Текст:С.Н. Айзенштадт:Цивилизационные измерения социальных изменений. Структура и история

С.Н. Айзенштадт

ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ. СТРУКТУРА И ИСТОРИЯ

 

Проблема объяснения исторических трансформаций — прежде всего радикального, «революционного» характера — издавна занима­ла главное место в сравнительных историко-социологических иссле­дованиях. Она тесно связана с рядом центральных вопросов социоло­гического анализа: о природе основных составляющих общественного строя, об отношении между человеческой деятельностью, социальной структурой и историей, а также культурой и социальной структурой. Их суть можно сформулировать следующим образом: подчиняется ли человеческая деятельность и само развитие истории неким «глу­бинным» законам? или, как утверждают структуралисты, — законам человеческого сознания? или, согласно марксистам, — законам, ре­гулирующим социальные отношения и способы производства? Не ме­нее важно выяснить, какова роль деятельности человека в истории и существуют ли единые для всех обществ законы трансформаций.

В центре внимания остаются вопросы о своеобразии обществ и социальных структур и их системности. Являются ли общества в ис­тинном смысле слова «системами», которые имеют свои границы и механизмы самоограничения? Или же это структуры, обладающие своими особенностями? Тесно связана с этим проблема об организу­ющей роли власти и культуры в таких общностях. И последнее: ка­ковы в целом отношения между культурой и социальной структурой? Между порядкоустанавливающим и порядкоизменяющим аспектами символической (или религиозной) деятельности человека? Здесь, ра­зумеется, встает и вопрос о степени взаимной детерминированности или относительной автономности культуры, социальной структуры и поведения индивида.

В современных социологических и исторических исследованиях можно выделить два совершенно противоположных направления¹. Одно из них, имеющее сторонников прежде всего среди структуралистов, подчеркивает, что культура программирует человеческое по­ведение или социальное устройство. Из этого следует, во-первых, что основные для того или иного общества культурные коды и ориента­ции относительно статичны. Или они претерпевают незначительные изменения в соответствии с некими внутренними,- структурными или семиотическими, законами, причем на протяжении больших истори­ческих эпох. Во-вторых, получается, что культура относительно гомо­генна в рамках этого общества или отдельных его сфер и может об­ладать лишь незначительными локальными особенностями.

¹ Eisenstaat S.N., Curelaru M. The Form of Sociology, Paradigms and Crises. N.Y.: John Wiley, 1976; Eisenstadt S.N. Some Observations on Structuralism in Sociology, with Special and Paradoxical Reference to Max Weber // Continuities in Structural Inquiry. <st1:City><st1:place>Beverly Hills</st1:place></st1:City>, 1981.

Однако существует и иной взгляд на взаимоотношения между культурой и социальной структурой. В этом случае история предста­ет как процесс практически бесконечных реконструкций и реинтерпретаций культурных символов, моделей видения мира, идущий па­раллельно с изменениями моделей поведения индивидов, структуры, государственной власти и т. д. В наиболее крайнем своем выражении такая точка зрения (согласно определению Энн Свидлер, например) рассматривает культуру как своего рода «набор инструментов», хра­нилище различных стратегий действия, которые могут быть использо­ваны в различных ситуациях в соответствии с интересами — «мате­риальными» или «идеальными» — тех, кто их осуществляет.

Многие ученые заняли промежуточную позицию между этими двумя концепциями. Но попытки проанализировать, как изменения в различных областях культуры переплетаются с изменениями в го­сударственной структуре, пока весьма немногочисленны. Богатый материал, который можно почерпнуть в работах по социологии, ис­тории и антропологии, показывает, что во всех обществах (или циви­лизациях) на протяжении длительных периодов их истории суще­ствуют некие стержневые символы. Они представляют собой важ­нейшие символические и формообразующие основы для тех главных институтов, которые определяют особенности широких организаци­онных рамок общностей и которые связаны с огромным (хотя и не бесконечным) количеством правил и норм, регулирующих пере­мещение ресурсов внутри их. Вместе с тем, во многих сферах обще­ства постоянно происходят глубокие изменения организационного характера. Эти трансформации связаны с пересмотром значимости данных сфер и с выработкой новых правил, регулирующих их дея­тельность.

