Текст:В. Сосницкий:Если бы не солдаты…

В. Сосницкий, подполковник

ЕСЛИ БЫ НЕ СОЛДАТЫ…

 

С Аликпером Рустамовым мы вместе служили сроч­ную. С тех пор не встречались. Но перед командировкой в стреляющий Баку я отыскал в старой записной книж­ке адрес своего «годка» и соседа по кубрику флотской молодости.

Встретились. Обычно в подобных случаях чаще все­го звучит: «А помнишь?..» Мы же сразу заговорили о дне сегодняшнем, о забивших городскую бухту наливни­ках «Каснефтегазфлота», чьи капитаны грозились под­жечь свои суда и нефтебазы, о дробном стуке автомат­ных очередей за окном, о страхе и горе, застывших в глазах беженцев. Мы говорили о тягостных событиях января, а с языков готов был сорваться один и тот же вопрос: «Как это все могло случиться?» Ответ старого приятеля был мне чрезвычайно интересен еще и потому, что Аликпер в своей, как он выразился, «конторе» был не только членом партбюро, но и координатором первич­ной организации Народного фронта Азербайджана. Пер­вым я и задал этот вопрос.

— Понимаешь, для меня это все было неожиданно, как шквал: армянские козни вокруг Карабаха, Сумгаит, Гугарк, растерянные и обозленные «еразы»( Еразы» (разг.) — так в Баку называют азербайджанских бе­женцев из Армении) в Баку, трясущийся от каждого стука дверей в подъезде сосед, двадцать лет назад женившийся на армянке, проблема Северного и Южного Азербайджана… Самому не разо­браться. А тут на работе появились листовки с подроб­ными ответами на многие острые «почему». Подписа­ны — «Народный фронт Азербайджана»,— Аликпер заговорил быстро, было видно, он и сам это мысленно прокручивал не один раз.— Честно скажу, задели меня за живое позиции НФА по возрождению национального самосознания. Гордый древний народ, в кого мы сего­дня превращены?

А тут еще начальник с замом совсем распоясались: в открытую под себя грести начали, поборы среди со­трудников устраивали. Партсекретарь сделал вид, что его это не касается, «профбосс» — так тот вообще пред­почитал плясать под дудку начальника. Аликпер рассказал об этом деятелю НФА районного масштаба.

Тот пообещал:

— Разберемся. Наши люди сегодня уже высоко си­дят.

Сомневаться не пришлось. Удельные «конторские» князьки «слетели» с теплых мест довольно быстро. На их место пришли «свои   люди» — из   НФА. Профлидер быстро подстроился, и вскоре тоже ходил в членах фрон­та. Впрочем, Аликпер на это уже не обратил внимания, его самого избрали координатором,  дел  прибавилось, интересных контактов — тоже. Собрания совсем не по­ходили на партийные, на них звучали острые споры, не было заранее составленных резолюций, зато принима­емые решения без всякой бумажной волокиты доводи­лись до ума, В три дня был наведен порядок в рабочей столовой, закрыт   видеосалон, потчующий подростков порнографией и пошлятиной, оказана материальная по­мощь семье пострадавшего в автокатастрофе сотрудни­ка. В районе фронт взял под контроль заселение квар­тир, которые пустовали после армянских беженцев, ра­боту коммунальных служб.

— Примерно год назад стали поговаривать о созда­нии групп самообороны в районах, где жителям не да­вали покоя армянские экстремисты,— вспоминал дальше Аликпер. — Я тогда засомневался. Наверное, потому что идею эту подкидывали чаще всего те, кто программы НФА и в глаза не видел, да горячая молодежь, а боль­ше всего — беженцы из Еревана.

И все же идея вооружаться не повисла в воздухе. До нашей встречи с Рустамовым я побывал в Гяндже — бывшем еще совсем недавно Кировабаде. Там видел скорбный результат этих необдуманных шагов «фронто­виков» — похороны восьми боевиков, погибших в селе Тодан. Лишь один из них  — Байрам Насибов — жил и работал в этом селе. Остальные, молодые совсем парни, были направлены в Тодан из Гянджи местным комите­том национальной обороны НФА.

