Текст:Г.С. Кнабе:Теснота и история в Древнем Риме

Г.С.Кнабе'

ТЕСНОТА И ИСТОРИЯ В ДРЕВНЕМ РИМЕ

 

В конце республики и начале империя, т.е. в I веке до н.э. и особенно в середине I века н.э. в Риме было очень тесно и очень шумно. Население города составляло к этому времени не менее I млн.человек. Большинство свободных мужчин в возрасте от 16 лет и многие женщины» равно как большинство приезжих, т.е. в совокупности от 200 до 300 тысяч человек, проводили утренние и дневные часы, по выражению поэта Марциала "в храмах, порти­ках, лавках, на перекрестках", преимущественно в тех, что были сосредоточены в историческом центре города. Этот исторический центр представлял собой прямоугольник со сторонами, очень прибли­зительно говоря, I км (от излучины Тибра у театра Марцелла до Виминальского холма) на 2 км (от Марсова поля до холма Целия), в котором в свою очередь выделялась еще более узкая зона,  за­строенная самыми роскошными общественными зданиями, окруженная наибольшим престижем, и где концентрация населения в утренние и дневные часы должна была быть наибольшей; в эту зону входили — Римский форум (80х180 м)¹, форумы Цезаря (43х125) и Августа (450 м по периметру), плотно застроенный лавками район между Римским форумом и Колизеем (80х200 м), несколько центральных улиц — Субура (ок. 350 м), Велабр (ок.1 200 м), Аргилет (немно­гим более 100 м). Поверхность площадей, а особенно улиц, которые в эту пору имели обычно ширину 5-6 м и никогда, кажется, не больше 9, существенно сокращалась из-за загромождавших их лавчонок трактирщиков, брадобреев, мясников и т.д.

1. По вполне очевидным причинам цифры, определяющие раз­мер данным давно не существующих, подчас не до конца раскопан­ных площадей и улиц сильно колеблются по отдельным историко-архитектурным работам я должны восприниматься только как приблизительные.

Несоответствие крайне ограниченной территории историческо­го центра я огромного количества тех, кто стремился не только попасть на нее, но здесь расположиться, людей посмотреть и себя показать, встретиться с приятелем или деловым партнером, сделать покупки, к приводило к той невыносимой тесноте, о кото­рой в одни голос говорят римские писатели и особенно выразитель­но Ювенал:

… мнет нам бока огромной толпою

Сзади идущий народ: этот локтем толкнет, а тот палкой

Крепкой» иной по башке тебе даст бревном иль боченком;

Ноги у нас все в грязи, наступают большие подошвы

С разных сторон, и вонзается в пальцы военная шпора².

² Ювенал. Сатиры, Ш, 244 — 248.

По свидетельству того же автора, носилки, в которых передвига­лись по городу богачи и знать, по улицам Рема приходилось нести, подняв их над головами — очевидно, толпа была настолько плотной, что иначе пронести их было невозможно. Тацит рассказывает, как присланные в Рим солдаты германской армии «стремились прежде всего на Форум… Непривычные к городской жизни, они попадали в самую гущу толпы и никак не могли выбраться, скользили на мостовой и падали, когда кто-нибудь с ними сталкивался»³.

³ Тацит. История, II, 88.