Примеры такого рода дают нам разнообразные секты, ереси, со­циальные движения, многочисленные политические режимы и эко­номические уклады, существующие в любом обществе.

Наш взгляд остается справедливым и в тех случаях, когда речь идет  о пересмотре значений конкретных ситуаций «повседневности», а также роли их участников. Все это достаточно полно освещается в современных социологических, антропологических и исторических исследованиях².

² Bourdieu P. Outline of a Theory of Practice. Cambr, Univ. Press, 1977; <st1:City><st1:place>Davis</st1:place></st1:City> N. Society and Culture in Early Modem <st1:country-region><st1:place>France</st1:place></st1:country-region>. <st1:place><st1:PlaceName>Stanford</st1:PlaceName> <st1:PlaceType>Univ.</st1:PlaceType></st1:place> Press, 1975; Hunt L. Politics, Culture and Class in the French Revolution. Barkeley: <st1:place><st1:City>Univ.</st1:City> <st1:State>Calif.</st1:State></st1:place> Press, 1984; Rosen L. Bargaining for Reality: The Construction of Social Relations in a Muslim Community. <st1:place><st1:PlaceName>Chicago</st1:PlaceName> <st1:PlaceType>Univ.</st1:PlaceType></st1:place> Press, 1984.

Процессы отбора и трансформаций постоянно имеют место на всех уровнях социального взаимодействия, но происходят они на протяжении длительных отрезков времени и в пределах тех стерж­невых символов, моделей и правил, которые ограничивают размах данных изменений, несмотря на непрерывное переосмысление сим­волов или (по крайней мере) их способность приноравливаться к конкретным ситуациям.

В то же время во многих случаях (хотя и не всегда) реинтерпретация символов или моделей поведения направлена не только на так называемые рутинные социальные действия, взаимодействия и кон­кретные ситуации, но и на изменение самих норм, «правил игры», лежащих в основе жизни общества, а также важнейших символов коллективной идентификации.

По словам Карло Розетти, такие перемены приводят к новым оп­ределениям главнейших параметров социального порядка, в пределах которого и в связи с которым могут формироваться и развиваться те или иные модели и стратегии действий. Изменения, носящие столь драматический характер, сравнительно редки в истории. Но если уж они происходят, как например на этапе оформления цивилизаций Осевого времени или в эпоху Великих революций, их историческое воздействие поистине огромно³.

³ Eisenstadt S.N. (ed.) The Origins and Diversity of Axial Age Civilizations. <st1:place><st1:City>Albany</st1:City>, <st1:State>N.Y.</st1:State></st1:place>: SUNY Press. 1986; Eisenstadt S.N. Revolutions and the Transformation of Societies. N.Y.: The Free Press, 1978.

Этот момент очень важен. Здесь идет речь о парадоксальном, но имеющем большое значение факте: когда взаимодействие между культурой и социальной структурой достигает, казалось бы, своего апогея и творческие возможности культуры обнаруживаются наибо­лее ярко, на самом деле идет процесс реконструирования ряда суще­ствующих моделей. Даже если это выглядит как их глобальное раз­рушение.

Наиболее очевидно такие попытки реконструирования моделей проявляются в ситуациях, которые называют революционными. И Великие революции Нового времени: английская, американская, французская, русская и китайская, — самые яркие их примеры⁴.

⁴ Eisenstadt S.N. Revolution and the Transformation of Societies; Kamenka E. (ed.). A World
in Revolution? <st1:City><st1:place>Canberra</st1:place></st1:City>: Australian Nat, Univ. Press, 1970; Idem. The Concept of a Political
Revolution // Revolution: Yearbook of the American Society for Political and Legal Philosophy. <st1:place><st1:City>Nomos</st1:City>, <st1:State>N.Y.</st1:State></st1:place>: Athgerton, 1967; Mazlish В., KaledinA.D., Balaton D.R. (eds.). Revolution. N.Y.: MacMillan, 1971; BaechlerJ. Revolution. <st1:City><st1:place>Oxford</st1:place></st1:City>: Blackwell, 1976.