Я спросил седовласого председателя этого органа Гаджи Мамедова, чем он руководствуется в своей обо­ронной деятельности, ведь ни программа, ни устав НФА вооруженных формирований не предусматривает. Он глянул на меня, как на выпавшего из гнезда птенца, и наставительно произнес:

— Народ имеет право и обязан защищать свою зем­лю, свою родину, свою честь и достоинство…

Резануло слух это «обязан». Потому что за день до нашего разговора в одном из сел Ханларского района я слышал из уст старого крестьянина проклятия в адрес боевиков НФА, заставляющих селян стрелять в своих соседей из близлежащих армянских сел. Впрочем, точ­но такие проклятия, только от армянского крестьянина, проклинавшего вооруженных бородачей из Еревана, при­шлось услышать и по другую сторону ущелья. Но в каж­дом из этих стреляющих друг в друга сел коренные жи­тели смотрели на наш БТР и сидящих на нем солдат без злобы, скорее, с пониманием и надеждой. Им на­доело терять кров над головой, родных и близких в этой бессмысленной кровавой  вражде.   И я далек от мысли, что кто-нибудь из них расстрелял в упор капи­тана Сергея Осетрова и трех его солдат, оставивших на месте короткого боя лишь пятна крови на снегу и де­сятки стреляных гильз. Войсковой наряд пропал   без вести не в бою с крестьянами, а в схватке с теми, кто упорно пытается замесить на крови свои националис­тические амбиции, кто рвется к власти.

Сколько раз от самых разных людей в Азербайджа­не пришлось слышать:

— Армяне во всем виноваты!

Не верю. И никто меня не убедит, что целый народ, целая нация не хочет жить в мирном соседстве с други­ми народами. Мне приходилось встречаться с активис­тами армянского комитета «Крунк», движения «Арцах». Они часто берут на себя смелость говорить от имени на­рода. Но как на деле они далеки от истинных его чая­ний. Допускаю, что активисты армянского «Гынчаха» поднаторели в разжигании межнационального конфликта в регионе, допускаю, что их крикливые лозунги на­шли сторонников, но народ, чьими интересами прикрываются экстремисты, их проклинает. А что касается провокационности действия армянских «бородачей», то она и рассчитана на слепую, бездумную ответную реак­цию. Не может рассчитывать на уважение провокатор, но и позволивший себя спровоцировать не далеко от него ушел.

И здесь я вспомнил одно бакинское январское утро. Навстречу разъяренной толпе, навстречу граду камней шел с мегафоном подполковник Валерий Колосов. Офи­цер призывал к прекращению бесчинств. О его каску разбилась брошенная из толпы бутылка с зажигатель­ной смесью. Ожоги офицер получил страшные. Сдер­живая себя, он .простонал сквозь зубы подбежавшим к нему солдатам:

— Не стрелять… Провокация.

Я вспомнил, как собирал по всему Баку своих ребят председатель городского совета «афганцев» Эльдар Мурадов, чтобы потом практически безоружными идти в отряды экстремистов, предотвращать преступления и кровопролития. Они оберегали сограждан от провока­ций, взывая к их благоразумию,

Я вспомнил автоматную очередь, цокнувшую по бро­не рядом с лейтенантом Олегом Синевым. Стреляли по войсковому наряду из больницы явно в расчете на от­ветный огонь. Молодой офицер сразу же понял, что это провокация. Автоматы наряда промолчали.

Там, где берет свое начало провокация, правда уми­рает. Разве правда уводила в горы из поселка Гафеони полсотни бородачей, вооруженных стрелковым оружием и самодельными минометами? Разве она превращала этих людей в волков, готовых проливать на своем пути безвинную кровь? Нет, одни из них бежали от возмездия за совершенные преступления, другие — ослепленные и оглушенные демагогическими «проповедями» властолюб­цев, готовых в своих корыстных интересах толкать людей на преступления.

Правда и право — слова однокоренные, а понятия родственные. В их основе — справедливость. Защищая ее, встали на пути банды бородачей старший лейтенант А. Коноплев и его солдаты. Справедливость и правопо­рядок взяли верх — экстремисты не прошли. Ценой ста­ла жизнь молодого офицера. Высокая и скорбная цена. Правды в показе происходящего требовали от нас, журналистов, лидеры азербайджанских неформалов при каждой встрече. Для этого нам надо было прежде всего для себя разобраться в чем она, правда неформалов. К примеру, самого мощного объединения, претендующе­го называться партией, — Народного фронта Азербайд­жана.