Скученность царила не только на улицах, но и в общественных зданиях. Остановимся на одной, самом типичном и самом известном — Юлиевой базилике. Она была построена на южной стороне Римско­го форума Цезарем и завершившим работы Августом и представляла собой пятинефное здание, в центральной части двухэтажное, раз­мером 60х108 м. В этом помещении постоянно заседали четыре суда по уголовным делам. Судей в каждом было 26, подсудимый при­водил с собой десятки людей, призванных оказывать ему моральную поддержку. Выступавший в заседании сколько-нибудь известный ад­вокат привлекал сотни слушателей. Многие из них весь день сиде­ли здесь или прогуливались по базилике и периодически устремля­лись к тому трибуналу, где должен был выступать адвокат, их чем-либо заинтересовавший. Тут же шла бойкая торговля, и на по­лу до сих пор видны круги и квадраты, очерчивавшие место того или иного купца. Сохранились на полу и фигуры другого назначе­ния — в них, играя в азартные игры, забрасывали кости или мо­неты; игра шла не менее бойко, чем торговля, и все это постоян­но хотело    есть и пить, в толпе непрерывно двигались продав­цы воды и съестного, а если приезжим бывало трудно расплатить­ся, они могли обменять деньги у сидевших тут же менял. Здесь обращает на себя внимание не только теснота как таковая, но и еще одна особенность римской толпы — количество разнородных дел, которыми люди занимались одновременно на одном и том же ограни­ченном пространстве. Известен случай, когда оратор Кальв высту­пал на Римском форуме с обвинительной речью против одного-то из семьи Брутов — как раз в это время мимо, лавируя в толпе, про­ходила погребальная процессия — хоронили другого члена той же семьи. В декабре 69 года, когда солдаты императора Вителлин штурмовали Капитолий, где засели флавианцы, младший сын Флавия Веспасиана и будущий император Домициан спасся, замешавшись в толпу поклонников Изида, которые спокойно отправляли свой культ» нимало не смущаясь сражением, идущим вплотную к ним.

И густота толпы сама по себе, я только что отмеченная ее особенность порождали невероятный шум, а голые кирпичные и каменные фасады, ограничивавшие узкие улицы, отражали и еще бо­лее усиливала его. Ювенал уверял, что в Риме умирают в основ­ном от невозможности выспаться. Маршал не мог заснуть от сту­ка телег, гомона ребятишек, еще до света бегущих в школу, от­того, что менялы, зазывая клиентов, непрерывно стучат монета­ми по своим переносным столикам. Сенека, приближенный Нерона и один из фактических правителей государства, жил над публичной баней и специально вырабатывал у себя нечувствительность к постоянно окружавшему его грохоту. Интенсивность запахов не уступала, интенсивности шума. Из бесчисленных харчевен неслись дым и ароматы дешевой пищи. "От дыхания наших дедов и праде­дов разило чесноком и луком", — вспоминал Варрон⁴. Жapa стоя­ла большую часть года, одежда была дочти исключительно шерстя­ной, а у бедняков и грубошерстной. Рацион состоял в основном из гороха, полбы, хлеба и пахучих-приправ. Нетрудно (или скорее очень трудно) себе представить, в какой океан запахов по­гружался человек, входя в эту плотную, оглушительно галдящую толпу.

⁴ Цит. по М.Е.Сергеенко. Жизнь древнего Рима, M.-I., 1964, с. 127.

Что означала вся эта атмосфера — обычное проявление южно­го темперамента и доныне живущих в Италии бытовых традиций, или нечто иное  — содержательную характеристику римской гражданской общины, внутренне связанную с особенностями ее истории, общественной психологии и культуры? Есть, по крайней мере, три обстоятельства, заставляющих отказаться от первого из этих предположений и принять второе.

I. Публичность существования и его живая путаница были ти­пичны не только для городских улиц и общественных зданий, они царили также и в жилых домах – domus-ax и insul-ax.

Разница между этими двумя типами римских жилых зданий в традиционном представлении сводится, как известно, к следующе­му: домус — особняк, в котором живет одна семья, инсула — мно­гоквартирный дом, заселенный множеством несвязанных между со­бой семей; домус в основе своей одноэтажное строение, инсула -многоэтажное; домус как резиденция одной семьи представляет собой автономное архитектурное целое, имеющее самостоятельные выходы на улицу, в инсуле резиденция каждой семьи несамостоятельна, включена в сложный архитектурный комплекс и не имеет отдельных выходов на улицу; домус типичен для старого респуб­ликанского Рима, инсула распространяется преимущественно в эпо­ху ранней империи. Все эти противоположности, такие реальные и обоснованные в пределах традиционного историко-архитектурного анализа, оказываются, если подойти к ним с точки зрения общей структуры материально-пространственной среды той эпохи, весьма относительными. В определенном смысле они растворялись для римлянина в едином типе организации действительности — в том самом, который был немыслим без тесноты и шумной публично­сти, существования.

