром Ильичем не согласиться.

Политические требования Мясникова

1. Восстановление Советов рабочих депутатов предприятий. Восстановление, так как в настоящем (1921 год) они уничтожены: нынешние депутаты нынешних Советов ничем не отличаются от гласных Думы, сам же Совет из производственной организации превращен в территориальную, превратился в «Совет всяких, кроме рабочих, депутатов». Это, по мнению Мясникова, и составляет сущность потерь в великой битве рабочего класса, составляет победу мелкобуржуазной стихии.

2. Советы управляют — Союзы (то есть профсоюзы) контролируют.

3. Создание крестьянских Союзов с правами, имеющимися у рабочих Союзов (профсоюзов). Союзы как форма организации крестьянства предшествуют таким формам организации, как коллективные хозяйства, артели и коммуны (а не наоборот!).

4. Чтобы партия стала в глазах пролетариата не комшцейкой, а комячейкой, необходима свобода слова и печати. Это требование Мясников аргументирует следующим образом: «После того как мы подавили сопротивление эксплуататоров и конституировались как единственная власть в стране, мы должны, как после подавления Колчака, отменить смертную казнь, провозгласить свободу печати, которую не видел в мире еще никто, от монархистов до анархистов включительно».

Ленина взбесила именно последняя часть фразы.

Письмо Г. Мясникову

5/VIII. 1921.

т. Мясников!

Прочитал только сегодня обе ваши статьи. Каковы были ваши выступления в пермской (кажись, пермской?) организации и в чем конфликт с ней, я не знаю. Об этом не могу говорить. Это дело разберет Оргбюро, которое, как я слышал, выбрало специальную комиссию.

Моя задача иная: оценить ваши письма как литературные и политические документы.

Интересные документы!

Статья «Больные вопросы» особенно наглядно показывает, по-моему, вашу основную ошибку. И я считаю долгом все сделать, чтобы постараться вас убедить.

В начале статьи вы правильно применяете диалектику. Да, кто не понимает смены лозунга «гражданская война» лозунгом «гражданский мир», том смешон, если не хуже. Да, в этом вы правы.

Но именно потому, что вы в этом правы, меня удивляет, как вы забыли вами самим правильно примененную диалектику при своих выводах. «…Свободу печати от монархистов до анархистов включительно…» Очень хорошо! Но, извините, все марксисты и все думавшие над четырехлетним опытом нашей революции рабочие скажут: разберемся в том, какую свободу печати? для чего? для какого класса?

Мы в «абсолюты» не верим. Мы над «чистой демократией» смеемся.

Лозунг «свободы печати» стал всемирно великим в конце средних веков и вплоть до XIX века. Почему? Потому что он выражал прогрессивную буржуазию, то есть Ее борьбу против попов и королей, феодалов, помещиков.

Нет ни одной страны в мире, которая бы так много делала и делает для освобождения масс от влияния попов и помещиков, как РСФСР. Эту задачу «свободы печати» мы выполняли и выполняем лучше всех в мире.

Свобода печати во всем мире, где есть капиталисты, есть свобода покупать газеты, покупать писателей, подкупать и покупать и фабриковать «общественное мнение» в пользу буржуазии.

Это факт.

Никто никогда не сможет его опровергнуть.

А у нас? Может ли кто отрицать, что буржуазия разбита, но не уничтожена? что она притаилась? Нельзя этого отрицать.

Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров.

Это факт неопровержимый.

Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свобода политической организации (= свободу печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчать дело врагу, помогать классовому врагу.

Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем.

Мы ясно видим факт: «свобода печати» означает на деле немедленную покупку международной буржуазией сотни и тысячи кадетских, эсеровских и меньшевистских писателей и организацию их пропаганды, их борьбы против нас.

Это факт. «Они» богаче нас и купят «силу» вдесятеро большую против нашей наличной силы.

Нет. Мы этого не сделаем, мы всемирной буржуазии помогать не будем.

Как вы могли с общеклассовой оценки отношений между всеми классами, скатиться до оценки сентиментально обывательской? Это для меня загадка.