Под зелено-красно-голубым флагом НФА сегодня можно увидеть демагога из Гянджского координацион­ного комитета Вахита Гумбатова, который и с предста­вителями власти, и со своими боевиками разговаривает в одном тоне — ультимативно-приказном. А в другой раз — уставшего от бессонных ночей Бахтияра Гасанова, защищавшего от погромщиков армянские семьи, В него летели оскорбления, направлялись стволы тех, кто называл себя сторонниками Народного фронта, за­щитниками чести нации. Гасанов только крепче сжимал зубы, он понимал: жестокость не может быть народной.

В НФА одни шли с честной целью поддержать пере­стройку, сдвинуть с места замшелые устои администра­тивно-бюрократического аппарата, расшатать корни ма­фии, вросшие во все сферы жизни республики. Другие — с хорошо скрываемой страстью властвовать я прочными связями все с той же мафией. Чаще эти «другие» оказы­вались хитрее и профессиональнее первых. Они спрово­цировали бреши на иранской границе, подталкивали местные комитеты НФ к захвату власти, объявили в Баку и Гяндже режим особого положения, спекулиро­вали на национальных и религиозных чувствах людей. Они-то и мнили себя «отцами народа». Введение войск рушило далеко идущие планы. И тогда они в истерике взялись за подстрекательство. Именно от них потом ис­ходили призывы к непримиримой подпольной борьбе. Против кого? За какие интересы?

Помнится, с какой яростью в трудные дни января представители НФА рвались на корабли Каспийской флотилии в поисках «тысяч убитых военными» бакин­цев. Каково же было их разочарование, когда они уви­дели там лишь подготовленные к эвакуации семьи воен­ных моряков. Да, отсутствие жертв их явно разочаровало. Но не помешало в листовках, призывающих к кро­вавой мести, преувеличить число погибших в те январ­ские дни бакинцев. Кроме выстрелов в спины солдат, они избрали и такие формы борьбы, как распростране­ние ложных слухов, паники, угроз.

Прикрываясь благими намерениями программы НФА, кто-то вынашивал свои сепаратистские намерения, сеял националистические настроения. Впрочем, это не ново. Амбиции национализма чаще всего выглядят одинаково, эмблемами каких бы фронтов и движений они не при­крывались. И совсем, наверное, не случайно в Баку мне повстречался «наблюдатель» от литовского «Саюдиса» с хорошей портативной видеокамерой. Правду или крив­ду искал ее объектив?

Один из дней мне пришлось прожить в утробе БТР. .Тогда, январской порой, на горных дорогах между гра­ницами Армении и НКАО это был самый надежный транспорт. Экипаж попался неунывающий. Последний «сухпай» делили на всех без оглядки. Сержант Владимир Армаков, рядовой Павел Плющ и ефрейтор Герман Сазонтьев — калачи тертые. Под пулями первый раз по­бывали в Сухуми, потом — авиаброском в Фергану. Бы­ли в Баку. Теперь вот шестой день колесят между стре­ляющими селами. Политзанятия с ними проводит не только замотанный вконец взводный. Часто к броне подходят агитаторы из неформалов. Разные случались «политбеседы»: и с оскорблениями типа «фашисты» и с увещеваниями «не идти против народа», и с угрозами «короткой исламской расправы». Предлагали «травки» затянуться, к автоматам приценивались.

— Странный народ,— задумчиво говорил мне Воло­дя Армаков.— И армянские арцаховцы и азербайджан­ские народофронтовцы — все они требуют справедливос­ти, но только для себя, попирая всякие чужие интересы. Вот пробовали мы как-то объяснить им, что ради спра­ведливости и законности мы здесь и находимся — чуть камнями не забросали. А заводилой был парнишка лет шестнадцати. Спрашиваю у него: «Ты че это злой та­кой?» А он мне в ответ; «Армян всэх перебьем — за тэбя, русский, возьмемся!» Ведь это кому-то надо же бы­ло ему в голову такое вбить! Да и взрослые не лучше — словно ослеплены ненавистью.

Накануне в БТР стреляли «оборонцы» из армянского села. Потом оправдывались, мол, говорят, боевики НФА угнали у военных бронетранспортер и гоняют на нем по дорогам, из пулемета стреляют. Днем раньше на броне оставили вмятины пули, выпущенные из азербайджан­ского села. Там и оправдываться не стали. Нечего, дес­кать, тут ездить! Так и оказываются ребята между двух огней, принимая на себя пули, посылаемые с разны; сторон мстительной слепой яростью.

