Обсуждение:Передель (Ульяновский район Калужской области)

Бибиков Григорий Николаевич

Лейтенант Г.Н.Бибиков–историк Смутного времени Н.Г. Бибиков

Мой отец Григорий Бибиков был четвертым ребенком в семье небогатого тульского помещика, Николая Ивановича Бибикова, окончившего юридический факультет петербургского университета и до самой революции работавшего судьёй в нескольких провинциальных городах центральной России. Матерью Григория была дочь скромного земского деятеля из г. Моршанска Анна Ивановна в девичестве Меньшова, окончившая Тульскую гимназию, где в основном учились барышни из дворянских фамилий. После окончания гимназии по совету своей подруги Кати Бибиковой Анна поехала в одно из родовых поместий тульских Бибиковых – селе Успенское Кобылино тож, расположенном в верховьях главной реки тульской губернии – Упы [см.1]. Её задача была открыть и наладить в имении хорошую школу для крестьянских детей. Она наладила и школу и нашла свою судьбу, выйдя замуж за одного из старших мужских представителей этого довольно многочисленного семейства. Пережила она своего мужа почти на сорок лет, оставив воспоминания [2], отрывки из которых я нередко буду приводить в дальнейшем.

Родился Григорий 7 10. 1907года. В настоящем 2020-м году на месте, где стояло многолюдное село, обитают две семьи, занимающиеся пчеловодством, а вскоре видимо не останется никого. Дорога к бывшему селу с каждым годом становится всё более убогой и разбитой. К счастью сохранились крепкие стены церкви, построенной ещё моим прапрадедом Николаем Николаевичем (рис 1). Отец Валентин, священник из села Тёплое, иногда приводит сюда на экскурсию молодых прихожан и даже  совершает молитвенное служение. Однако надежды на восстановление храма практически нет вследствие отсутствия паствы. 

Другая, Троицкая церковь, построенная уже моим прадедом Иваном Николаевичем в недальнем селе Спасское на Уперте, по слухам ушла в воду. Теперь это место пустует полностью, хотя здесь ещё не разобрали на кирпичи другой храм, выстроенный тем же прапрадедом Николаем и освященный во имя Всемилостившего Спаса (рис.2). Сейчас вокруг не души на несколько вёрст, а добраться туда можно только пешком от села Пирогово, где до революции жил брат моего прадеда Сергей Николаевич, женатый на племяннице Льва Николаевича Толстого – Марии. Сейчас в этом населенном пункте не насчитывается и десятка домов. О детских годах отца бабушка пишет «Гриша вообще был особенный мальчик, медлительный, сосредоточенный, порой очень вспыльчивый, но справедливый, тяжелый на подъем - характер отца. Гриша как-то все переживал молча». Когда Грише было 10 лет, семья жила в городе Саратов, где в Окружном суде работал отец. Бабушка описывает то, что произошло этой осенью: «И вот грянул гром. Все помню как сейчас. Я послала детей гулять. От нас недалеко была главная улица Саратова, очень чистая и широкая. Со мной остался только Алеша. Вдруг раздался орудий¬ный залп. Окна затряслись, задребезжали. Другой, третий. Коля был в суде. Я выскочила на улицу. Лю¬ди бежали, метались из стороны в сторону. Залпы ста¬новились всё ближе в громче. На улице была паника. Навстречу мне бежала солда¬ты с ружьями, крича: "Назад! Назад заходи в переулок! Заходи в ворота! Сейчас здесь будут стрелять!» Я забежала в какие-то ворота, там, дрожа от страха, уже стояли женщины. Мне посоветовали сразу же бежать домой. Вероятно, Грише сказали, что мама в отчаянии. Я схватила детей, прижала их к себе и зарыдала. В таком положении застал нас Коля. Мы все сели в одну кучу, прижались все друг к другу и долго не могли говорить. Вскоре большевики начали ходить по учреждениям, некото¬рые закрывали совсем, а в других переключали служащих на новую работу. Все начали носить красные бантики на одежде. Однажды Коля пришел и сказал, что сегодня к ним "пришли". Новые люди объявили им о перемене власти, сняли портреты царей, отобрали цепи, которые надевали на себя судьи во время Суда, отобрали печати, уничтожили «Зерцало», стоящее на столе Суда и объявили, что Окружной Суд больше не существует! Некоторые Колины товарищи устроились ночными сто¬рожами и ночью караулили улицы. Коля тоже последовал их примеру. Вскоре ему удалось устроиться контролером в хлебные магазины. Коля приносил хлеб. Дни становились все тревожнее - начались обыски, искали продовольствие, многие жители запаслись большим количеством муки, сахара. Коля был назначен в комиссию по осмотру продовольствия. Я помню, как он c тремя вооруженными солдатами вошел в нашу квартиру. Один солдат спросил строго: "Сколько у вас муки?" Я, растерявшись, не могла ничего сказать, но Коля авто-ритетно сказал: "Два пуда!" и быстрым шагом пошел из комнаты. Следом за ним, бряцая оружием, пошли солдаты. Наши мешки были спасены! Кроме продовольствия искали у всех оружие. К нам во двор приходили солдаты, иногда пьяные. Я помню, как один из них размахивал гранатой». После означенных событий семья вернулась в Тулу, где Николай Иванович довольно быстро заболел свирепствующим после 1917 года по всей России сыпняком и умер. С этого момента семья осталась без кормильца. Замечу, что материальное положение помещика, владеющего 200 или даже 400 десятинами земли, и до революции никак нельзя было назвать роскошным, Земля отдавалась в аренду, и получаемые деньги обеспечивали достойную, но довольно скромную жизнь. Для обеспечения семьи и воспитания детей кормильцу необходимо было зарабатывать деньги. Достаточно сказать, что только после пяти лет замужества дед смог удовлетворить самое горячее желание бабушки и купить ей пианино. Бабушка, оставшись одна с детьми, перебралась в Москву, где семья и прожила до самой своей смерти в двух комнатах деревянного дома, построенного родственниками мужа. Чудом этот домик по адресу Долгий переулок (ныне улица Бурденко) 11а сохранился до настоящего времени. Ещё одно чудо состояло в том, что Григорий, блестяще закончив школу, в 1925 году смог поступить в МГУ на исторический факультет. Что бы заявление на поступление приняли, пришлось указывать, что его отец «из крестьян», а дядя - известный революционер. Последнее было недалеко от истины, поскольку Иван Иванович, также окончив юрфак, где то в 1905 году был настроен решительно, входил в Московское Бюро РСДРП и даже переписывался с вождей всей этой камарильи. Впоследствии он отошёл от этих игр, занимаясь борзыми собаками и организацией московского посёлка Сокол. Бабушка пишет о поводу поступления отца в университет бабушка следующее: «Грише помог Ваня. Он написал своему знакомому, кото¬рому часто давал приют в дни революционных гонений в сво¬ей квартире в Петрограде и который сейчас был на высоте власти. Гриша (несмотря на дворянское происхождение) был допущен к экзаменам, сдал их прекрасно и был принят на исторический факультет». Григорий ещё в университете нашёл свое призвание в исследовании судеб России Смутного времени. Он много работал в архивах и уже начал публиковаться. Такие ученые как Веселовский и Яковлев одобряли его работу. Однако в аспирантуру его не приняли, поскольку вскрылось его дворянское происхождение. Тут я вновь воспользуюсь бабушкиными записями: «Гриша работает как вол, но у него неудача. От аспирантуры его, из-за непролетарского происхождения отвели. У Гриши много научных докладов, профессора его выделяли, но теперь он может получить повестку в военкомат. Многие из профессоров арестованы. Гриша составляет таблицы экономического состояния крестьян для Королева». Жуткие, прежде всего материальные трудности привели к тому, что он одновременно работал дворником, школьным учителем, подрабатывал и в вузе и в древнехранилище и еще находил время заниматься наукой. Дни его были расписаны по минутам (рис.3). Но вот пришли 30-е годы. Снова воспользуюсь бабушкиными заметками: «Гриша написал ценную публикацию в Историческом Архиве «Новые данные о восстании Болотникова» , «К вопросу о дифференциации крепостного крестьянства в центральной черноземной полосе в конце ХVIII-го и начале XIX веков». У него были картографические работы: Эскиз карты опричнины, карты Москвы ХII-го века, и другие работы. Он увлечен готовящимся новым фильмом Эйзенштейна - "Алек¬сандр Невский", в котором принимал участие как один из консультантов. Беседовал с И. Сельнинским о его пьесе " Рыцарь Иоанн». И далее написано следующее: «Писать о репрессиях, которые начались повсеместно - значит больше пользоваться слухами, чем оперировать фак¬тами. Выслан был куда-то в Сибирь или на Урал родствен¬ник Т. Звенигородской, говорили, что Рытьков, учившийся в ЦТТИСЕ и работавший в ТРАМЕ (театральный коллектив, руководимый А Диким) за слишком сильную любовь к языку эсперанто подвергался преследо¬ванию, а потом был выслан. Бесследно исчез Алексей Васильевич. Говорили, что осужден Дмитрий Васильевич, судившийся за свою любимую лошадь, которая будто бы умерла на бегах от разрыва сердца». Упомянутый здесь двоюродный брат бабушкиного мужа Алексей Васильевич был расстрелян без суда и следствия на Бутовском полигоне. Естественно, что бабушка об этом никогда не узнала. Помню я и упомянутую здесь г-жу Т. Звениродскую, которая общалась со мной спустя более 10 лет. От жуткой, непосильной работы на пишущей машинке с раннего утра и до ночи ее пальцы закостенели и выглядели как когти. И всё же её появление оставляло на мальчика меня неизгладимое впечатление. Это на самом деле была княгиня по своей выправке, по своей речи, да и по всей манере держаться. Её облик или скорее ощущение его восприятия навсегда остались у меня неизгладимым воспоминанием.