На идеологическом уровне для всех этих революций характерны интенсификация, переосмысление и соединение нескольких идеологем, которые встречаются в большинстве цивилизаций Осевого вре­мени, но существуют отдельно, сами по себе.

Самой важной является четко сформулированная идея социаль­ного протеста, имеющая утопически-эмансипаторский характер. В основе ее лежат символы равенства, прогресса и свободы, достиже­ние которых должно привести к созданию лучшего социального по­рядка. При этом подчеркивается, что данные трансформации отличаются своей новизной, всеобщностью и осуществляются путем насилия. Здесь ярко выражено универсалистское и «миссионерское» стремление сформировать новый тип человека и как можно быстрее войти в новую историческую эпоху.

На уровне организационном во время революций соединяются вместе социальные движения, политическая борьба, которую ведут группировки контрэлиты, политическая борьба, которая ведется в центре, и религиозные (или интеллектуальные) гетеродоксии.

Перечисленные феномены можно найти во всех цивилизациях Осевого времени, но лишь во время революций они реализуются в полную силу.

Сочетание идейных и организационных аспектов определяет ре­зультаты революций и отличает их от другого рода изменений поли­тических режимов, которые имеют место в истории человечества. В революциях «культурное и институционное измерения переплетены особым образом. Благодаря этому изменяются важнейшие аспекты транссистемных норм, превалирующих в той или иной цивилизации, а также основные нормы, регулирующие политическую деятельность и деятельность центра.

Революции приводят к ниспровержению существующих режимов, к изменению их основ и организационного оформления, к трансфор­мации символов их легитимности. Происходит радикальный разрыв с прошлым; на смену прежней правящей элиты (или правящего клас­са) приходит новая; во всех важнейших сферах жизни общества, включая экономику и классовые отношения, наблюдаются значи­тельные изменения.

Как объяснить причины возникновения революций? Вообще гово­ря, в науке по этому поводу существуют две основные точки зрения. Согласно одной из них, революции зависят от разного рода струк­турных условий. Согласно другой — от специфических исторических обстоятельств.

Среди  структурных  условий  обычно  выделяются  следующие: борьба различных группировок элиты в сочетании с борьбой других социальных сил (например, классов); усиление социальной и политической активности широких недавно оформившихся общественных группировок; ослабление государства, которое часто происходит бла­годаря воздействию международных сил. Однако если мы присталь­нее взглянем на факты, предоставляемые историей, то увидим, что такого рода ситуации возникают во многих обществах, особенно в наиболее стратифицированных. Можно утверждать, конечно, что данные революции произошли только при наличии определенных ис­торических условий огромной важности и что такие исторические условия — это необходимые, если не достаточные, причины револю­ций. Наиболее ясным условием считается относительно ранний пе­реход к новому времени, который сопровождается отступлением от традиционности.

Однако при этом остается нерешенной важнейшая проблема сравнительного анализа: как объяснить, что такие революции не произошли во всех обществах, где имели место перечисленные выше конфликты, или во всех обществах при переходе к новому времени (например, в Японии, Индии)?

Наши исследования начинаются с констатации простого, но важ­ного исторического факта: первые революции (в Европе и Америке) произошли в децентрализованной Европе, в так называемых фео­дально-имперских обществах, в то время как более поздние револю­ции происходили в централизованных имперских государствах. В патриархальных обществах, независимо от централизации и децент­рализации, революции не произошли: Индия, буддистские государ­ства (Юго-Восточная Азия), страны ислама (частично исключая От­томанскую империю и намного позже — Иран). Это касается и цен­трализованных феодально-патриархальных государств, таких как Япония.

Имперские и феодально-имперские государства развивались в рамках великих цивилизаций или традиций цивилизаций Осевого времени. Они сохранили некоторые важнейшие культурные ориента­ции и институционные основы, которые были развиты в этих циви­лизациях. К этим характерным признакам относится наличие четко выделенного центра, воспринимающегося как автономная организа­ционная и символическая общность, а также постоянное взаимодей­ствие между центром и периферией.