— У меня такое впечатление, что здесь до нашего прибытия и власти-то официальной не было,— делила мыслями Герман Сазонтьев.— Везде Народный фронт заправляет, проверки на дорогах, заслоны — вроде как военное положение необъявленное. Ни милиции мест­ной, ни представителей власти.

Здесь наши впечатления совпадали полностью. Еще до объявления чрезвычайного положения на территории Азербайджана Народный фронт установил жесткую «комендантскую службу». Искали армян, оружие, про­сто демонстрировали силу. На свое усмотрение пропус­кали или задерживали людей, грузы. Блокада попирала законность. Произвол прикрывался национальными интересами. В те дни мне довелось встречаться с рай­онным прокурором, председателем горисполкома, секре­тарем райкома, председателем колхоза, участковым ми­лиционером.

Разными были наши беседы: откровенными и не очень. Но все как один мои собеседники просили не на­зывать их фамилий. Одни не хотели, чтобы их точку зрения знал НФА, другие понимали, что их позиция может показаться, мягко говоря, странной за предела­ми республики. И еще в одном они были едины, настаи­вая опять же, чтобы мы, журналисты, писали правду. «Какую правду? — спросил я у секретаря райкома.— Вашу правду молчаливого двуличия?» Он глянул на ме­ня с белыми молниями в глазах, но постепенно его взгляд потух и сделался отстранение-безразличным. А говорят, еще год назад секретаря в районе называ­ли — «царь и бог». Власть уходила из его рук как вода сквозь пальцы. А бороться за нее номенклатурная сис­тема не обучает. Она дает другие уроки, которые ока­зываются на перекатах бурных событий совсем никчем­ными.

Впрочем, кое-что из тех уроков пригодилось. «Не вы­совываться!»— старый принцип бюрократии. Вот и не высовывались облаченные властью люди, когда ярост­ная толпа громила дома «чужеродцев», когда вчераш­ний бомж с повязкой НФА становился в пикет у ворот фабрики, организовывая забастовку, когда горлопаны выходили на площадь, и «заводили» народ на далеко не, праведные дела. Делать это им было не трудно. Хаос и беззаконие исподволь нарастали давно. Или, может быть, не знал «товарищ секретарь», что устройство на работу обходится людям от 100 до 10 тысяч рублей, что торговля в госсекторе давно идет по ценам, которые ус­танавливают завмаги и продавцы, что райотдел милиция никогда не жил на свою зарплату? Все это знал каждый из моих собеседников. «Традиции, уклад жизни»,— раз­водили руками они. Номенклатура выносила их к без­бедной жизни, к изобильным кормушкам, она отучала их действовать в интересах народа, общего дела, на­страивала на эгоцентрическое приложение усилий.

Именно поэтому «властьдержащие» оказались с пус­тыми руками в тягостное для Азербайджана время. Они ждали помощи сверху, они просили ее. Чаще — не для наведения порядка, а для обеспечения личной безопас­ности. Но солдаты пришли не в качестве символа не­зыблемости формальной власти, они пришли во имя справедливости и правопорядка. Чтобы гуманизм не раз­менивался по национальному признаку, чтобы эмоции не выплескивались в смертоносный свинец, чтобы не смот­рел человек на вчерашнего соседа сквозь прицельную планку. Войска пришли не восстанавливать власть, а создать условия для ее возрождения. Народной власти в этих краях не было давно. Именно этим и воспользо­вались экстремисты, уполномочив себя от имени народа вершить суд и расправу, издавать свои законы, дикто­вать свою волю тому же народу. Красноречива, по-мо­ему, такая деталь: в середине января распределением жидкого топлива, стройматериалов, транспорта в Гянд­же ведал штаб Народного фронта, вернее — по своему усмотрению некоторые из его функционеров. Принцип: хочу дам, хочу — нет. По ту сторону дверей — толпа про­сителей, по эту — в милицейской форме без знаков раз­личия здоровый детина и возбужденный юнец с трех­цветной повязкой на рукаве. Обоих явно возвышает в собственных глазах такой ответственный пост у подно­жия власти. Они тоже вершат судьбы: хочу впущу — хо­чу нет.