Хочется привести ещё пару фраз из бабушкиных воспоминаний, пусть не относящихся к  моему отцу, но передающие ощущения обычного человека в эти жуткие годы «Люди, растерянные, одурманенное, ходят, забитые необходимыми мелочами жизни. Тщетно ищут какую либо систему своих действий. Почти всегда самое легкое дело встречает препятствия, непредвиденные затруднения, отнимающие время и энергию». Отмечу, что тексты бабушкиных  воспоминания особенно интересны потому, что это были фактически дневниковые записи, никак не подправленные позднейшими  исправлениями, вызванными новыми впечатлениями или ощущениями.

В Мосфильме, куда приглашали Григория Николаевича для исторических консультаций к фильмам С. Эйзенштейна «Александр Невский» и «Иван Грозный», он и встретил мою маму, также закончившую истфак МГУ и посвятившую себя нелёгкой работе историка искусств. Любовь молодого историка и женщины, у которой был репрессирован отец, развивалась стремительно.

В бабушкиных воспоминаниях их встречи уже после свадьбы, описываются, пожалуй, с некоторой долей упрека и неудовольствия, типичных для любой свекрови. Но для меня эти фразы особенно дороги: «Мы с Гришей и Ириной Михайловной, совершали длительные прогулки. Молодожены много купались, их отношение друг к дру¬гу - это какой-то культ чувственности. Тело, затми¬ло все. Тело, которого он был лишен до сих пор, затесняет все, даже чувство приличия».

Дела у моего отца очень постепенно, но налаживались. Он читал курс в Педагогическом институте, где говорили, что на его лекциях казалось, что не только лектор, но и сами слушатели были молодыми опричниками или воинами второго ополчения. При этом он даже находил время для написания стихов. Приведу здесь его стихотворение, освященное Куликовской Битве: КУЛИКОВСКАЯ БИТВА Пролетали белые лебеди, Пролетали над Русской землей, Над усадьбами, полными челяди, Над болотною, ржавою мглой.

Сжалось сердце у птиц острой болею

От нежданных и горьких вестей: По родному степному раздолию Забелели курганы костей. Набегали лихие татарове На Чернигов, Рязань и Москву, Не щадили младенца и старого, Порубали людей, как траву.

Шли татары с арканами, копьями, 

Наступали на Русь, словно бор. Птицы лебеди белыми хлопьями Опустились на водный простор.

Тихий Дон полелеял их волнами, 

Ветерок приласкался в тиши, Вековечным шуршанием полные Расступились кругом камыши.

И шептались травинки с тревогою,

И кричали всю ночь кулики, И широкой, неторной дорогою От Москвы шли большие полки.

Из Москвы и Коломны и Кашина

Шло в поход много воев лихих, Богатырским дородством украшены И великие в родах своих.

И в лаптях, в армячишке с заплатиной,

Чтобы с ханом сразится на смерть, Поднимался с медвежьей рогатиной И с ножом сиротинушка смерд.

Русь спешила навстречу татарину

И наутро, чуть грянул рассвет Первым алую вытер испарину На челе богатырь Пересвет.

Засверкал, точно синие молнии,

Острых сабель аварский булат, Бранным шумом округа наполнилась: Стон людей, звон расколотых лат.

Мчатся вои, в боях закаленные, Задрожал под копытами луг. Храпом кони хрипят запаленные, Покраснел на груди архалук.

И от солнца глаза рукавицею Поприкрыв, воевода Боброк Точно сокол в полете над птицею Выжидал свой размеренный срок.

Он ударил с дружиной отборною,

И кровавый пролился поток. Всё! Татары лавиною черною Откатились на юг и восток.

Птицы белые горько печалились, Разрумянил убитых закат, Истомились родные, умаялись Точно с милыми ладами спят.

Наконец в жутком 1938 году он был принят сотрудником в Государственный Исторический музей. Вновь в анкете пришлось указывать на происхождение «из крестьян» (рис.4). Он продолжал интенсивно заниматься историей смутного времени В маминых воспоминаниях [3] написано «Весной 1939 года я поступила на временную работу экскурсовода в Новоиерусалимский музей, расположенный в одном из замечательных и глубоко своеобразных памятников русского искусства». В конце весны и начале лета там был и мой отец, и именно здесь, по моим расчетам, произошло определяющее для моего существования событие. Переходя к военной поре, не могу не привести отрывок из бабушкиных воспоминаний, относящихся к ее началу. «Происходят большие политические события. СССР заключил дружественный договор с Германией, и мы быстро начали мобилизовать наши войска. Ночью приносили повестки с приказом утром явиться на призывной пункт с вещевым мешком за плечами. Такую повестку принесли и Грише в 11 часов ночи, а к 12 часам дня он уже был на призывном пункте, недалеко от нашего дома, в школе за Девичьем полем. Был прекрасный солнечный день. Я и Ирина пробыли несколько часов на дворе этой школы, где Гриша показывался в окнах разных этажей. Наконец подъехали грузовые автомашины и призывников вывели парами. Всю эту пар¬тию отправили еще в какую-то школу, где они жили несколько дней. Потом их отправили в Алабино, там жизнь стала еще хуже. Наступили холода, жили они в холодных палатках. Спать от холода было совершенно невозможно. Достали какую-то палатку, укрывались ею. Ирина ездила к Грише часто, возила ему теплое белье и продукты. Потом их перевели в Москву, в школу у Даниловского рынка. Тут стало лучше. Гришу отпускали несколько раз домой на ночь. Потом их перевели в Лефортово в казармы, но затем распустили».

Приведу ещё отрывок, не относящийся прямо к отцу, но рекомендуемый к прочтению теми, кто верит в прекрасную жизнь страны перед войной. «1940 год. 16 января, у нас масса обмороженных ра¬неных. Морозы наступили страшные 33-400С. Что же делает¬ся на фронте. По радио объявили, чтобы школьники не ходили в школу. Исчезли все продукты, включая и хлеб. Через 3-4 дня хлеб появился, но все остальное: сахар, мука, крупа, макароны, картофель выбрасывают, то в одном магазине, то в другом и люди мечутся из стороны в сторону, чтобы достать что ни будь  и сделать себе кое какие запасы. ……. 20-го января. 44° мороза. Война все продолжается. Цены на продукты сильно повысились. Сахарный песок  вместо 3 руб. 80 коп. стоит теперь 5 рублей.» И ещё, тоже начало 1940-ого: «Кровь льется рекой, наши войска подходят к Выборгу, южные предместья города взяты. На юге кажется, надвигается война с Турцией, которая перешла на сторону англичан. Так что войне конца не видно. В провинциальных городах, даже таких как Тула - ничего нет». Чуть позже: «Война с Финляндией кончилась. Финляндия пошла на уступки.  Убитых и раненых очень много.  Говорят, что этой победой защищен Ленинград и уничтожен англо-французский плацдарм войны. Швеция отказалась пропустить англо-французкие войска через свою территорию, и Финляндия не имея помощи, бросила воевать. Теперь угроза на юге, где англо-французы нам что-то собираются преподнести, но кажется, у них ничего не выйдет». Вот так простые люди, слушающие и верящие официальной трактовке событий через средства массовой коммуникации (прежде всего – газеты и радио), могли воспринимать и оценивать начальные этапы второй мировой войны.

И наконец, что-то радостное: «У Гриши родился сын Николай, названный так в честь дедушки». «Новый 1941-и год встречали у Гриши. Я написала к этому дню стихотворение: Двенадцать близко. Мимо нас Проходит старый год. Открыта настежь дверь? Сейчас В последний раз шагнет.

Одежда вся твоя в крови, Мешок твой полон слез! Прощай старик! В века иди Ты датой страшных гроз!

Ты пощадил мою семью За то поклон прими! Я в честь тебя стакан свой пью, Счастливого пути!

А ты в серебряном венке, Пришелец молодой! Копье звенит в твоей руке, Стрела блестит в другой!

Задор таинственный в очах Горит из под венка, Что нам принес ты на плечах С собой издалека?

Мы ждем, чтоб ты копье сломал, Стрелу в колчан вложил. Садись за стол! Прими бокал! Мы тоста ждем! " За мир"!»