В вопросе «гражданский мир или гражданская война», в вопросе о том, как мы завоевывали и продолжим «завоевание» крестьянства (на сторону пролетариата), в этих двух важнейших, коренных, мировых (= касающихся сути мировой политики) вопросах (коим посвящены обе ваши статьи) вы сумели встать на точку зрения не мещанскую, не сентиментальную, а на марксистскую. Вы сумели там по-деловому, трезво учесть взаимоотношения всех классов.

А тут вдруг скатились в пропасть сентиментализма.

«…У нас куча безобразий и злоупотреблений: свобода печати их разоблачит…»

Вот на чем, насколько я могу судить по двум статьям, вы сбились. Вы дали себя подавить известному числу печальных и горьких фактов и потеряли способность трезво учесть силы.

Свобода печати поможет силе мировой буржуазии. Это факт. Не очистке коммунистической партии в России от ряда ее слабостей, ошибок, бед, болезней (куча болезней есть, это бесспорно) послужит «свобода печати», ибо этого не хочет мировая буржуазия, — а свобода печати станет оружием в руках этой мировой буржуазии. Она не умерла. Она жива. Она стоит рядом и караулит. Она уже наняла Милюкова, коему Чернов и Мартов (частью по глупости, частью по фракционной злобе на нас, а главным образом по объективной логике их мелкобуржуазно-демократической позиции) служат «верой и правдой».

Вы «шли в комнату, попали в другую».

Вы хотели лечить коммунистическую партию и стали хвататься за лекарство, несущее верную смерть — не от вас, конечно, а от мировой буржуазии (+ Милюков + Чернов + Мартов).

Вы забыли мелочь, совсем малюсенькую мелочь, именно: мировую буржуазию и ее «свободу» покупать себе газеты, покупать себе центры политической организации.

Нет. По этой дороге мы не пойдем. Из тысячи сознательных рабочих девятьсот по этой дороге не пойдут.

Болезней у нас много. Такие ошибки (наши общие ошибки, все ошиблись, и СТО, и СНК, и ЦК), как с распределением топлива и продовольствия осенью и зимой 1920 года (громадные ошибки!!), еще во много раз обострили болезни нашего положения.

Нужда и бедствия велики.

Голод 1921 года их усилил дьявольски.

Вылезем, ибо политика у нас в основе правильная, учитывающая все классовые силы в международном масштабе. Вылезем, ибо не прикрашиваем своего положения. Знаем все трудности. Видим все болезни. Лечим их систематически, упорно, не впадая в панику.

Вы позволили себя увлечь панике и по этой наклонной плоскости докатились до того, что выходит нечто похожее на основание вами новой партии или на ваше самоубийство.

Нельзя впадать в панику.

Оторванность комячеек от партии? Есть. Зло, бедствие, болезнь.

Есть. Тяжелая болезнь.

Мы ее видим.

Лечить ее надо не «свободой» (для буржуазии), а мерами пролетарскими и партийными.

То, что вы говорите о поднятии хозяйства, об «автоплуге» и проч., о борьбе за «влияние» на крестьянство и т. д., содержит в себе много верного, много полезного.

Отчего бы вам не выделить этого? Мы сойдемся и будем работать дружно в одной партии. Польза будет громадная, но не сразу, а очень медленно.

Оживлять Советы, привлекать беспартийных, проверять беспартийными работу партийных — вот это абсолютно верно. Вот где работы тьма. Непочатый угол работы.

Почему бы вам этого не развить деловым образом? в брошюре для съезда?

Почему бы за это не взяться?

Почему бы испугаться черной работы (злоупотребления травить через ЦКК, через партийную прессу, через «Правду»)? От неверия в черную работу, медленную, трудную, тяжелую, люди впадают в панику и ищут «легкого» выхода: «свобода печати» (для буржуазии).

Почему вам настаивать на своей ошибке, явной ошибке, на непартийном, антипролетарском лозунге «свобода печати»? Почему вам не взяться за менее «блестящую» (буржуазным блеском блестящую) работу черную, деловой чистки злоупотреблений, деловой борьбы с ними, деловой помощи беспартийным?