Если учесть эту сторону дела, несколько по-иному выглядит и чисто архитектурное соотношение обоих типов жилых домов. Ком­наты, выходившие на оба центральных помещения италийского домуса  — на внутренний дворик-цветник, или перистиль, и на парад­ный зал со световым колодцем, или атрий, — почти не имели окон. Между ними и внешними стенами оставалось пустое пространство, наглухо отделенное от жилой части дома, и в нем размещались имевшие самостоятельный выход на улицу так называемые таберны. Обычно их занимали под мастерские, склады или лавки, которые хозяин либо использовал сам, либо — чаще — сдавал внаем. Домус в этом случае не был обиталищем одной семьи, а включал в себя и ряд помещений, к ней отношения не имевших. Арендовавший таберну ремесленник или торговец мог поселиться в ней на своего рода антресолях вместе со своей семьей, а бывали случаи, когда таберны и прямо сдавались под квартиры с отдельным выходом, как было, например, в роскошном доме, расположенном непосредственно за форумом в Помпеях и известном под именем "Дома Пенсы". Сле­дующий шаг на этом пути состоял в том, что один человек при­обретал ряд соседних домов и, либо подводя их под общую крышу, либо каким-нибудь другим способом, превращал их в своеобразный комплекс, где арендаторы таберн со своими семьями, отпущенники с их семьями, работники лавок и мастерских и семья хозяина жили в непосредственном контакте друг с другом. Таково  положение, например, в домах №№ 8 — 12 на 6 участке I района Помпеи, в домах Корнелия Тегета, Кифареда или Моралиста. В последнем случае в соединенных домусах с общим атрием жиля две семьи, известные нам поименно — Аррии Политы и Эпидии Гименеи.

Слияние жилых ячеек в единый улей шло не только до гори­зонтали, но и по вертикали. Жилой аттик домуса обычно имел выход как на первый этаж, так и на балкон, расположенный по фа­саду и в ряде случаев продолжавшийся на фасад соседнего дома. Если отдельные помещения в таком аттике сдавались внаем и при этом еще соединялись с табернада, от замкнутой независимости и самостоятельности и самой семьи, и ее резиденции, которая в идеализированном историко-архитектурном представлении составляет сущность римского домуса, не оставалось и следа. Попробуем вообразить себе, например, как жилось в Помпеях в доме № 18 12-го участка VП района, часть которого занимала одна семья, в табернах расположился публичный дом, а в аттике (или, если угодно, на втором этаже) ряд помещений принадлежали каж­дое отдельной семье, и члены их проходили домой по балкону, имевшему выход через соседний дом № 20.

Для того, чтобы представить себе реальное соотношение до­муса и многоквартирного дома, необходимо вспомнить, что основ­ной смысл слова "инсула" — это застроенный участок, ограничен­ный со всех сторон улицами, независимо от того, застроен ли особняками или доходными домами⁵. Именно так этот термин упот­ребляется систематически в своде римского права "Дигестах". Перенесение его на многоквартирный и многоэтажный дом было воз­можно потому, что между тем и другим не видели принципиальной разницы. Застроенный участок — квартал по фронту, квартал в глубину — заполнялся обиталищами, соединенными между собой та­ким количеством переходов, внутри и по балконам, подразделен­ным на такое количество сдаваемых в наем лавок, квартир, арен­даторы которых сдавали площадь еще от себя, что границы изна­чальных домусов и инсул во многом стирались, и весь участок превращался в некоторое подобие улья⁶. Этот вывод вытекает» насколько можно судить, из всего материала, только что приведенного. Дополнительно можно обратить внимание, во-первых» на то, что в "Дигестах" конфликтам, возникавшим именно из подоб­ной путаницы жилых домов и помещений⁷, посвящен целый раздел — если понадобилось специальное законодательство, положение это должно было существовать повсеместно; во-вторых, — на слово — употребление у римских авторов⁸, которые подчас явно не видели четкой границы между инсулой, домусом и жилым строением
вообще (aedes)⁹. Если при. всех юс различиях перечисленные раз­новидности римского жилья в сознании современников сливались» то очевидно существовало в этом сознании некоторое более широ­кое представление, охватывавшее жилую среду города в целом, и
внутреннее единство ее воспринималось как нечто более важное и
более реальное, чем внутренние различия. В римских домусах и инсулах при их очень значительных размерах было тесно, хотя и не так, как на улицах, но столь же, если не более, ощутимо: и там, и тут, человек не мог и не хотел изолироваться, замкнуть­ся, отделиться, остаться наедине с собой; — император Марк-Авре­лий почувствовал эту потребность лишь полтора столетия спустя. Теснота на улицах и жилища-ульи в описываемую эпоху были еще двумя слагаемыми единого ощущения жилой среди, воспринимавшего­ся императивно: быть всегда на людях, принадлежать к плотной живой массе сограждан, смешиваться со своими и растворяться в них.