Да уж, это бабушкино стихотворение никак нельзя назвать пророческим. Ведь наступивший год был сорок первым годом кровавого двадцатого столетия. С началом войны бабушка чудом смогла уехать в свой родной город Моршанск. И далее в её воспоминаниях можно узнать о судьбе отца только из приведенных там его писем. Приведу отрывки из писем начального периода войны : «У нас всё благополучно. Из Истры сейчас переехали в Хотьково. В Москве настроение хорошее. В отношении продовольствия вполне благополучно. Некоторое неприятное осложнение заключается лишь в том, что в связи с сокращением учебной работы на время оказался без места. Сейчас спешно иду на работу и надеюсь устроиться, если не в Москве, то может быть, в Хотьковском районе или где-нибудь еще. Мой при¬зыв в армию что-то затягивается. Я несколько раз ходил в военкомат - велели ждать, мобилизованы Дима и Вика Арсеньевы. … С московскими фейерверками более или менее освоились. Как будто они имели место всегда. Наши квартиры стоят целы и невредимы, только в Долгом в кухне слегка лопнуло верхнее стекло…. Я несколько раз дежурил на крыше, бомбы ни разу ко мне не залетали. С зажигательными у нас расправляются очень ловко. Первую ночь зрелище было исклю-чительно эффектно, были видны немецкие самолеты. Теперь они летают очень высоко, и их почти совсем не видно, только слышно. Бомбы они действительно бросают беспорядочно, так что разрушения, по московским масштабам, незначительны. В семье все благополучно. Коля одно время кашлял, но сейчас прекратил….. У меня перемены. Я мобилизован по линии ополчения на определенный срок (один месяц), по работам. Отчасти в связи с этим мне удалось пока восстановить свое положение в Институте». «Налеты в последнее время не интенсивные. Разрушений немного. Открыта выставка военных трофеев в Парке Культуры и Отдыха. Получено печальное известие - убит Коля Арсеньев. Очень Вам трудно». А вот и письмо из лагеря, где готовили ополчение: «Дорогая мамочка! Большое спасибо за присланную фуфайку. Она мне очень пригодилась. Понемногу втягиваюсь в непривычную для меня атмосферу солдатского лагерного житья-бытья. Живу в палатке. Нас В ней 12 человек. Рядом со мной артист (танцовщик) Большого театра Зубов - очень славный человек. Остальные все ребята простые, но симпатичные. С нами наш командир отделения - чрезвычайно бравый и сильный человек. Он в основном руководит нашими занятиями. Обычное наше времяпровождение следующее: встаем в пять часов. Должны идти на речку, проводить утреннюю зарядку и умываться, но это обычно не выполняется. Затем строем идем в столовую на завтрак. Бывает или лапша, или горох, или пшенный или перловый кулеш с черным хлебом. Потом идем на учение в поле. Учение не тяжелое и физически почти не утомляет, но так как я им никогда не занимался, то далеко не всегда у меня ладится. Обед бывает около часа. Он состоит из двух блюд, того-же первого и второго, чаще всего рыбного, потом после некоторого перерыва идем опять в в поле, а затем ужинаем. Спать ложимся в десять часов. Один раз ходили на ночное занятие до часу ночи. В дождливое время сидим в палатках и занимаемся каким либо учением, или разборкой пулемета, или чтением уставов. Первое время было холодно и неудобно спать, но сейчас и это наладилось. Подстилаем солому, покрываем ее палаткой. Тепло одет. Газеты бывают. Кроме того, имеется громкоговоритель, передающий последние известия. Сколько времени мы пробудим в лагерях - неизвестно. Вероятно немного, так как погода становится очень холодной. Дальнейшая наша судьба неизвестна также: холят слухи, что нас будут готовить к участию в параде 7-го ноября. Позавчера собирали сведения о всех, имеющих высшее образование. Говорят, что будут переводить в комсостав или куда-нибудь по специальности. Пока еще все очень неопределенно. Настроение у меня хорошее. Конечно, по своим скучаю сильно. Очень много мне помогает Инна, которая провожала меня на поезд и три раза приезжала к воротам лагеря. Вероятно, ты знаешь, как это вышло с проводами. Я совершенно случайно позвонил перед отправкой в Исторический музей, и она оказалась там. Тотчас же она приехала на вокзал. Обычно ежедневно здесь у ворот толпятся женщины, просят позвать мужей, родных. В лагерь их не пускают, но некоторые все-же проходят. Инна была 18-го, 19-го, и 20-го, а сейчас она поступила на службу и должна придти 24-го»…« Я сейчас живу в лагере под Москвой в палатке. Лагерь у нас очень большой, палатка устроена следующим образом: стоит низенький четырехугольный сруб из тонких бревен с прорезом для двери. По углам сруба четыре высоких кола, и еще один кол в центре. Устроены кровати: в землю вбиты палки, на них наложены брусья и доски. Я лежу на соломе, покрытой снятой палаткой, той-же палаткой я покрываюсь. На завтрак, обед, ужин и на занятия мы ходим строем в ногу. Я учусь прицеливаться из ружья, колоть штыком, маршировать, и т.д. У меня есть ружье, которое я собираю и разбираю. Теперь расскажу, как я одеваюсь. На мне очень большие, высокие сапоги, шинель и маленькая шапочка - пилотка. Как ты знаешь, голова у меня стриженная. Народ здесь очень симпатичный. Ближайшего моего соседа фамилия - Зубов. Это артист Большого театра. Одет он, так же как и я, только у него очень чудная шинель, какого-то странного зеленоватого цвета. На его шинель все обращают внимание и смеются, но сам он человек очень хороший: чрезвычайно вежливый, довольно веселый, и очень терпеливый. Наш командир отделения отличается большой силой. Особенно далеко может бросать гранаты. Я же бросаю гранаты неважно. Наш командир отделения уже участвовал в войне, когда служил на финской границе, тогда же он был ранен в ногу. Командир взвода у нас имеет чин младшего лейтенанта, носит большие очки и большой бинокль. Он очень добрый человек, хорошо относится к красноармейцам. Из командиров еще примечателен командир стрелкового взвода, человек маленького роста, с довольно большой бородкой. Его называют - "борода". Недавно у нас были ночные учения. Мы засели на опушке леса и устроили караул. А другая часть, которой командовал этот самый командир взвода, ушла в разведку. Они должны были нас найти и взять в плен. А мы должны были их не пропускать. И тоже, брать в плен. Красноармейцем очень хотелось взять в плен эту бороду. Но он завел своих куда-то далеко, так что мы даже и не встретились. Вчера вас водили в баню. Она устроена не совсем обычным способом. Сверху пускают душ во всю стену, никаких кранов и шаек нет. Наберут до сотни бойцов, затем пускают душ и льют воду ровно 15 минут. Все должны за это время вымыться. Всем этим делом руководит банщик, очень злой и непреклонный старик. Говорят, что ему 250 лет! Но я думаю, что это не верно. Когда начинает литься вода, то голые красноармейца всей толпой, отпихивая друг друга, подставляют под струю голову, плечи, руки. Многие намыливаются и не успевают смыть мыло. А вода перестает течь. Они громко кричат, но воды уже не дают. Вчера же наблюдал очень красивое зрелище - перелет журавлей. Их было очень много, летели они пятью построениями, углами и ворковали. Вероятно, скоро и мы перелетим в зимние помещения». Ясно, что эти письма написаны во многом для того. чтобы показать, что всё идёт хорошо и подбодрить любимых людей. Моя матушка также оставила воспоминания о предвоенном и военном времени, в последующем я буду сопоставлять письма отца к матери в Моршанск с московскими мамиными воспоминаниями. Да и я сам кое что могу вспомнить (хотя бы свои ощущения). Предоставим же слово Ирине Михайловке Бибиковой: «Гришу скоро мобилизовали в ополчение и направили к фронту на рытье окопов. Довольно долго от него не было никаких известий, и я очень волновалась. Только через десять дней вдруг открылась дверь, и он появился весь мокрый, измазанный грязью, обросший бородой, но при этом как всегда невозмутимо спокойный. Сел на стул и спросил: "Душенька, нет ли у тебя чего-нибудь покушать? Я три дня ничего не ел." Оказывается, над тем полем, где они рыли окопы, пролетала эскадрилья немецких самолетов, откуда на парашютах спустились танкетки, они построились в колонну и открыли огонь по деревне, над которой только что пролетали. Часть людей, рывших окопы, была ранена и убита, другие бежали кто куда. Я, конечно, была счастлива, что для Гриши это кончилось более или менее благополучно, но наше мирное существование продолжилось недолго. Вскоре, он был направлен в школу лейтенантов, где их обучали очень недолго и отправляли на фронт. Слишком короткий срок обучения старались компенсировать его интенсивностью, а Гриша в этот месяц занимался еще и редакторской работой, так как вместе с повесткой из военкомата ему пришло от издательства предложение заключить договор на брошюру "Минин и Пожарский". Он спросил меня, не смогу ли я под его редакцией ее написать. В деньгах мы тогда сильно нуждались, и авторский гонорар был бы весьма кстати. Я согласилась, хотя раньше не писала для печати. Работа над брошюрой велась довольно необычным образом: написавши какую-то часть текста, я шла за строем лейтенантов, когда их вели в столовую, и тихонько совала Грише рукопись. На следующий день он тоже по пути в столовую выбрасывал ее, уже отредактированную, со своими замечаниями, на дорогу в снег». Заметим, что книга эта вышла в свет (рис 6) и ее первые экземпляры отец успел получить непосредственно в окопах за несколько дней своей гибели. Но недаром говорится «рукописи не горят». Аж в 1950, через 8 лет после его гибели в журнале появилась еще одна его работа, написанная, по-видимому, уже только им самим и к настоящему времени признанная классической. В ней впервые дан объективный и полный разбор битвы второго ополчения с войском гетмана Ходкевича. Это сражение, имевшее место 22 и 24 августа 1612 года и происходившее на таких хорошо знакомых нам улицах как Пречистенка и Ордынка фактически определило возрождение России после смутного времени. A вот письмо, касающееся этого же этапа жизни моего отца, посланное им своей матери Анне Ивановне в г. Моршанск: «Условия, в которых я нахожусь, не плохие. Я на курсах по переподготовке начсостава. Учусь на строевого командира. Два раза брал отпуск домой на ночь и видел Николашу. Срок обучения небольшой. В начале февраля мы будем выпущены, и потом уже я получу назначение в какую – нибудь часть. Окружающие меня товарищи по большей части симпатичные и культурные люди: два актера драмы, преподаватели, музыканты и т.д. Атмосфера товарищеская, хорошо кормят, хорошее обмундирование. Выяснился вопрос с деньгами, мы будем получать 500 рублей, из которых 150 рублей будут вычитать за пищу. Таким образом, я сохраняю возможность по прежнему несколько поддерживать вас. В дальнейшем, как командир я буду получать жалование. Перед самой мобилизацией я получил очень выгодную и интересную литературную работу. Написание двух брошюр – «Минин и Пожарский» и «Князь Скопин – Шуйский». От второй работы пришлось отказаться, а Минина упускать не хотелось. Мне пришлось значительную часть работы перепоручить Инне. Сам я написал наиболее ответственные места и поправлял её работу. Инна сначала писала очень плохо, по ученически. Но потом расписалась и несколько пунктов вышло у нее совсем хорошо. В общем, сейчас работа написана. Конечно это не то, что было бы, если действительно всю работу написал я. Отдельные места вышли бледновато, но если работу примут, заплатят деньги, напечатают, то это будет очень хорошо. Мне удалось включить в работу, хотя она и полупопулярного типа, кое-какие свои оригинальные выводы, что для меня имеет большое значение. Вот это в значительной мере и объясняет мое молчание. Я не имел ни одной передышки, так как сами занятия отнимают все время. Программа рассчитана на очень короткий срок и чрезвычайно напряженная. Занятия – 12 часов. Остальное время на хождение в столовую, принятие пищи и т.д.». Приведу и отрывки из нескольких следующих присеем, приуроченных к началу 1942 года: «Дорогая мамочка! Думаю, что до тебя дошли мои закрытые письма и деньги. В письме я немного пишу о своем житье-бытье, обучение должно кончить¬ся 5 февраля. После этого в течение пяти дней - госэкзамены. А около десятого февраля нас должны аттестовать, выпустить и дать назначение. Впрочем, эти сроки могут еще измениться, причем, скорее в сторону их сокращения. Во всяком случае, большая половина занятий уже позади. Я писал, что переход на военное положение на этот раз оказалось для меня более легким, чем в 1939 году. Психологически я к нему уже давно был подготовлен, так как никогда не рассчитывал на то, что в случае большой войны могу остаться в стороне. То, что я рассматриваю мой нынешний призыв как вполне нормальное явление, позволяет мне легко переносить те неудобства (физические), которые естественно связаны с положением военного человека. По существу мобилизована вся страна. Ранен Вика Арсеньев». «Я пока жил и живу как у Христа за пазухой вне опасности, сыт, над головой крыша. Питание - лучше, чем дома и заботиться о нем не нужно. Дома в смысле питания неважно. Взрослые сахара давно не имеют, так как все дают детям. Было два концерта. Первый дан силами самих курсантов и прошел очень хорошо, так как у нас учатся артисты - профессионалы. Второй дала какая-то труппа эстрадников. Но бывает холодно. Самое большое неудобство - недостаток сна. Не высыпаюсь. Занятий все-таки очень много. Самое важное - относительно домашних дел. На Сущевской вышли все дрова, и замерзли и вышли из строя всякие водные источники. Инне пришлось на время перебраться в Долгий и расположиться на моей площади и в твоей комнате. В Долгом топят, сравнительно тепло. И вообще сохранилось благоустройство. 