И вспоминаются мне слова Юрия Сатуряна — кресть­янина из села Чайкенд:

— Спасибо солдатам, они нас в обиду не дадут. Да и на улицу мы теперь выходим без страха…

Чтобы в Чайкенде было все спокойно, несколько су­ток кряду не знал сна и не снимал бронежилета подполковник Николай Калиберденко, а его подчиненные, прак­тически голыми руками, строили оборону в горах по всем правилам военной науки.

В селе, приютившемся на склоне горы, похожий раз­говор за чашкой, чая был у меня и в азербайджанской семье. Гасым Салахов, хозяин дома, рассуждал:

— Если бы на всех дорогах стояли военные патрули, спокойней было бы. А то приезжают всякие люди, день­ги собирают, говорят, для Народного фронта. Я вот — народ. Но фронт какой-то мне зачем? Не денег жалко. За детей боюсь. Им дальше жить…

Да, детям жить дальше. И ради этого тоже пошли под пули капитан А. Малеев и старший лейтенант А. Суворов, оставив сиротами своих детей. Что бросило их навстречу смерти? Чувство долга, пронизывающее существо военного человека или недооценка противосто­ящих сил? Они уже не ответят на этот вопрос. Но в мо­ем блокноте сохранились десятки ответов других офи­церов и солдат,

Старший лейтенант К. Сыроегин: «Мы — десантники. Я, наверное, не наше дело на улицах своих городов по­рядок наводить. Но вот уже девять месяцев мы этим занимаемся вдали от дома. Выходит, здесь некому за­кон отстоять. Вот и говоришь себе: «Кто же, если не я…»

Сержант Р. Галеев: «Когда мы пришли в небольшое горное село, жители принесли и стали раздавать ребя­там фрукты. А одна старая женщина обняла меня и рас­плакалась. Она все время повторяла: «Живы теперь бу­дем, живы будем…» Я тогда не понял, о чем это она. А когда ночью в заслоне увидел, как на склоне разво­рачиваются в цепь боевики с автоматами в полной го­товности к штурму села, дошло до меня — это же на­стоящая война… Ее ведут — преступники и бандиты, при­чем неплохо вооруженные…»

Рядовой Н. Синилин: «Говорят, где войска были во время погромов? Не мне этот вопрос адресован. Наш взвод вывозил армянские семьи еще до ввода войск в Баку. Мы их вывозили замученных, заплаканных, а из-за заборов камни в нас летели. Подумал тогда, а если бы с моими родителями вот так поступили?..»

С Колей Синилиным мы говорили в районе «Сальянских казарм» в Баку. Где-то поблизости то и дело кро­шили оконные стекла автоматные очереди. Вчера еще он выносил из-под огня раненого солдата. Через час ему предстояло сопровождать на аэродром беженцев — семьи офицеров и прапорщиков. А когда он утром со своим отделением нес комендантскую службу, ребята попро­сили сходить за хлебом в ближнюю булочную — старши­на с завтраком запаздывал. Так вот хлеба ему не про­дали. «Нет для вас хлеба. Убийцы!»— как плюнула в ли­цо, сказала молодая продавщица. А ведь ни одна пуля не прошла стволом его автомата. Даже там, у КПП, куда он уносил раненого парня из другой роты…

Мне много раз в те январские дни довелось слышать: «Войска прибыли поздно, когда уже незачем было при­ходить…» Да, «тбилисский синдром» сказался в Ба­ку. Сказался расплывчатыми формулировками типа «оружие применять в крайнем случае», нерешитель­ностью в пресечении подстрекательской деятельности экстремистов, а то и просто молчаливым самоустране­нием облаченных властью людей. И тем не менее до по­явления танков на улицах Баку солдаты и офицеры не сидели сложа руки. Подразделения внутренних войск взяли под охрану больницы, куда доставлялись жертвы погромов, подвижные наряды метались по городу, пы­таясь предотвратить вспышки насилия и бесчеловечнос­ти. Только могли ли они успеть повсюду? Армейские и флотские подразделения гарнизона удвоили посты в ка­раулах: угроза захвата оружия стала далеко не теоре­тической. Вокруг военных городков все туже стягива­лись кольца блокад. Позже Народный фронт станет от­рицать свою причастность ко всему этому. На словах. А на деле в изданиях НФА накануне ввода войск появ­ляются призывы формировать отряды обороны, снаб­жать их всем необходимым для ведения вооруженной борьбы.