Другой важной для нашего исследования характерной чертой яв­ляется развитие отдельных общностей — особенно культурных и ре­лигиозных — с очень ярко выраженным символическим элементом в их структуре и идеологически структурированной социальной иерар­хией. Третьим характерным признаком является развитие относи­тельно автономных первичных и вторичных группировок элиты — особенно культурно-интеллектуальных и религиозных, — находя­щихся в постоянной борьбе друг с другом и с правящей политиче­ской элитой.

Данные группы элиты — прежде всего религиозные и интеллек­туальные, — многие из которых являются носителями утопических представлений универсалистской ориентации, составляют основную силу в развитии гетеродоксальных учений и в установлении связи между ними и различными направлениями политической борьбы и движениями протеста.

Общим для всех этих цивилизаций, в рамках которых произошли Великие революции, — т. е, в имперских и феодально-имперских госу­дарствах, в отличие от других цивилизаций Осевого времени — было восприятие посюстороннего мирз в целом и политической сферы в частности как арены, где может быть осуществлена попытка соеди­нить трансцендентальное и земное, т. е. где можно достичь спасения.

Сочетание данных характеристик признаков в имперских и фео­дально-имперских государствах привело к тому, что в них достигает­ся высокий уровень связи между движениями протеста, созданием новых институтов и идеологической основой политической борьбы. Такие государства склонны к переменам политической системы, т. е. к трансформациям, в которых присутствуют по крайней мере некото­рые из составных элементов революционных процессов.

Базовые культурные ценности и цивилизационные основы явля­ются источниками возникновения моделей нового социального по­рядка с выраженной утопическо-универсалистской ориентацией, тог­да как организационные и структурные особенности представляют собой сферу, в которой реализуются некоторые из этих моделей. Оба процесса объединены благодаря деятельности различных групп эли­ты, о которых говорилось выше.

Если все эти культурные и структурные характеристики не соче­тались, то модернизация, сколь бы она ни была драматична и значи­тельна по результатам, развивается нереволюционным путем⁵.

⁵ Eisenstadt S.N. Revolution and the Transformation of Societies. Chap. 9.

В Японии, которая не пережила прорыва в Осевое время, «транс­цендентальные» и утопические идеалы были очень слабы, так же как и автономные интеллектуальные или религиозные гетеродоксии. Многие структурные изменения эпохи реставрации Мейдзи, наибо­лее тесно связанные с процессом модернизации (в особенности ур­банизация, индустриализация, развитие современного администра­тивного аппарата, даже свержение правящего класса), конечно, мо­гут быть сопоставлены по значимости с теми изменениями, которые происходили во время Великих революций, а в некоторых аспектах они оказались даже более результативными⁶.

⁶ Reischauer E.O., Fairbank J.K., Craig A.M. A History of East Asian Civilization. Vol. 1. Houghton Mifflin, 1965; Hall J.W. Japan from Prehistory to Modern Times. L.: Weidenfeld& Nicholson, 1970; Nakane C. Japanese Society. L.: Weidenfeld & Nicholson, 1970; ah R.N. Japan's Cultural Identity // J. Asian Studies. 1965. Vol. 24. № 4. P. 573—594.

И тем не менее, символическая основа реставрации Мейдзи во многом отличается от той, что проявлялась во время Великих рево­люций. Разумеется, в эпоху Мейдзи не был «восстановлен» ранее существовавший режим. Но само определение перемен как процесса «реставрации» подчеркивает его направленность на оформление неотрадиционалистской политики. Очевидно, благодаря этому уси­ливалась безответственность новых правителей перед народом и приобретала легитимность идея о неприкосновенности императора. Данная идеология не содержала универсалистско-миссионерских концепций, а подчеркивала идею реставрации исключительно япон­ской общности.

Эти особенности преобразований во время реставрации Мейдзи тесно связаны с основным свойством революционного процесса как такового, которое отличает его от Великих революций: имеется в ви­ду отсутствие автономных религиозных или интеллектуальных гетеродоксий. Процессы перемен в Индии и в других странах буддизма, особенно на заре модернизации, в большинстве латиноамериканских стран (хотя там преобладали и были очень сильны идеи иного мира) тоже отличались от Великих революций⁷.