17~го в субботу с 2-х часов дня нас отпускали в город до утра следующего дня. Я ходил уже в Долгий переулок, и оформил свой труд, о котором я уже писал, и который я получил по протекции профессора А.И. Яковлева1. Два раза пообедал у своих. Ел суп и макароны. Чай пил без сахара с ржаными лепешками. Меня несколько утешает только то, что я являюсь уже как бы отрезанным ломтем и скоро все близкие и дорогие мне люди, как москвичи, так и моршанцы, сравняются для меня в том смысле, что я уже никого видеть не буду. Испытаний и трудностей впереди много. Надо крепиться. Думаю, что мы соберемся все же опять все в кучу и заживем лучше прежнего»… «Дорогие мои! Сегодня - завтра, может быть, послезавтра перевернется еще одна страница моей биографии. Закончилось наше лагерное сиденье. Еду дальше. Будут новые впечатления, новые виды, новые переживания. Настроение хорошее, хотя сознаю, что впереди будет очень много трудностей. Последнее время жизнь протекала спокойно, установился привычный распорядок. Погода стояла прекрасная, природа вокруг очень богатая. Отношения между людьми не плохие. Занятия проводились живо. Заинтересовывали людей. Я чувствую, что вырос. Многому научился, ко многому еще остается доучиваться. Не всегда сразу и быстро я могу ориентироваться, иногда теряюсь. По все же правильные решения нахожу. Думаю, что скоро приобрету то, что мне еще недостает. В отношении трусости - уверен, что не струшу. О чем писать? А описывать перевернутую страницу скучно (собирался было после характеристики своих товарищей дать примерное описание дня), да и некогда. Сейчас много хлопот. Собираемся, моемся. В первую половину дня ходили на реку. Люди стирали белье, мылись, сушились, отдыхали. После обеда дали мертвый час. Крепко, крепко целую вас, дорогие мои! Впереди еще будет много, много трудностей. Крепитесь. Напоминаю адрес: Действующая армия, полевая почта станция 2077» 3-й стрелковый батальон, 7-я рота. Лейтенанту Бибикову Г.Н.» 1./Видимо это и была его основная работа, которая стала классикой русской исторической науки. Так, в современной википедии статья «Московская битва 1612 года» содержит 17 ссылок, причём все они без исключения даны на работу Г.Н. Бибикова, которая была опубликована только в 1950 году в Вестник Академии Наук СССР. «Простите меня за мое молчание! Оно объяснялось тем, что было очень некогда. Мое положение отличалось чрезвычайной неопределенностью. В настоящий момент кое-что определилось. После стажировки в городе Н. и после дополнительном сдачи экзаменов мы закончили свой курс обучения. Я получил звание лейтенанта, следуемые по чину два кубаря и теперь с минуты на минуту жду назначения в часть, где, вероятно, буду командовать взводом. Наша отправка должна была состояться сегодня утром. Но почему-то не состоялась. Постельные принадлежности уже сданы, сейчас лежим и спим на матрацах среди завязанных мешков»… «23/II – У нас был торжест¬венный церемониальный марш, принятие присяги, заслушание приказа с объявлением званий, концерт c учас¬тием Народной артистки Степановой и ужин с бутыл¬кой пива на брата. Я окончил курсы неплохо. Отлично заслужил по тактике, военной топографии, военно-инженер¬ному делу. Хуже со строем, штыковым боем, стрельбой. По стажировке я получил общую оценку отлично. Было вообще довольно интересно, и поездка в Рязань в целом принесла мне несомненную пользу. Нам обещают, что распределят в зоне обороны Москвы, но это все выяснится не очень скоро. Я задержал присылку денег. Нам была задержа¬на зарплата. Деньги есть, но послать не могу. Не отпускают в город. На днях, еще до денег, был отпущен домой с 12 часов до семи часов вечера следующего дня. Имел возможность получше и побольше посмотреть на своего Николашу. Он сильно изменился, вырос, немного поху¬дел и стал уже не просто ребенком, а настоящим ма-леньким мальчиком. Меня сразу он узнал и начал очень выразительно рассказывать сказку: «Раз, два, три, четыре, пять - зашел зайчик догулять». Больше жес¬тами и выразительно мимикой. Говорить он не умеет, но стал очень занятный. Показывает буку, (за¬лезает под стол и рычит) - говорит, кто у него "аки, а кто "бяки". Затем появилась у него благородная привычка - при зажигании электричества или при появлении любого света кричать - "У-я-я" /ура!/ это я наблюдал утром, он только что проснулся, от¬крыли окно и он еще сонный, сияющие кричал: "У-я-я». Мои несколько ожили после того, как Инна с огромными трудностями и опасностями привезла около двух пудов картошки и других овощей. Меня очень беспокоит то, что в результате этого путешествия у нее появилась усталость. Г.Б.». «В моем положении в ближайшее время должны про¬изойти перемены. Нас передвинут несколько ближе к Западу. Возможно в тот район, где осенью я рыл око¬пы. Может быть, это приведет к изменению системы питания, и тогда у меня деньги будут оставаться. Тог¬да же утресётся вопрос с нашим адресом, что даст возможность наладить регулярную почтовую связь. Я начинаю входить в курс дел, работы много и жизненный режим суровый. Иногда бывает тяжело физически и морально. Последнее потому, что кругом много непри¬ятностей и некрасивого. Для подготовки к занятиям не хватает времени. Что не хорошо, так как это, что я получил на курсах абсолютно недостаточно. Хотелось бы действительно серьезно готовиться и приносить настоящую пользу. Это дало бы и моральное удовлетворение. Надеюсь, что еще попривыкну, втянусь, научусь, приобрету уверенность и тогда все будет хорошо. Стараюсь сблизиться со своими подчиненными, к которым испытываю симпатию. Люди славные, в большинстве немолодого возраста. Им трудно, но они работают старательно и добросовестно. Живу в лесу, в местности очень красивой. В маленькой летней досчатой избушке. Нас шестеро - командиров одного подразделения. К сожалению, живут не очень дружно. Я стараюсь более или менее ладить со всеми. Живем очень изолированно, мелкими, повседневными делами, вопросами желудка и служебных бытовых мелочей. Большим, неожиданным эпизодом в моем существовании явился двухдневный отпуск в Москву, но бесконечно досадным явилось то, что не застал Инну, которая опять уехала за продуктами. Так и не повидал ее. Видел Николашу. Он здоров, но конечно в запущенном состоянии. Очень милый мальчик. Ласковый, тихий. Меня узнал, но чувствовалось, что отвык. Был как-то осторожен. Электричества нет, отопление в Долгом перестало функционировать. Наши располагаются в твоей комнате. Маленькая железная печка из ведра, которую можно топить щепка¬ми. Положение напоминает 19-е годы. Я попробовал жар¬кого, вкусно. Удачно то, что Инна, наконец, должна получить гонорар. Работа уже в наборе. Она ведет переговоры относительно еще 2-х маленьких брошюр и собирается съездить в Моршанск. 25/III.Крепко, крепко целую. Гриша.»…«Дорогие мои! Одна страничка жизни перевернута. Начинается новая, суровая, жестокая, может быть трагическая, Я нахожусь вблизи от Наро-Фоминска на территории, где все еще полно следами ожесточенных боев. В сосновом бору большие кирпичные корпуса, пустые, без стекол. Часть из них выгорели внутри. Другие разбиты, разворочены авиа-бомбами. Двери, вывески изрешечены пулями. В квартирах, где жили военные, брошенное, расхищенное имущество: мебель, елочные украшения, книги. Тут же в мусоре около домов - противогазы, пулеметные ленты, каски. Шагах в двадцати от дома, где я живу, поперек тропинки лежит заморо-женный немец. Сейчас все спешно приводится в порядок. Сохранившиеся корпуса приспосабливаются под жилье. Я живу на третьем этаже в маленькой комнате с двумя товарищами. Один - Морозов, мой сосед по курсам в Москве. Художник. Славный, простой и очень порядочный малый, другой - Матвеев. Я его знаю еще очень плохо. У нас тепло и довольно уютно. Спим на металлических койках. Матрацы заменяют куски фанеры, у меня два одеяла. Одно я постилаю под себя. Умываемся снегом. Вопрос о питании пока еще не налажен. Получили пропуска в столовую: блюда по нынешним временам изысканные. Дневной паек обходится - 12 руб. в день. Настроение ничего. Присматриваюсь, работы и занятий много. Хотя наших подчиненных еще нет. Все заново здесь заводится, строится по существу на пустом месте. Жить мы будем не в тех корпусах, где живем в настоящее время, а в лагерях, в бараках. Они ремонтируются. Я, пожалуй, доволен, что попал в обстановку, где все сызнова заводится. Так легче будет войти в курс дел, легче приспособиться нам, совершенно зеленым в новой специальности. Когда получим адрес - сообщу немедленно. Очень хотелось бы получать от вас письма. 5 марта 1942.»… «Дорогие мои! Пишите мне. У меня есть адрес. Я на старом месте, жив и здоров. Весна в полном разгаре. Иду по дороге впереди взвода, слушаю пение жаворон¬ков и вспоминаю тебя, мама, которая так хорошо умеет чувствовать нашу родную природу. Ручейки. Снега осталось мало. Бодритесь и крепитесь дорогие мои. Впереди испытаний еще много. Г.Б. 22/1V.» «Дорогие мои! Сегодня у нас настоящий весенний день. Теплое, почти летнее солнца и нежный ветерок. Ручьи. Если так пойдет дело, то снег скоро сойдет, и земля начнем подсыхать. Поют птички. Из-под снега то и дело выползают новые "фрицы", (немецкие трупы). Как бы вырастают целые клумбы военного инвентаря, и увеличивается опасность от взрывов, заложенных в прошлые месяцы мин. Самочувствие хорошее. Я выслал вам аттестат, по которому можно получать 120 рублей в месяц. Это с мая месяца, а за апрель придется посылать почтой. Пишите мне почаще, побольше. Не нужно скучать по Москве. Необходимо и это очень важно, как-то закрепиться на месте. Было бы очень хорошо, чтобы ты мама нашла какую-нибудь работу. Может быть, тряхнуть стариной и стать деревенской учительницей. Это ближе к природе, трудодням, к матушке земле. Хорошо живут Арсеньевы, а оторвавшиеся от земли - шатко. 20/V 42г. Целую Г.Б».«Дорогая мамочка! Долгое время не получал от тебя никаких известий. Сейчас сразу одно за другим пришло несколько писем. Вам живется не легко, но какой-то выход все таки найден. Сейчас должно стать полегче в отношении дров. Может быть подешевле станет молоко, а там пойдут овощи. Война будет продолжаться, возможно, еще очень долго. Теперь о себе, Пока сижу на месте и живу хорошо. Продолжаю заниматься, работать с людьми и над собой. Занятий много, но я уже втянулся. У нас пришел период поздней весны с зеленью, цветами, клейкими листиками, пением птиц. Природа вокруг изумительная. Вечерами, ночью, утром на территории, где мы располагаемся, много и сильно поют соловьи. Я никогда не слышал их в таком количестве. Занятия по существу не трудные. К людям привык. Стало тепло, и все стали как-то веселее. Долго ли продолжится эта жизнь - никто не знает. Одну сокращенную программу обучения мы уже закончили. Когда будет приказ - пойдем драться. В общем, мы уже считаемся к этому готовыми, хотя дорабатывать, т.е. доделывать остается еще очень много. Стараюсь и работаю добросовестно. Но все-таки мне трудно, так как мой предыдущий образ жизни, занятия, совсем не подготовили меня к тому, чтобы быть строевым командиром. Сменилась команда. Новый комбат, очень хороший, приятный человек. Инна была у меня два раза. Сейчас живут на старой квартире. Рота живет в бараке, а мы помещаемся тут же в маленькой комнатке, отгороженной кусками фанеры, тесинами и т.д. Нас, комсостава пять человек: Комроты (новый), кадровый военный - простой и энергичный несколько занозистый парень. Он участвовал и в польской, и в финской компаниях, а в нынешнюю войну был ранен. Рябоват, быстрый, порывистый. После прежнего ротного кажется очень строгим, подтягивает дисциплину. Политрук держится более скромно, хорошо ладит с людьми. Ком первого взвода учился со мной на курсах, бывший директор одной из московских школ. Бодрый, важный, претендует на то, чтобы быть первым и очень хочет занять место комроты. Ком второго взвода - я. Ком третьего взвода - молодой, веселый кадровик, уже участвовал в сражениях. Пока живут более или менее дружно и атмосфера сносная. Помкомвзвода - мой ближайший помощник тоже участвовал в бою, был ранен. Добросовестный, хлопотливый, хорошо относится к людям. Но слишком мягок. Кроме того, болтлив, хвастлив (без гонора) и как будто очень робок, хороший связной. Мой телохранитель - исполнительный, ловкий, очень хорошо стреляет и ориентируется на местности и обстановке. Я боюсь, как бы его не взяли от меня в организуемый взвод снайперов. Командиры отделений молодые ребята, окончившие курсы. Командир 1-го отделения - мордвин, упрямый, сильный, медлительный, хороший командир, который может держать людей в руках и командовать ими. Командир второго отделения - себе на уме. Командир третьего отделения - болезненный, слабее других, но бодрый и веселый, любит напевать. Командир четвертого отделения - поэт, правда, очень посредственный. На вечере самодеятельности читал свои стихи. Разговорчив, любит своих подчиненных поучать, читать им нотации, хотя сам почти мальчик, а среди его подчиненных есть пожилые люди. С ним трудновато, так как молод, недостаточно серьезен и авторитетен. Привет. Напишу еще. Дорогие мои! Выслал аттестат и деньги. Ничего от вас не получаю. Пишите мне, адрес тот же. Я жив и здоров. На старом месте. Занимаюсь и работаю. 4/V-42г.». Видимо именно к одному из его визитов в Москву и относится моё единственное воспоминание. Возможно, со временем оно трансформировалось, но мне кажется, что я помню, как я лежу на постели и вижу открывающуюся дверь в нашу маленькую комнату, Неожиданно входит большой мужчина в чём-то сером, а я ощущаю острую радость.