Эти лозунги без задержки претворялись в жизнь. «Призывные пункты» появлялись в разных концах горо­да. Среди добровольцев были не только «еразы», как потом станут утверждать со слов народофронтовцев не­которые журналисты, а также студенты, учащиеся, без­работные, которых принято стыдливо называть «вре­менно не работающими».

В те дни неформальная пресса запестрила публика­циями о «звериной сути Советской Армии», подливая масла на угли массового психоза. Не эти ли публикации подтолкнули молодежь к тому, чтобы увидеть в военном человеке врага, в которого можно и нужно бросить бу­тылку с огнесмесью, камень, гранату, которого можно расстрелять из окна дома? «В кого должны были стре­лять эти стволы?» — спрашивал я себя, глядя на кузов ЗИЛ-131, доверху заваленный изъятым у экстремистов оружием. Каждый день обнаруживались подобные опас­ные склады, свидетельствующие о плановой подготовке к вооруженным действиям, которая велась до ввода войск в город. На машиностроительном заводе имени Шмидта были обнаружены сборные детали стрелкового автоматического оружия и заготовки для них, в помеще­нии одного из НИИ — склад обмундирования военного образца и медикаментов, уложенных в санитарные полевые сумки. Чуть позже выяснилось, что для всего это­го использовались денежные средства Народного фрон­та и некоторых других неформальных организаций. На­капливались же эти средства самыми разными способа­ми: от членских взносов до неприкрытого ничем рэкета кооперативов, индивидуалов, перекупщиков. Кое-что перепало и от воротил теневой экономики. Всякая деста­билизация обстановки была им на руку, легче было про­ворачивать свои «делишки» в мутной воде всеобщего брожения. Перебои со снабжением и производством то­варов на госпредприятиях лишь повышали дивиденты подпольных бизнесменов. И они готовы были платить за это тем, кто воду мутил. Не случайно после того, как десантники захватили тщательно охраняемый теплоход «Оруджев», на котором находился один из координаци­онных пунктов НФА в Баку, в каютах судна были обна­ружены сберкнижки на предъявителя, по которым мож­но было получить около миллиона рублей в различных отделениях республиканского Сбербанка.

Совсем не случайными в этой связи выглядят и ак­ции по уничтожению пограничных инженерных и конт­рольных сооружений. У экстремистов были изъяты ору­жие и боеприпасы иностранного производства. Вскрыты склады с наркотиками, подготовленными к переправе «туда». В обмен на что?

И еще о наркотиках. Как ни старались деятели на­ционалистических неформальных организаций выстав­лять своих боевиков как борцов за высокие идеи, факты говорили о другом — большинство из них брали в руки оружие, подогревая себя «травкой». Нездоровый блеск

расширенных до предела зрачков мне пришлось видеть и у шестнадцатилетних парней, блокирующих военный аэродром в Гяндже, и у тридцатилетнего бородача, до­ставленного в больницу из района «Сальянских казарм» с огнестрельным ранением ног, и у подростка, бросав­шего камни в машину с солдатами. Я далек от мысли, что в Азербайджане так много наркоманов. Но, видимо, кто-то не пожалел средств, чтобы в те тяжелые для рес­публики дни во многих глазах сверкал наркотический блеск. Дурман националистических призывов и речей очень хорошо ложился на возбужденные несколькими затяжками наркотика мозги. Такое двойное оболванивание давало свои результаты.

Из рассказа политработника майора Валерия Сидо­рова: «Наша колонна входила в город в походном по­рядке. В начале Тбилисского проспекта в Баку мы встре­тили заграждение из тяжелых автомобилей и бензовозов с полной заправкой. Когда солдаты попытались разо­брать заслон, по ним был открыт фланговый огонь из окон и с крыш домов. Еще как следует не рассвело, а на улице бурлила толпа. Из нее в нас летели камни, бу­тылки с огнесмесью, потом грянули выстрелы. Недалеко от меня упал рядовой Андрей Кузьмин, я бросился к нему. Выстрел в солдата был явно прицельный, пуля пробила голову, войдя через глаз. Перевязка не потре­бовалась, Андрей умер сразу. Я вынес его из-под огня к машине. Здесь же стали поступать раненые…»