⁷ Beasley W.G. Meiji <st1:country-region><st1:place>Japan</st1:place></st1:country-region> Thought. <st1:City><st1:place>Tokyo</st1:place></st1:City>: Center for East Asian Cultural Studies, 1969; Idem. Modern History of <st1:country-region><st1:place>Japan</st1:place></st1:country-region>. L.: Weidenfeld & Nicholson, 1981.

Итак, только в Западной и Центральной Европе, позднее в Рос­сии и Китае, и, в несколько меньшей степени, в Оттоманской Импе­рии развитие сект и гетеродоксий и их связь с группами вторичной политической элиты оказали значительное влияние на реконструк­цию онтологической реальности, а также на формирование основных норм, регулирующих главные сферы социальной и культурной жизни.

Различие между «первыми» европейскими (и американской) ре­волюциями и последующими — особенно русской, китайской⁸ и в некоторой степени вьетнамской — подчеркивает важность политико-экологических и экономических условий. В этом различии особенно ярко выявляются расхождения между централизованным и децентра­лизованным государственным устройством — имперским и феодаль­но-имперским. Не случайно первые революции, которым не предше­ствовал революционный опыт, происходили в рамках относительно централизованных, абсолютистских или полуабсолютистских, госу­дарств. Но эти относительно централизованные государства выросли на феодально-имперской основе, для которой характерно относитель­ное многообразие автономных группировок элиты и субэлиты.

⁸ Wakeman F. The Fall of Imperial <st1:country-region><st1:place>China</st1:place></st1:country-region>. N.Y.: Free Press, 1975; Imperial <st1:country-region><st1:place>China</st1:place></st1:country-region>: The Decline of the Last Dynasty and the Origins of Modern <st1:country-region><st1:place>China</st1:place></st1:country-region>, the Eighteenth and Nineteenth Centuries. F. Schurmann, O. Schell (eds.). N.Y.: Random House, Vintage, 1967; Idem. Republican <st1:country-region><st1:place>China</st1:place></st1:country-region>: Nationalism, War and the Rise of Communism, 1911-—1949. N.Y.: Random House, Vintage,  1968.

Во время последующих революций не было нужды в создании новых революционных моделей, ибо таковые уже существовали. Хо­тя, разумеется, отличия от первых революций все равно были очень значительны. Поздние революции произошли в высокоцентрализо­ванных имперских государствах, где группировки вторичной элиты были раздроблены и находились в подчиненном положении. Кроме того, на эти революции большее влияние оказали международные силы — политические, экономические и идеологические.

Весьма существенно, что первые революции как бы продолжали процесс преобразования центров и границ общностей, который по­всеместно шел в Европе в эпоху средневековья, но достигли наибо­лее радикальных результатов. Более того, между постреволюционны­ми и предреволюционными режимами не было полного разрыва, хотя в идеологии появлялись новые компоненты. В последующих револю­циях этот разрыв был более решительным, что отразилось в идеоло­гической и институционной сферах.

Сочетание особых цивилизационных и структурных условий, а также исторических ситуаций, которые привели к Великим револю­циям, — редкое явление в истории человечества. Тем не менее, в «типичных» ситуациях могут происходить революции, хотя и мень­шего масштаба, чем те, которые были рассмотрены выше.

Наиболее подходящим примером в данном случае может служить иранская революция под руководством аятоллы Хомейни ⁹.

9 Arjomand <st1:country-region><st1:place>S.A.</st1:place></st1:country-region> The Shadow of God and the Hidden Iman: Religion, Political Order and cietal Change in Shiite Iran from the Beginning to 1890. <st1:City><st1:place>Chicago</st1:place></st1:City>: Univ. Chic. Press, 1984; idem. <st1:country-region><st1:place>Iran</st1:place></st1:country-region>'s Islamic Revolution in Comparative Perspective // World Politics. 1986. Vol. 38. № 3; unazaniR.K. Revolutionary <st1:country-region><st1:place>Iran</st1:place></st1:country-region>: Challenge and Response in the <st1:place>Middle East</st1:place>. <st1:City><st1:place>Baltimore</st1:place></st1:City>: Johns Hopkins Univ. Press, 1986; Bakhash S. The Reign of the Ayatollahs: <st1:country-region><st1:place>Iran</st1:place></st1:country-region> and the Islamic Devolution. N.Y.: Basic Books, 1984.