⁵ Ср. Фест. О значении слов. Цит. по книге: Архитектура античного мира. Сост. В.П.Зубов и Ф.А.Петровский. М., 1940, с. 458,

⁶ См. там же, №№ 500 — 530, с. 149-155.

⁷ Дигесты, VIII, 2, 41: "Олимпику завещатель при жизни от­казал жилое помещение и житницу, находившуюся в этом доме; при том же доме — сад и столовая на втором этаже, не отказан­ные Олимпику; в сад и в столовую доступ всегда был из дома, в котором Олимпику предоставлено жилое помещение; спрашивается, обязан ли Олишшк предоставить остальным наследникам право прохода в сад и в столовую?"

⁸ См., например, Цицерон. Речь в защиту Целия, 17; Об обязанностях, III (16), 66.

⁹ Интуиция художника часто воссоздает прошлое не менее точно, чем выкладки исследователя, подтверждая и дополняя последние, В фильме Феллини "Рим" огромный жилой дом – образ вечного обиталища вечного города, где древнеримская действи­тельность смешивается с современной — представлен именно как улей, где помещения я люди в них сложно перепутаны.

2. Ощущение тесноты осознавалось как порождение родной ис­тории и как ценность. Обычное мнение о том, что описанные осо­бенности римской жизни — результат перенаселения городов в на­чале империи, неточно. Перенаселенность разумеется была¹⁰, и разумеется она разлагала традиционный быт этого общества, в основе своей остававшегося примитивным, натуральным, преимуще­ственно сельским. Но описанные выше архитектурные и бытовые явления, в которых реализовался процесс перенаселения, существо­вали с глубокой древности, и сан его кризисный характер был порожден приверженностью к исторически сложившимся формам явно себя изживавшим. Этажи существовали с незапамятных времен — еще в 218 году до н.э., как рассказывает Тит Ливии, бык взобрал­ся на третий этаж дома и бросился оттуда, испуганный тревогой, которую подняли жильцы¹¹, и с самого начала были она чертой не только инсул, но и домусов — "с верхней части дома через окно" обращалась к народу Танаквиль, жена царя Тартания Приска¹², которая очевидным образом не могла жить в доходном доме; с верх­него этажа домов своих друзей любил смотреть цирковые игры импе­ратор Август. Балконы, игравшие такую значительную роль в прев­ращении римских домов в "ульи", назывались до-латински "мениа­ны" по имени Мения, консула 318 года до н.э., т.е. существова­ли с IV века, и законы против злоупотребления ими принимались, но свидетельству историка Аммиаyа Марцеллина, "еще в древние времена"¹³. Консул 186 года до н.э. Публий Постумин развел сына с невесткой и выделил ей помещение на втором этаже своего дома, отделенное от резиденции семьи и имевшее самостоятель­ный выход на улицу через балкон. Взгляд на архитектурное сооружение как на совокупность относительно самостоятельных, но сложно взаимосвязанных помещений ясно чувствуется иногда в старых римских храмах — таких, например, как храм Фортуны Примигении в Пренесте (конец П века до н.э.). Некоторые исследо­ватели с полными основаниями видят в таком подходе к зданию коренную особенность римского архитектурного мышления, с само­го начала отличавшую его от греческого¹⁴. Римляне во всяком случае думали именно так и полагали, что на самой заре истории боги научили их

… строить дома, сочетая жилище свое воедино

С крышей другой; чтоб доверье взаимное нам позволяло

Возле порога соседей заснуть¹⁵.