Мама, которая тогда ещё оставалась дома (в последующие военные годы она, спасая меня от голодной смерти, работала проводницей воинских эшелонов, по дороге обменивая оставшиеся ценности на картошку), кое-что добавляла относительно этих визитов. Не знаю, стоит ли об этом говорить в нашем гуманном обществе, заботящемся о благополучии братьев наших меньших, но мама рассказывала так. Увидев, что все мы на грани смертельного истощения, отец ушёл из дома и примерно через час вернулся с тощей ободранной кошкой. Котлеты из нее он готовил сам. 

Ни мама, ни вторая моя бабушка (мамина мама) не спускались в бомбоубежища, участвуя во всех оборонных работах и мероприятиях. Бабушка – до революции избалованная профессорская жена, занимавшаяся главным образом любительскими театральными постановками, бесстрашно гасила немецкие зажигательные бомбы (она получила медаль за оборону Москвы). При этом я (также по маминам воспоминаниям), сидя у окна во время бомбёжки, невозмутимо сообщал: «дядя Гитя пук-пук». Теперь вновь обращусь к маминым мемуарам: «Время Гришиной учебы прошло очень быстро и их отправили на фронт. Начальник училища призывал в пылких речах ничего не бояться, смело идти в бой за Родину. Однако когда неожиданно пришло распоряжение и ему идти с этой частью на фронт, то смешно было видеть, как бесследно исчез весь его героический энтузиазм. Из рвущегося в бой орла он превратился в мокрую курицу, его героические речи сменялись судорожным метанием по всем высшим инстанциям в хлопотах об оставлении его в Москве. Но зато, когда эти хлопоты увенчались успехом, как торжественно зазвучали опять в его речах призывы к героическим подвигам. Однако, у меня, да вероятно, у большинства других жен идущих на фронт лейтенантов, на душе была такая тяжесть и тоска: мы знали, что за эти звонкие слова родные нам люди заплатят своей жизнью. Помню, как накануне их отъезда я стояла вечером против казарм, надеясь что-нибудь передать Грише на дорогу. Лил проливной дождь. Лились мои горькие слезы, а на столбе хрипучий громкоговоритель без конца повторял: "Так, так, так - говорит пулеметчик…». Фраза популярной тогда песни навсегда слилась в моем сознании с чувством неизбывной тоски. Скоро я получила от Гриши известие, что их часть на несколько дней остановится в какой-то подмосковной деревне, куда к ним можно приехать. Я, конечно, сейчас же с другими женами поехала в эту деревню. Местом встречи наши мужья выбрали ригу с огромным стогом сена, в котором каждая пара прорыла себе норку, так что стог стал скоро похож на огромный улей. Второй и последний раз я смогла увидеться с Гришей под Наро-Фоминском, где также ненадолго остановилась их часть. Из этого города и его окрестностей только что были выбиты немецкие войска, и здесь все еще напоминало об их присутствии. Разбитые орудия, каски, мундиры и тут же следы чужой жизни: обертки от шоколада, пачки из под сигарет, многочисленные листовки с призывами к русским войскам сдаваться в плен и изображениями красноармейцев за обильным обедом, которым их там якобы накормят».