Как указывают многие исследователи, противоречие между авто­кратическим модернизирующимся государством и нападками на него со стороны ряда религиозных, интеллектуальных и народных группи­ровок с ярко выраженными миссионерскими и универсалистскими воззрениями полуутопического характера имели огромное значение для развития данной революции. Конечно, «базовая космология» иран­ской революции резко отличалась от антитрадиционалистской космо­логии более ранних революций. Во многом эта космология была на­правлена против самих основ ранних революций, против модернизма, но она была также универсалистско-миссионерской, хотя и в ислам­ском ключе. Она создала идейную основу революции, в то время как интеллектуальная элита, являвшаяся носительницей этих идей, пред­ставляла собой важнейшую организационную силу в революции.

Анализ Великих революций помог выявить не только значимость цивилизационного измерения, но и различных измерений, или компонентов, политического процесса (часто остававшихся без внимания в современной литературе), которые крайне важны для сравнитель­ного политического анализа, с моей точки зрения.

Этими измерениями (или компонентами) являются: различные идеи о роли политической деятельности, имеющие место в разных обществах или цивилизациях; концепции центра и наличие различ­ных видов центров в обществах; группировки элиты, которые выра­жают определенные идеи, будучи связанными со структурой и дина­микой развития таких центров.

Центр или центры рассматриваются нами как сфера соприкосно­вения культурных и организационных аспектов социальной жизни, имеющая особое значение.

Центр или центры того или иного общества не только отвечают за организацию социального разделения труда в целом и политиче­ской сферы в частности, но также и за связь такого рода деятельнос­ти с харизмой социального порядка. Центр регулирует действия вла­сти, обеспечивает доверие к ней, формирует ощущение ее значимос­ти. Более того, в деятельности различных центров каждый из этих аспектов проявляется с различной степенью полноты, поэтому спо­собы их контроля над обществом различны. Эти способы, в свою очередь, тесно связаны с природой тех группировок элиты, которые занимают господствующее положение в каждом конкретном центре, и их культурными установками. В результате различные центры имеют различную структуру и динамику развития.

Наши исследования центров ранних государств в Африке, госу­дарств цивилизаций Осевого времени и др. показывают, что центры можно различать в соответствии с их структурной и символической особенностями; с сущностью и видами их деятельности; с их отно­шением к периферии; со спецификой группировок элиты, которые занимают господствующее положение; с сущностью системных тен­денций и масштабом перемен, происходящих в процессе социальной и политической динамики.

Степень автономности центра зависит от его организационной выделенности, а не от того, насколько глубоко он включен в суще­ствующее социальное разделение труда (особенно это касается вклю­ченности в общности территориальные или основанные на родстве) или автономен в своей символике. Кроме того, суть деятельности центра и его динамики определяется несколькими способами. Один из них рассматривает сферы социальной жизни или социального по­рядка, на которой сосредоточена деятельность центра. Их можно различать в соответствии с основными аспектами харизматического измерения социального порядка, о которых говорилось выше: связь ценностей и моделей культурного и социального порядка; идеи соли­дарности и коллективной идентичности, регулирование власти, социального труда в узком смысле, т. е. экономической деятельности. Другой способ, противоположный первому, рассматривает степень, в которой различные виды деятельности центра регулируют и по воз­можности используют существующее социальное устройство на пе­риферии или создают новые виды деятельности.

Отчасти с этими различиями связано и то, в какой степени центр может расширить свою деятельность, выходя за пределы изначаль­ных территориальных или символических границ. Можно различать те или иные центры по виду их деятельности. В зависимости от на­правлений деятельности центра и степени их выделенности создают­ся разные виды институционных образований и по-разному протекает их развитие.

Различие между центрами важно для всех видов политических режимов и всех «стадий» политического развития — от «самых ран­них» до наиболее «высокоразвитых». Роль таких различий в полити­ческой динамике была исследована на материале так называемых «ранних государств», особенно африканских. Вопреки общепринято­му мнению, подтвердилось, что она существенна для развития ран­них государств в Африке, а кроме того, для цивилизаций Осевого времени и эпохи революций.