Несколько дней спустя из экстремистов и погромщи­ков кое-кто начнет делать мучеников. И небезуспешно. Ведь официальные органы власти будут молчать. А надо было бы по горячим следам найти преступников, плани­ровавших и организовавших строительство заграждений на пути войск, взявших в руки оружие и открывших огонь по солдатам, всех тех, кто «заводил» ослепленную эмоциями толпу на противозаконные действия, кто тол­кал женщин и подростков навстречу тяжелой военной технике, кто распускал слухи, нагнетал обстановку в го­роде. Безнаказанность сразу же стала толчком для ла­вины подобных преступлений. К чему это могло привес­ти, если бы не встали на пути преступников солдаты?

Можно тщательно анализировать и находить ошибки в решениях и действиях военных. Особенно это легко делать, как говорится, постфактум, в кабинетной тиши. Но давайте посмотрим на раскручивание пружины со­бытий без излишних эмоций и предвзятости. Войска, перебрасываемые в районы чрезвычайного положения, не были готовы к столь серьезному осложнению обста­новки в то время, как экстремисты ожидали более кро­вавых событий. Даже офицеры внутренних войск МВД СССР, «понюхавшие пороху» до того во многих горячих точках страны, признавались мне, что таких масштабов и такой организованности в действиях экстремистов они не встречали никогда.

— Можно ли было смоделировать ситуацию? — спросил я у члена военного совета Внутренних войск MB СССР генерал-майора А. Гриенко.

— Примерно наполовину,— ответил Александр Ива­нович.— При оценке возможного развития ситуации мы -исходим, как правило, из прецедента. Январские собы­тия в Азербайджане аналогов не имели.

Тем более трудно пришлось в этой обстановке армей­скому командованию. Бакинский гарнизон по-своей чис­ленности можно смело отнести к разряду, как говорится на военном языке, сокращенного состава. Гарнизон этот был весьма грамотно блокирован вооруженными отря­дами экстремистов и толпами неформалов. Войска вхо­дили в мирный город, а попали в первые же минуты в лабиринты баррикад и под хорошо продуманную систе­му огня. Отсутствие индивидуальных перевязочных па­кетов в некоторых подразделениях можно считать голо­вотяпством командиров и медработников, но можно понять и так, что военные не допускали и мысли, что прольется кровь.

Много говорено о целесообразности призыва резер­вистов. Мне пришлось видеть их неприкаянное бытие на Гянджском аэродроме, но я был свидетелем и четких действий ростовчан из батальона подполковника Влади­мира Саковского у северного КПП «Сальянских ка­зарм». Они не теряли головы под пулеметным огнем, сумели наладить взаимодействие с десантниками, очи­щая окрестные дома от вооруженных боевиков НФА, не испугались, увидев кровь. Благодаря этому были спасе­ны десятки жизней солдат, офицеров, местных жителей, получивших ранения в те страшные дни. Я представил тогда на минуту, что вместо этих бывалых солдат, из которых кое-кто прошел огонь Афганистана, вместо этих уже потертых жизнью мужчин оказались бы совсем дру­гие парни — последний, резерв Закавказского и Северо-Кавказского военных округов — учебные части, укомп­лектованные мальчишками с еще не отросшими после осеннего, призыва ежиками волос. Как бы они повели, себя в этой ситуации? Думаю, сравнивать не имеет смыс­ла. Да, пришло в семьи погибших горе. И не повора­чивается язык делить солдат на резервистов и «срочников». Они вместе выполняли свой долг, первыми шагну­ли навстречу смерти, чтобы остановить ее. И остано­вили.

Траурные реки людской скорби текли по улицам Ба­ку в день погребения жертв трагических январских со­бытий. Падали на землю и асфальт тысячи, сотни тысяч гвоздик, текли по лицам слезы, звучали призывы к мести. «О мертвых — или хорошо, или…» Но все ли погре­бенные тогда были жертвами? Не было ли среди них снайпера, стрелявшего в автобус с женщинами и деть­ми и снятого ответной очередью солдата из сопровож­дения беженцев? Или погромщика, ломившегося с охот­ничьим ружьем в квартиру прапорщика и убитого потом в перестрелке с подоспевшим комендантским на­рядом. Не там ли, в Нагорном парке, похоронен как герой пьяный водитель груженного щебнем КамАЗа, на­правивший свой автомобиль в людскую гущу на рассве­те 20 января? На его пути встал БТР, водитель кото­рого прекрасно понимал, что рискует жизнью. Но он получил лишь травму, от страшного удара погиб тот, который намеревался стать убийцей.