А вот как, судя по маминым воспоминаниям, мой отец оценивал себя сам: «Гриша,  хотя и был совершенно штатским человеком, но, идя в сражение, стремился со свойственной ему добросовестностью как можно лучше постичь военное дело.  Оценивая себя с этой точки зрения, он говорил: "Физически я силен,  смею надеяться - храбр, но недостаточно опытен в военном деле". Два первых слогана этой фразы я много раз слышал от матери с самого раннего детства.
Перейдем к последним письмам отца, которые были адресованы его матери: «Дорогие мои! Целую вас и шлю свой  горячий привет. Я вполне благополучно доехал до города Козельска и живу здесь в окрестностях города на высоком, крутом берегу живописнейшей речки Жиздры. Работа пока еще совсем не напряженная. Ее немного.  По настоящему работать еще не начали. Чувствую себя не плохо. Примет братьям передай в письмах. Г.Б. 5/VI-42.».«Дорогая мамочка! Получил от тебя несколько писем. Я здоров. Стоим около деревни, ведем работы по укреплению района. У нас пока еще спокойно. После сильных холодов наступила очень жаркая погода. Лето так и пышет: жара, ароматы от травы и полевых цветов. Питаюсь хорошо. Имею возможность доставать молоко, оно здесь 15 руб за литр. Работа новая, интересная. Сплю в блиндаже, изготовленном нашими  ребятами. С этой стороны обстановка самая романтическая. Недавно видел во сне, будто ты беспокоилась, что мне холодно. Говорила, чтобы достать мне валенки. 6/VI. Г.Б.».. «Вот уже больше месяца, как покинули Нарофоминские лагеря и, наконец, после ряда маршей и промежуточных более или менее продолжительных остановок вплотную придвинулись к  фронту. Недавно ночью прошли город Белев. Довольно большой город с неплохими постройками, но сильно   пострадал от бомбежек»…«4/VII - го заболел. На левом бедре появилась болезненная опухоль. Температура доходила до 39°. Сейчас лежу в санроте, поправляюсь, чувствую себя хорошо. Сплю на носилках в шалашике, над погребком в деревне. Если не считать артиллерийской канонады и полетов немецких бомбардировщиков, здесь пока более или менее спокойно. Думаю, дня через три вернусь в подразделение и со своим взводом - в бой. Очень не хотелось бы, чтобы они ушли в бой без меня. 10/VII.»…«Уже давно не получал от вас никаких известий. Я жив и здоров, чув-ствую себя хорошо. Девять дней провалялся в медсанроте. Сейчас выздоровел. Мы почти вплотную продвинулись к передовой линии, слышим артстрельбу, довольно часто появляются над нами вражеские самолеты, но никакого вреда им не удается сделать. В общем, на нашем участке пока очень спокойно. Живу в землянке, устроенной довольно комфортабельно какими-то нашими предшественниками. Вместе со мной помещаются пом. ком. взвода, санитар, двое связных. У нас есть небольшая печка, где мы кипятим чай. Пищу получаем три раза в день. Вчера в честь физкультпраздника получили по сто граммов водки. 20/VII-42г. Целую Г.Б.