¹⁰ С конца Ш в. до н.э. до середины I в. н.э. население Рима выросло почти в пять раз, а территория — едва ли в 2 — 2,5 раза.

¹¹ Тит.Ливий, XXI, 62.

¹² Там жe, I, 41.

¹³ Аммиан Марцеллин, XXVII, 9, 10.

¹⁴ John В, Ward-Perkins. Roman Architecture, N-Y., I977, Р. 35-39; 80.

¹⁵ Ювенал, ХУ» 153-156.

Такая теснота воспринималась в интересующую нас эпоху как одно из частных, но вполне ощутимых проявлений демократической традиции полисного общежития, простоты и равенства и, в этом смысле, как ценность. Это видно не только в распространенных славословиях тесноте и скромности жилищ былого временя, как например» в знаменитом 86 письме Сенеки Луцилию или во многих местах "Естественной истории" Плиния Старшего, но и в поведе­нии императоров I века. Всегда рассчитанное на определенный общественный резонанс, оно в положительной или отрицательной форте учитывало народные вкусы и тем самым отражало и характеризовало их. Большинство первых императоров жали очень публич­но, подчас в тесноте и скученности, не только не смущаясь, но как бы даже бравируя этим. На склоне Палатинского холма, где находился комплекс императорских дворцов, размещались сыровар­ни, непрерывно дымившие и окутывавшие дымом и ароматами весь холм. Клавдий, прогуливаясь по Палатину, неожиданно услышал голоса ж шум и, осведомившись» узнал, что это историк Сервилий Конкан публично читает в одной из комнат дворца свое новое произведение — императора никто об этом не предупреждал» но та­кое обращение с его домом, по всему судя» нимало его не шокировало. В составленной Светонием биографии этого императора он ив раз и по самым разным поводам изображен в толпе, которая ведет себя по отношению к нему без всякого особого почтения. Вителлий постоянно сидел в цирке в самой гуще толпы и прислушивался к мнению окружающих; из комментария Тацита к этому сообщению¹⁶ явствует, что он считал такое поведение само по себе достойным и правильным, и только общеизвестные пороки Вителлия придавали ему иной отрицательный смысл.

¹⁶ Тацит, История, II, 91.

Древние авторы – Тацит, Младший Плиний, Светоний, Ювенал, Дион Кассий — были уверены, что в I веке уединения в загород­ной резиденции всегда искали только нарушавшие римские тради­ции дурные принцепсы. На Капри, изолированный от людей ж по­груженный в противоестественные пороки, проводит последние го­ды своей жизни Тиберий. Домициан, в отличие от отца и брата, живет не в Риме, а в Альбе, где собирает приближенных и где вершит неправедный суд и жестокую расправу. Показательно, что непопулярный в последние годы жизни Нерон, отстроив себе в цент­ре Рима огромную резиденцию (так называемый Золотой дом), за­крыл доступ в нее народу — первое, что сделал очень популяр­ный Веспасиан, состояло в том, чтобы срыть здания дворца и построить на их месте открытый десяткам тысяч посетителей Коли­зей, где он постоянно бывал и сам. Первый император, полностью порвавший с патриархально-римскими, августовскими, традициями принципата, Адриан жил в уединенном Тибуре. Напротив того, верные римской традиции "хорошие" принцепсы изображаются теми же авторами либо в толпе, как Август или Траян, либо в решающую минуту идущими в толпу как Гальба. Показательно, что в возвра­щении к народу, в физическом, погружении в его массу искали в роковую минуту если не спасения, то облегчения даже такие лю­ди, в обычное время весьма далекие от традиций римской демокра­тии, как Вителлий. — "Облаченный в черные одежды, окруженный плачущими родными, клиентами и рабами, спустился он с Палатина. За ним, как на похоронах, несли в носилках его маленького сына. Не было ни одного, даже самого бесчувственного человека, которого не потрясла бы эта картина: римский принцепс, еще так недавно повелевавший миром, покидал свою резиденцию и шел по улицам города, сквозь заполнившую, их толпу, шел, дабы сло­жить с себя верховную власть» Протягивая ребенка окружавшей толпе, он обращался то к одному, то к другому, то ко всем вместе, рыдания душили его. Вителлий двинулся к храму Согласия с намерением там сложить с себя знаки верховной власти и затем укрыться в доме брата. Вокруг кричали еще громче» требуя, что­бы ан отказался от мысли поселиться в частном доме и вернулся на Палатин.  Пройти по улицам, забитым народом, оказалось невозможно. Вителлий поколебался и вернулся на Палатин"¹⁷.