И еще один вопрос не дает мне покоя по сегодняшний день: почему никто не видел траурной процессии воен­ных, проводов в последний путь солдат и офицеров, ставших жертвой тех январских событий? Разве не вы­полняя воинский долг, погибли старший лейтенант А. Суворов, старший сержант С. Пятаков, рядовые П. Борисов, Д. Кулаков, А. Кузьмин? Или ушел в небы­тие скорбный воинский ритуал прощания с павшими бо­евыми товарищами? Почему возвеличена у бакинского Нагорного парка скорбь по одним и принижена до стыд­ливой торопливости в задворках казарм по другим? Или не все они граждане одной страны? Лично мне было стыдно видеть суетливую погрузку погибших военных из грузовой машины в транспортный самолет, унижающую достоинство не только павших, но и нас — живых.

Много сказано о «тбилисском синдроме». Он аукнул­ся уже не раз в нерешительности по пресечению массо­вых беспорядков. Сказался он и в зимних азербайджан­ских событиях. Я видел военного руководителя довольно высокого ранга,  который на прямой телефонный вопрос из горячей точки давал расплывчато-осторожные «рекомендации»: «Постарайтесь овладеть обстановкой, разъясните людям ситуацию, докладывайте об измене­ниях в соотношении сил. И, вообще, будьте там по­осмотрительнее…» А «там» шел бой. По солдатам били из автоматического оружия и «градобоек» — стомиллиметровых зенитных орудий — прямой наводкой, осколоч­ными снарядами…

Впрочем, не берусь осуждать людей, подверженных этому синдрому. Трудно выбрать твердую правовую по­зицию в море беззакония. Ведь чрезвычайное положе­ние было введено без конкретного юридического обос­нования его содержания. «Комендантский час, комен­дантские районы, власть военного коменданта» — все эти формулировки дал правовой документ, датированный 1941 годом. Кроме терминологии, он, пожалуй, больше ничем помочь не мог. Не та обстановка, не те времена… Поэтому без преувеличения можно сказать — наиболее решительные коменданты и командиры подразделений действовали на свой страх и риск. Но именно они и раз­вязывали узлы напряженности, именно их поступки и решения предотвращали бессмысленные кровопролитие и жестокость. Если бы не эти люди, события могли но­сить куда более трагический характер.

Попыток извратить факты и события того января бу­дет немало. Как не будет недостатка и в желающих бро­сить камень в сторону войск предотвративших большую беду. Камень измышлений, клеветы, лжи.

А мне надолго запомнится, как закончился тот мой день, прожитый в утробе БТР. Оставив позади сотни полторы километров горных дорог, мы остановились у старого каменного дувала на окраине азербайджанского села. Последний сухпай «добили» еще в обед, а сейчас солнце тонуло в алой полосе над грядой гор. Несколько небритых мужчин стояли поодаль, всем своим видом выражая недоброжелательность. Мы спрыгнули с бро­ни, разминая затекшие суставы. И тут откуда-то взялась пожилая женщина, она протянула сержанту Володе Армакову что-то завернутое в тряпицу. Пропала она так же неожиданно, как и появилась.

— Лепешка,— улыбка удивления расплылась на ли­це сержанта. — Живем, братва!

Большая хлебина, явно домашней выпечки, стала нашим ужином. И я вспомнил — у многих народов на­шей страны хлеб — символ и мира, и благодарности, и доверия, и дружелюбия. На Кавказе и в России так по­велось с давних времен…

Я улетал из Баку спецрейсом: «двухсотый груз» вез наш «Ан», в Афганистане такой самолет назывался «черный тюльпан». На борту — погибшие в бою солда­ты. А на аэродроме под холодным ветром у транспорт­ных самолетов толпились беженцы. Вспомнились пере­стрелки в горах и на улицах, серая боль госпиталей и больниц, кровь на снегу и на лицах солдат, слезы в глазах стариков и женщин. Русских, азербайджанских, армянских — разных. Будто в омут горя окунулся. За­хотелось крикнуть: «Люди, будьте благоразумны! Не дайте победить национализму!»