Эти письма приходили уже непосредственно с поля боя. В составе 257 стрелковой бригады летом Григорий Бибиков был направлен на линию фронта в район, расположенный на стыке трёх областей – Тульской, Орловской и Калужской, недалеко от города Белёва, известного скончавшейся здесь императрицей, а ныне - изготовлением пастилы. Замечу, что еще совсем недавно этот город выглядел так, будто война закончилась не много лет назад, а, мягко говоря, гораздо позже. Замечу также, что дорога от Белёва до расположенного в 10 км села Брежнево уже в Калужской области ещё надавно (в 2015 году) была непроходима для автомобилей, и что бы добраться до места гибели отца нам приходилось делать объезд длиной в 70-80 км. Что с этой дорогой в настоящее время - мне неведомо, поскольку ехать приходилось через Калугу и Козельк. Ещё замечу, что по неисповедимому капризу судьбы место, где стояли наши войска и где отец был убит, расположено в 100 км абсолютно точно к западу от села Успенское, где он родился. Так что с некоторой долей быть может излишнего пафоса, скажем, что он грудью защищал свою родину. Ну что ж пришло время привести и три последних августовских письма отца, также посланные его матери: «Представь себе где-то в центральной Росиии жаркий летний день. Под синим небом разметалось ржаное поле. Рожь уже пора косить, зерно начинает осыпаться, но косить ее не будут. С края поля на горизонте отчетливые, резкие силуэты деревьев, обозначающие место, где был населенный пункт. Силуэты эти стали как бы нашими хорошими знакомыми. Справа налево идут сперва низкие кусты, затем изогнутая влево лозина, затем очень темное и стройное, имеющее какой-то экзотический характер хвойное дерево, потом большое сухое дерево и т-.д. Из жилых построек видны только стены без крыши одного кирпичного домика. Зато всюду между деревьями заметны какие-то бугорки. Бугорки эти - блиндажи и дзоты, в которых живут немцы. А посредине поля - едва заметный окопчик и вокруг него совсем маленькие, сделанные для одного человека ямки-ячейки. В этом окопчике и в этих ямках сидят русские люди и среди них я. Жарко, ворот моей гимнастерки расстегнут, но на голове тяжелая стальная каска, а в руках – автомат. На бруствере окопа лежит граната, я, то сижу на земляном стульчике в глубине окопа, иногда читаю газету или что-то пишу, то встаю и внимательно просматриваю впереди лежащую местность, то вскарабкиваюсь наверх и ползу на четвереньках от одной индивидуальной ячейки к другой, проверяя бдительность часовых. Все тихо. Жужжат только большие, отъевшиеся мухи, прилетит стрекоза, сядет на кончик штыка, посидит и улетит. Но вот где-то сзади раздается резкий хлопок и пронзительный стонущий свист от летящего снаряда над головой. Это наша артиллерия. В немецком расположении взметается вверх столб земли и дыма. Потом уже слышен звук разорвавшегося снаряда (закон физики). Иногда наряду с этим звуком можно услыхать и вопли пораженных фрицев. Через некоторое время начинает отвечать немец. Аккуратно, часто сажает мины. Нежно, нежно шелестят они, пролетая над головой, и потом как лягушки мягко шлепаются сзади, иногда немного впереди, немного сбоку. Но настоящее представление начинается с вечера. Немец боится, как бы к нему не подползли, и обрызгивает всё перед собой гирляндами огненно красных трассирующих пуль, которые как бесенята, свистят, визжат и щелкают. Кроме того, пускают ракеты. Белые яблоки. Белые, красные с хвостами как змеи и т.д. Это замечательно красиво. Немец так прочесывает все перед собой, потому что боится. Но один наш человек пробрался прямо к ним в блиндаж и одного немца убил прикладом от автомата. Вот примерно тебе описание нашей жизни. Конечно не полное. Г.Б. 3/VIII.» «Дорогая мамочка! Получил вчера твое письмо, оно меня успокоило. Время очень трудное и хорошо жить так, как хотя бы раньше жили, рассчитывать нельзя. Если одеты и сыты, то это уже хорошо. Сейчас мы вот уже дней десять находимся на передовой линии. Живем в окопах, которые были отбиты у немцев. У нас сравнительно спокойно. Погода хорошая, но на днях прошел ливень, принесший нам много хлопот. Происходит артиллерийская, пулеметная и ружейная перестрелка, усиливающаяся в ночные часы. Несмотря на то, что огневая активность велика, я в своем подразделении потерял лишь троих, получивших осколочные ранения, причем более или менее опасные раны только у одного, а у остальных - пустячные, так что очевидно скоро вернутся. Самочувствие хорошее. Сыты. Едим два раза в день. Завтрак - суп из пшена или с макаронами или еще с какой нибудь крупой. Обед - суп же и каша пшенная, иногда гречневая. Получаем хлеб или сухари. Иногда и то и другое. Дают сахар. Кроме того, нашему брату дополнительно выдают время от времени сливочное мас¬ло, конфеты, печенье. Единственное, что меня угнетает - эго то, что мой организм недостаточно. подготовлен. Виной этому, конечно, мои односторонний кабинетный образ жизни в последние годы. Но я стараюсь не поддаваться. 8/VIII Г.Б.» Пришло время привести и самое последнее письмо моего отца: «Вот уже свыше трех недель, как я нахожусь на передовой линии фронта. Активно участвовать в боях еще не пришлось, хотя вблизи происходили весьма жаркие дела, окончившиеся нашей победой. У нас есть некоторые потери, но в нашей роте сравнительно незначительные. Недавно разговаривал с пленным раненым немцем, моему связному удалось подстрелить его прямо из нашего окопа. Живем в землянке и передвигаемся частично на четвереньках и ползком, но это нас не смущает. Настроение не плохое у всех. Сегодня побрился, из моих товарищей двое ранено: в руку и в ногу. Был очень обрадован тем, что Инна прислала мне три экземпляра вышедшей моей книжки "'Минин и Пожарский. Конечно, сыровато, но писалось ведь очень наспех. Крепко, крепко целую всех, мои родные. 20/VШ. Гриша.» Совершенно ясно, что отец всячески старался успокоить своих родных, создавая почти идиллическую картину военной жизни. Да и о повсеместной перлюстрации писем с фронта забывать не следует. На этом рубеже, вблизи деревень Нижняя и Верхняя Передель, Поздняково и Уколица русско-германский фронт стоял в течение многих месяцев с осени 1941 года и кажется до середины 1943-его года. Положение немцев было явно предпочтительнее, чем у русских. Они располагались на крутых берегах небольшой речки, именуемой Рука, в деревне с укреплёнными землянками, дотами и даже дзотами. Поле, которое описывал отец в письме от 3-ого августа, шло вниз к долине реки примерно под углом 5-8о, будучи как на ладони для немецких орудий и снайперов. Военные действия то затухали, то возобновлялись с новой силой. В конце августа 42 года то ли немцы задумали наступать, то ли мы попытались контратаковать, и война началась не на шутку. Надо сказать, что совсем небольшая деревушка под названием Передель, видимо, имела для западного фронта немалое значение, поскольку неоднократно упоминалась в Оперативной сводке Генерального штаба Красной Армии, причём в основном именно во второй половине августа 1942 года. Приведем несколько выписок из этого документа: ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА КРАСНОЙ АРМИИ В 14.00 15.августа противник занял Передель (20 км юго-зап.г. Белёв)

На 08 ч 00 мин 16 августа 1942 г. Войска Западного фронта в течение 15.8 на левом крыле частью сил вели упорные оборонительные бои с танковыми и пехотными частями противника в районах Гретня, Глинная (29 км юго-вост. Сухиничи), Колосово, Озерна, Передель (20 км юго-зап. Белев). На 08 ч 00 мин 17 августа 1942 г. Войска Западного фронта в течение 16.8, на левом крыле частью сил вели упорные оборонительные бои с танковыми и пехотными частями противника в районах Гретня, Восты, Дретово, Кричина, Озерна, Передель. В 06.15 22.августа 61-я армия, после полуторачасовой артиллерийской обработки позиций противника, перешла в наступление двумя группами. Северная группа (3 тк, 342 сд, 105 сбр) перешла в наступление с рубежа Кричина, (иск.) Кумово, Сметские Выселки в направлении Мушканы, Сметская(28 км южн. Козельск). Бои шли за овладение Мушканы, Сметская. Южная группа (12 гв. сд, 257 сбр) перешла в наступление с рубежа (иск.) Железница,Громоздово, Касьяново в направлении Железница, Передель. К 17.00 22.8 бои шли в центре Железница, на сев. окр. Леоново и Передель. На 08 ч 00 мин 23 августа 1942 г.

На левом крыле перешли в наступление против группировки противника, занявшей район Панево,Колосово, Сметская, Госькова, Озерна, Передель. 61-я армия частями ударной группы (12 гв. сд, 68 тбр, 110 и 257 сбр) к 07.00 23.8 овладела районом высот 254,7, 250,9, Железница, Передель (19 км юго-зап. Белев). Противник оказывал сильное огневое сопротивление и неоднократно переходил в контратаки. 110 сбр с частями 257 сбр вела бой за Поздняково.  Во второй половине дня 23.8 вышла в район Громоздово, Брежнево, имея задачу перейти в наступление. 

На 08 ч 00 мин 24 августа 1942 г. Войска левого крыла Западного фронта частью сил продолжали наносить контрудары по группировке противника, занявшей район Панево, Колосово, Госькова, Озерна, Передель. В течение 25.8 на левом крыле фронта (16, 61-я и 3-я танковая армии) противник многочисленными контратаками, поддержанными танками и массированными ударами авиации, стремился остановить наступающие части наших армий. Особую активность противник проявлял в районах Гретня, Железница, Леоново и Передель. Только в этих районах нашими частями за день 25.8 было отбито 18 контратак противника. В 09.00 25 августа противник овладел Передель (18 км юго-зап. Белев).» На 08 ч 00 мин 26 августа 1942 г. 257 сбр частью сил вела бой за овладение Поздняково (Передель и Поздняково – фактически одна деревня Н.Б.)».

 26- августа в 6 часов утра, видимо при в этой контратаке, был убит мой отец.
Известно, что в начальные годы войны потери  среди младшего комсостава были  особенно велики, поскольку командиры взводов или рот шли в атаку впереди своей части и погибали одними из первых. Как точно погиб отец мы, видимо, так и не узнаем. Первым  к моей матери пришло письмо от командира соседнего взвода. Привожу его целиком: «Уважаемая Ирина Михайловна. Пишет Вам один из друзей Григория Николаевича – лейтенант Федотенко, тот самый, что вместе с вами следовал на станцию ночью в Наро-Фоминске. Ирина Михайловна! Действительность заставляет меня сообщить Вам величайшую неприятность. 26VIII c.г. в 6 часов утра Григорий Николаевич пал смертью храбрых в бою за деревню Передель. Он был убит пулей в голову. Смерть наступила мгновенно. Он был любимец друзей, бойцов и высшего начальства. Мы с ним были близкими друзьями, и эту утрату я волнующе пережил. Сегодня утром я лично похоронил Гришу около деревни Передель Орловской области и заказал сделать надпись над его могилой: "Здесь лежит научный работник - историк Григорий Николаевич Бибиков 1906 года (1907. Н.Б.) рождения, павший смертью  храбрых в бою за деревню Передель 26/УШ-1942 года". Мне доставлены его документы и бумажник, где оказалось 173 рубля, трудовая книжка, свидетельство о рождении дочери и сына и письма. Все это я посылаю вам и прошу подтвердить получение. Все последова¬тельно я вам не описал, нахожусь под впечатлением всего происшедшего со мной, и пишу письмо под минами: идет недалеко бой, жду Вашего письма, и если у вас будут вопросы, я на них с удовольствием отвечу! Я с 8/VII назначен командиром взвода. Повидайтесь с моей женой. Адрес: Москва, 1-я Брестская ул. дом 29 кв. 12. Еремеева Мария Константиновна. С приветом, уважающий вас  В. Федотенко». 