¹⁷ Там же, Ш, 67-68. Отрывок дан с пропусками, которые в настоящем тексте не отмечены.

Показательно в этом смысле отношение, которое существовало в Риме к ликторам — служителям должностного лица, очищавшим для него дорогу. Они нередко вызывали раздражение, нападки, а иногда и погибали, так как разгон толпы и обособление в ней магистрата воспринимались как посягательство на демократию и равенство граждан. Описывай гражданскую войну 69 года, Тацит дважды отмечает подобные случаи¹⁸.

¹⁸ Там же, Ш, 31 и 80.

Представление о связи между человеческой теснотой и сущностью римского мира прямо и ярко выражено в рельефах колонны Траяна. Лента ,которую они образуют, тянется, как известно» на 200 м, разделенных на 124 эпизода. Первый изображает римский "лимес"  — засечную черту укреплений по берегу Дуная, обращен­ных в сторону не-римского и вне-римского мира варваров. Укреп­ления расставлены редко, так что создается острое ощущение пу­стынности, безжизненности страны перед ними к вокруг них. В двух следующих эпизодах появляются люди и архитектура, но все это по-прежнему как-то тонет в угадывающейся вокруг пустыне. Но вот в 4 к 5 кадрах по наплавному мосту пересекает Дунай рим­ское войско, и сразу становится ясно, что разреженность первых кадров и предельная заполненность последующих — сознательный прием: в левом нижнем углу изображен бог Дунай, за ним пустота, и из своего одиночества он взирает на живую массу римлян, плот­ной толпой валящих из ворот лагеря. Кадры 10-15, показывающие римлян в начале похода, переполнены людьми, движением, деятель­ностью — идет строительство лагеря, рубка леса, наведение моста. Когда людей в кадре становится меньше, заполненность его от это­го не снижается — в нем появляются орудия и материалы труда, укрепления, стены. Стихия римлян — плотное и бодрое многолюдст­во, неотделимое от деятельности, движения, энергии. И, напротив, дакя, даже когда их много, никогда не создают этого впечатления. Контрапункт римского и варварского начал, выраженный через по­стоянное сопоставление тесно сплоченных очагов организованной деятельности и разреженной природной пустоты — сквозная тема¹⁹ всего произведения. Но кончилась война я кончилась лента рель­ефов. В двух последних кадрах даки уходят в степи, и в прежней пустоте безмятежно пасутся несколько овец и коз.

¹⁹ Показательно, что примерно в эти же годы в "обилии свободных пространств" видел одну из характеристик жизни вар­варов-германцев Корнелий Тацит — "Германия", 26.

3. Теснота в обоих своих взаимосвязанных значениях — и как явление городской жизни, и как ценностное представление общественного сознания — начинает исчезать из римской дейст­вительности с середина I века н.э. После грандиозного пожара 64 года, который уничтожил большую часть Рима и особенно губи­тельно сказался на его историческом центре, Нерон установил новые правила городской планировки и домостроительства. Они отвечали давно назревшей потребности и потому были быстро вос­приняты архитектурной практикой» вступившей отныне период коренной перестройки — настолько коренной, что ее подчас не без оснований называют Римской .архитектурной революцией. Она продолжалась несколько более полустолетия и принципиально из­менила облик жилых домов и общественных сооружений, всю эстетику жилой среды. Процесс этот хорошо освещен в литературе²⁰, и общее его направление достаточно ясно. — Центральные улицы Рима, а вслед за ним и многих городов империи, выровнялись и расширились; единицей градостроительства стал теперь не застро­енный участок — инсула, а отдельное архитектурное сооружение, "ограниченное со всех сторон собственными стенами, но не сте­нами, общими у него с другими домами"²¹; было запрещено за­страивать дворы; этажность ограничена. Соответственно исчезло большинство предпосылок "дома-улья", а вскоре и сами дома это­го типа. Освещение через внутренний световой колодец атрия или перистиля уступило место освещению через окна во внешних стенах, что наполнило комнаты светом. Последнее обстоятельст­во было связано с перестройкой всей системы эстетических пред­ставлений в данной области. В центр ее выдвигается не строе­ние как таковое, а внутренний объем, представляющийся тем более совершенным, чем больше в нем простора, света и воздуха