Где вы указали Центральному Комитету такое-то злоупотребление? и такое-то средство его исправить, искоренить? Ни разу.

Ни единого разу.

Вы увидали кучу бедствий и болезней, впали в отчаяние и бросились в чужие объятия, в объятия буржуазии («свобода печати» для буржуазии). А мой совет в отчаяние и в панику не впадать.

У нас и у сочувствующих нам, у рабочих и крестьян, сил еще бездна. Здоровья еще много.

Мы плохо лечим болезни.

Мы плохо проводим лозунг: выдвигайте беспартийных, проверяйте беспартийными работу партийных.

Но мы можем сделать и сделаем в этой области во сто раз больше теперешнего.

И я надеюсь, что, подумав трезво, вы не станете из ложного самолюбия настаивать на явной политической ошибке («свобода печати»), а, выправив нервы, поборов в себе панику, вы возьметесь за деловую работу: помочь связи с беспартийными, помочь проверке беспартийными работы партийных.

На этой работе дела тьма. И на этой работе болезнь можно (и должно) лечить, медленно, но действительно лечить, а не туманить себе голову «свободой печати», этим «блестящим» болотным огоньком.

С коммунистическим приветом

Ленин

Ответ Мясникова

Мясников же и рассчитывал на бешенство властей. Ленину он ответил так: «Вы говорите, что я хочу свободы печати для буржуазии, а свободы печати для меня, пролетария, не имевшего никогда ничего, пролетария, который состоит в партии 15 лет и состоит не за границей, а в России. Из 11 лет до 1917 года моей партийности я 7 1/2 лет сижу в тюрьмах и на каторге, где 75 дней (в общей сложности) голодаю в виде протеста. Был нещадно избиваем, подвергался пыткам <…> Для меня свободы печати, хотя бы внутри партии, можно „отпустить“ толику? Или как только оказался с Вами не согласен <…> , так „до свидания“? Это упрощенный способ решать вопросы <…> Когда дробите скулы мировой буржуазии, это хорошо, но вот беда: Вы замахиваетесь на буржуа, а бьете рабочего. Кто больше всего арестовывается за контрреволюцию теперь везде? Рабочие и крестьяне, это бесспорно. Коммунистического рабочего класса у нас нет. Есть просто рабочий класс, среди которого есть и монархисты, и анархисты, и кадеты, и эсеры (все это не обязательно партийные, а лишь по складу мыслей своих). Какое отношение к нему? Никаких рассуждений с кадетом-буржуа, адвокатом, доктором, профессором, — здесь одно лекарство: мордобитие. Другое дело с рабочим классом

<…> Теперь насчет „печальных фактов“. Вы не будете отрицать того, что гласность их уничтожит. Вы ведь представить себе не можете, какие размеры принимает взяточничество и иные не совсем хорошие вещи, потому Вы и говорите, чтоб я травил через ЦКК все эти безобразия, и упрекаете меня за то, что я не писал в ЦКК. Я думаю, что гласность их очень много, больше, чем контрольные комиссии, уничтожит; так, я полагаю, думаете и Вы. Закон о свободе слова и печати нам нужен, чтобы ввести усердных не по разуму в рамки. Одну из самых больших государственных ежедневных газет <…> придется сделать дискуссионной для всех оттенков общественной мысли. Советская власть будет содержать хулителей своих за свой счет, как делали римские императоры. Это и будет свобода печати при наших российских условиях. Если мы в провинции <…> заведем еженедельную страницу или просто отдел „нам пишут“, это будет все, что можно сделать <…> Наша задача состоит в том, чтоб наша свобода печати была действительно и главным образом для конституционных элементов, а не для буржуазии».

Дабы усилить эффект своего ответа вождю мирового пролетариата, Мясников добавляет «подробности»: «Если я хожу на воле, то потому, что я коммунист пятнадцать лет, который свои коммунистические взгляды омыл страданиями, и ко всему этому меня знает рабочая масса, а если бы этого не было, а был бы я просто слесарь-коммунист того же завода, то где же бы я был? В ЧК, или больше того, меня бы „бежали“: как некогда я „бежал“ Михаила Романова <…>»