Замечу, что когда мама пришла выполнять его просьбу, семья В. Федотенко также уже получила похоронку.

Вскоре пришло в нашу семью и более официальное письмо, так называемая похоронка, которое у меня сохранилось, хотя и в ужасном состоянии (рис. 4)

Трудно говорить о том страшном горе, которое вошло с этой смертью в жизнь и моей матери и матери моего отца. Приведу письмо первой из них ко второй: «Анна Ивановна, родная моя, нет слов, нет мыслей, одно бесконечное отчаяние. Жить невыносимо тяжело, гадко. Умереть нельзя, нужно вырастить Колечку. Не знаю как мне безумно жалко Вас, так бы хотелось обнять Вас и выплакать вместе страшное наше горе. Гришенька, мой родной, бесконечно любимый, убит 26 августа пулей в голову. Смерть была мгновенной. Мама перешлет Вам письмо его командира роты. Как бы хотелось быть сейчас вместе. Родная моя, будем любить друг друга. Гришенька всегда этого хотел. Так хотелось сейчас быть около Вас. Я чувствую, как вы там одиноки. Для меня жизнь без Гриши стала страшной пустыней без капли счастья, без просвета. Ведь все что я сейчас делала, самое тяжелое и неприятное, все освещалась одной мыслью, что приедет Гриша, что он похвалит, что он будет доволен, что я сохранила его ребенка. Теперь жить совсем, совсем незачем, а жить надо. Целую вас, родная, крепко, крепко." Переходя к тому, как восприняла смерть сына моя бабушка, воспользуюсь снова маминым текстом: «Гришина мама, Анна Ивановна, была очень талантливым и именно русским талантливым человеком. Она, как немногие люди нашей эпохи, сумела через очень трудную, причем заполненную отнюдь не творческим трудом жизнь, пронести живую творческую душу. Страшное известие о смерти Гриши, вошло неизбывным горем в ее жизнь. Позже оно получило у ней отражение в стихах. Вот это стихатворение: Там в поле широком, где рожь колосится, Засыпан землей бугорок, Под ней моей жизни частица таится, Лежит мой родимый сынок!

Я б птичкою малой, я б бабочкой слабой Сейчас полетела туда! И сердцем разбитым, и грудью усталой, Легла б на могилу сынка,

Слезою головку твою б отыскала, Другою бы в сердце влилась, Я б милые руки твои целовала, Вкруг шеи твоей обвилась.

Запела бы песню, что раньше певала, Качая твою колыбель -- И тихо под песню б свою засыпала, Прижавшись к головке твоей.

Прости, мой любимый, что в жизни страдая, Еще я живу и дышу. И слезы в печальные рифмы слагая, Тоску облегчаю свою.

У многих в ответ заблестят мне слезинки, В ресницах они задрожат, Как там над сыночком трепещут росинки, В былинках алмазом горят.

Мне кажется, что эти стихи так и просятся на грустную, грустную музыку.

Во время первых моих приездов на место гибели отца поле, где он погиб, еще засевалось зерновыми, но последние годы оно зарастает лесом. Вблизи деревни Нижняя Передель, на территории, где шли бои, в березовой роще есть ухоженная братская могила русских солдат, но известно, что после войны большинство погибших свезли в другую, более крупную могилу в недальнее село Уколицы, где был расположен сельсовет. Там возле деревянной церкви стоит стандартный мемориал, где даже приведены списки погибших, среди которых и имя моего отца. И все же точное место, где покоятся его останки, мне не известно. Думаю, что всем очевидна невыносимая безнравственность любой войны – состояния, в котором обычные люди, должны убивать себе подобных. Поэтому закончить описание военных лет мне хотелось бы эпизодом, произошедшим летом 46-ого года, который я помню несколько лучше других. Семья продолжала бедствовать. Пищу легче было достать в провинции, и мать старалась выезжать в какие-нибудь экспедиции. Скорее всего это была экспедиция того самого Исторического музея, откуда ушёл на фронт мой отец. Я помню песчаную местность, где производились раскопки и какую-то деревенскую улицу, где меня толкнул местный мальчишка. Вследствие длительной голудухи кости у меня были никудышными, упал я неловко, и в результате на одной ноге сразу случилось два перелома. Отвезли меня в гостиницу близлежащего города Галича. До сих пор помню, как везли на моторке через озеро, причём вспоминается не столько боль, сколько мои собственные непрестанные крики. В городской больнице не было белья, и маме пришлось ехать за ним в Кострому. Не было и врачей, а поскольку переломы были со смещением, абсолютно необходима была довольно сложная операция. И тут мать проявила чудеса находчивости, которая была отработана ею еще в тридцатые годы. Тогда она вместе со своей матерью ухитрялась ездить в места лагерей (честно говоря, не знаю, как их назвать, исправительными или концентрационными, но видимо наиболее правильным определением будет просто – лагеря уничтожения), пытаясь как-то помочь своему отцу -профессору Тимирязевской академии, осуждённому в 1930-м году на 10 лет по «Делу о вредителях рабочего снабжения». Кстати, по мнению многих экономистов, этот процесс привел к подрыву указанной отрасли народного хозяйства на многие годы. Но это тема уже другого хотя и достаточно длительного повествования1. Выяснилось, что человек, который мог бы провести операцию, действительно существует и находится в непосредственной близости от города. Это был находившийся в лагере военнопленных хирург вермахта в звании капитана. Каким образом мама смогла добиться у начальника лагеря разрешения на свидание с ним, а немца уговорить на проведение операции – я не знаю, но это было осуществлено. Хирург прибыл под конвоем и как вспоминает мама, конвоир серьёзно произнес, полагая, что хирург уже освоил азы русского языка: «Мальчик капут – тебе капут». Вначале немец отказался провести операцию вследствие отсутствия одного из необходимых инструментов. После суматошных и довольно длительных поисков этот предмет чудесным образом нашёлся. Операция под общим наркозом длилась около двух часов и закончилась более чем успешно. Уже в Москве хирурги отмечали её высочайшее качество.

В конце моего повествования вновь хочется пожелать, что бы никогда на нашей земле больше не повторялись ни ужасы большевизма, ни кошмары, приносимые в Россию иноземцами.

1Замечу, что нынче впечатление о лагерях сталинской эпохи формируется, главным образом, по воспоминаниям лишь небольшого числа выживших людей, которые обычно находились в сравнительно привилегированных местах типа Соловков или Алжира. То, что происходило в тысячах подобных лагерей и лагпунктах, заполнивших всю «Страну Советов», никогда не опишут миллионы замученных, чьи кости лежат в вырытых наспех ямах и рвах. Огромная благодарность Александру Исаевичу Солженицину, который смог собрать хотя бы некоторые воспоминания людей, переживших эту чудовищную мясорубку, видимо превосходящую ужасы холокоста.

Список использованной литературы:

1. Ровенский Г.В., Бибиков Н.Г. Родословная Бибиковых (к 700-летию рода Бибиковых). г. Фрязино 1996. 129 стр. 2. Бибиков Н.Г. Сотрудник Государственного Историческог музея Г.Н. Бибиков: судьба и труды (к 100 летию со дня рождения) «Исторический музей_энциклопедия отечественной истории и культуры» стр.409-428. М. 2008г 3. Бибикова А.И. Воспоминания (рукопись) 4. Бибикова И.М. Вровень с веком. Москва. из=во «Слава» 1997. 57стр

•

Основные работы Г.Н. Бибикова: 1. Бибиков Г.Н.. Россия в начале семнадцатого столетия. ОГИЗ 1938 год (книга не найдена, ссылка по каталогу Ростовского Государственного университета). 2. Бибиков Г.Н. Новые данные о восстании Болотникова // Исторический архив в.1. стр. 5-24. 1938 год 3. Бибиков Г.Н.. Минин и Пожарский. ОГИЗ Москва 67 стр. 1942. 4. Бибиков Г.Н. Опыт военной реформы 1609-1610 гг // Исторические записки. Академии Наук СССР. Из-во АН СССР. вып. 19. стр. 3-16. 1946 год 5. Бибиков Г.Н. Бои русского народного ополчения с польскими интервентами 22-24 августа 1612 года под Москвой// Вестник Академии Наук СССР. Серия Историческая. Из-во АН СССР. вып. 5. стр. 173-197. 1950 год.