В обществе может быть много центров, и политических, и соци­ально-культурных, которые делают акцент на различные виды дея­тельности (регулирование, соблюдение границ различных общностей и т. д.) и представляют различные концепции мирового порядка. Эти концепции оказывают существенное влияние на политическую дина­мику обществ. Признавая особенности центров, мы признаем и роль индивидов в политической жизни (в отличие от авторов работ, при­веденных в начале данной статьи), а именно — политических и ад­министративных деятелей. Но структура и деятельность таких кругов элиты могут во многом различаться, даже если общества имеют от­носительно сходные уровни структурной дифференциации, тип эко­номики и тому подобное. Такие различия в доминирующих коалици­ях элиты тесно связаны с различной направленностью деятельности центров, от которой зависит динамика их развития. Они также свя­заны с космологическими воззрениями (т. е. осмыслением отношений между небесным и земным порядком), цивилизационными и культур­ными основами (особенно с нормами политической жизни и реализа­ции власти и концепциями власти, правосудия, иерархии), превали­рующими в обществе в целом или в части его.

Данное исследование проливает свет и на другую концепцию — структурного дифференцирования, которая подчеркивает роль струк­турного аспекта социальной организации и социального разделения груда и которая особенно важна для эволюционных подходов, иссле­дующих условия возникновения ранних государств.

Наши исследования показали, что на всех уровнях и во всех раз­новидностях технологического и экономического развития и струк­турной дифференциации существует взаимодействие между особен­ностями социального разделения труда и доминирующей элитой, ко­торая определяет различные модели деятельности и динамику разви­тия центров и институционных образований. Кроме того, на любом уровне или при любом виде дифференциации или социального разде­ления труда в различных обстоятельствах может развиваться боль­шое разнообразие таких моделей. И наконец, различия в динамике развития, помимо всего прочего, определяются различными коалици­ями элиты, осуществляющими различного типа процессы контроля.

Наиболее важными и влиятельными группировками элиты явля­ются политические круги, имеющие самое непосредственное отноше­ние к государственной власти: элита, формирующая культуру, чья деятельность направлена на создание идей; и элита, формирующая идеи солидарности больших социальных групп, чья деятельность на­правлена на установление доверия.

Процессы контроля осуществляются не только представителями тех или иных классов или за счет «способа производства». Скорее их реализуют важнейшие коалиции элиты в обществе, которые являют­ся носителями различных культурных понятий и представляют раз­личные типы «идеальных» и «материальных» интересов, формируют классовые отношения и способ производства.

Структура таких кругов элиты тесно связана с основными куль­турными ориентациями, превалирующими в обществе; другими сло­вами, различные круги элиты являются носителями различных идей. С другой стороны, в зависимости от культурных ориентации, которые в той или иной степени становятся основой социального порядка, данные круги элиты имеют тенденцию осуществлять различные виды контроля над использованием основных ресурсов общества в целом или его отдельных сфер.

Процессы и механизмы контроля, осуществляемые кругами элиты в их взаимодействии с более широкими социальными группами и стратами, не сводятся к осуществлению власти в специфически «узком», политическом смысле слова. Даже представители марксизма указывали, что процессы контроля включают в себя множество авто­номных символических аспектов. Структурирование символических аспектов человеческой и социальной жизни и попытки контролиро­вать информацию соотносятся, хотя и не полностью, с концепцией А. Грамши об интеллектуальной гегемонии — хотя не обязательно идентичны ей.

Различные коалиции элиты и модели контроля, которые они осу­ществляют, формируют — через разнообразные процессы «структу­ризации» — основные характеристики соответствующих социальной,

политической и экономической систем, системы социальной страти­фикации и образования классов, а также основных социальных групп, устанавливают их границы и границы макрообщности в целом.

В то же время, деятельность различных коалиций элиты, осуще­ствляющих контроль, может вызвать сильные контртенденции, кото­рые порождают трансформации в обществе и движения протеста. Сами по себе попытки преобразования и движения протеста являют­ся универсальными для всех обществ, но их идейная основа и ре­зультаты существенно различаются в тех или иных обществах, как показало наше исследование революций. На эти различия влияют условия, о которых уже говорилось выше. Новые цивилизационные образования и социальные явления (будь то Великие Цивилизации, вступившие в стадию капитализма на Западе, или Великие револю­ции) возникают отнюдь не на основе религий. Скорее, их вызывают к жизни разнообразные экономические и политические процессы, а также экологические условия, хотя все это взаимодействует с рели­гиозными верованиями, с цивилизационными традициями и специфи­ческими институтами общества.

Идеи и верования могут инициировать развитие некоторых про­цессов в обществах или цивилизациях, в которых они институализированы. Но организацию социума в различных цивилизациях нельзя считать просто результатом развития основных тенденций культуры или ее важнейших принципов.

Многие исторические трансформации и новые институционные образования, возможно, появились под влиянием факторов, указан­ных в исследованиях Д. Г. Марча и Иогана Ольсена об изменениях в социальной организации. Эти факторы представляют собой сочетание основных институционных и нормативных форм, процессов обучения, адаптации и принятия решений индивидами в определенных услови­ях, в ответ на исторические события. Но и относительно схожие ре­акции могут привести к различным последствиям в различных циви­лизациях: даже если их институционные или политико-экологические условия во многом одинаковы, цивилизационные традиции различны.

Исключительно важна следующая проблема: как относительно сходные исторические факторы взаимодействуют друг с другом в раз­личных ситуациях, как на них влияют традиции и модели социально­го порядка и как исторические факторы воздействуют на эти модели, меняя некоторые их основы и центральные символы. Одним из наи­более интересных является сравнение Европы и Индии: обеим цивилизациям была присуща децентрализация и многообразие центров власти. Это сравнение, еще не проводившееся как следует в литера­туре по сравнительной социологии, указывает на то, что влияние многочисленных центров на различные цивилизации зависит от осо­бенностей культуры. Безусловно, можно привести много подобных примеров. Сходные процессы имеют место также в ситуациях, когда трансформации происходят нереволюционным путем, но по-разному.

Проведенные исследования отношений между «культурой» и со­циальной структурой заключают в себе проблему человеческого воз­действия на социальную структуру. Эта проблема связана с противо­речием, возникающим между исследованиями, которые касаются структурирования социального взаимодействия и институтов с уче­том глубинных структур, и исследованиями того контекста, в кото­ром осуществляются различные виды человеческой деятельности.

Данная статья и другие работы в этой области дают возможность соединить эти два противоположных, на первый взгляд, принципа анализа.

Термин «глубинная структура» в приложении к областям соци­ального воздействия, структуры и культурного созидания, больше всего сближается с тем, что мы обозначили центральными символа­ми, основными нормами социального взаимодействия и культурной деятельности.

В то же время наши исследования показывают, что глубинная структура образуется не на основе человеческого сознания, но в ре­зультате процессов социального взаимодействия и постоянного со­трудничества между социальными деятелями — процессов, в кото­рых власть и символические ориентации тесно связаны. Эти процес­сы взаимодействия различаются в способах регулирования обмена ресурсами, а также в зависимости -от социальных деятелей, участву­ющих в этом, и от темпов их деятельности. Таким образом, «скры­тая» или «глубинная» структура моделей социального взаимодейст­вия или культурного созидания, по отношению и к макросоциальным образования, и к микроситуациям, не регулирует некими абстракт­ными нормами человеческое сознание, но оказывает на него влияние через комплекс сложнейших социальных процессов и механизмов.

Более того, в противоположность большинству современных ис­следований, в которых существует несоответствие между изучением культуры и социальной структуры, в данной статье подчеркивается, что центральным аспектом создания и институализации цивилизационных основ является распространение законов; особенно это каса­ется межсистемных законов, определяющих природу онтологической реальности, социального взаимодействия и отношений между ними.

Эти установки и различные модели поведения, определяемые ими, никогда не совпадают полностью, а потому являются постоян­ным предметом дискуссий в обществе.

 

Источник: Цивилизации. Вып. 4 М., МАЛП, 1997. Ред.коллегия: Чубарьян А.О. и др. сс. 20-33. Статья приводится в источнике в сокращении

---

Библиотека Егора Холмогорова