чем более он открыт окружающей природе. Решению этой эстети­ческой задача подчинена в частности воя настенная живопись в Помпейских домах 60 — 70-х гг. Растет и приобретает новый смысл тот вид общественная вооружений, который больше всего соответ­ствует этому представлению — термы. В их огромных завах, бесконечных галереях, прохладных нимфеях и библиотеках человек чувствовал себя в принципе по-иному, чем в портиках и базиликах республиканской поры — предоставленным самому себе и собе­седникам, соотнесенном с окружающими, а не вдавленным в их тол­щу. Разумеется, смена эта не была ни мгновенной, ни линейно-четкой, обе традиции сосуществовали довольно долго, но кон­траст нового уклада с описанным выше, тем не менее, раскрывает­ся совершенно ясно в ряда сопоставлений: инсулы, описанные в Ш сатире Ювеннла, и новые жилые кварталы Остии; "ульи" в райо­не помпейского форума и особняки-виллы, вроде дома Лорея Тибуртика в районе новостроек в конце улицы Изобилия; форум Цезаря и форум Траяна; Стабиевы бани в Помпеях и термы Каракаллы в Риме.

²⁰ В первую очередь в классической работе A.Boethius. The Neronian. «Nova Urbs». Corolla Archaeologica. <st1:City><st1:place>Lund</st1:place></st1:City>, 1932.

²¹ Тацит, Анналы, IV, 43.

Все это — вещи» широко известные, я к нам можно было бы не возвращаться, если бы не два обстоятельства, одно из которых освещается в литературе редко, а другое никогда, и без кото­рых завершить рассмотрение ряшкой тесноты именно как истори­ческого явления вряд ли возможно. Первое из них состоит в том, что технические, строительные и государственно-политические предпосылки Римской архитектурной революции существовали очень задолго до нее. Масштабные сооружения флавианской (63-96 гг.) и последующей эпох были невозможны без строительного раствора, который римляне называли opus caementicim , а мы за неимени­ем лучшего слова — "римским бетоном"» Но этот "бетон" применялся в Риме с Ш века до н.э. и довольно широко, возможности его были известны, однако в массовом масштабе не использовались вплоть до общей перестройки материально-пространственной сре­ды во второй половине I века н.э. Конструктивной основой зда­ний, созданных Римской архитектурной революцией явились арка и свод. Они применялись в Риме всегда — с этрусских времен, были органически глубоко римскими, народными архитектурными формами, но использовались систематически до 60-70-х гг. I ве­ка н.э. лишь в некоторых типах "непрестижных" сооружений, вро­де акведуков и мостов — в Юлиевой базилике, например, они скры­ты за каноническим "ордерным" фасадом. Наконец, идея изменения принципов и характера застройки Рима была и у Цезаря, и осо­бенно у Августа, который во многом ее осуществил и с основани­ями говорил, что «приняв Рим кирпичным, оставляет его мраморным»²², но изменения эти шли в русле традиций и не привели ни к чему, подобному архитектурной революции конца века, хотя субъективных, да и объективных возможностей для ее осуществле­ния у гениального Августа было несравненно больше, чем у Неро­на и, тем более, у Флавиев. Очевидно, лишь в конце I века н.э. произошло что-то, позволившее всем этим предпосылкам реализо­ваться, слиться воедино и из разрозненных фактов строительной технологии и политики превратиться в единый капитальных факт культуры. Этим «чем-то» был окончательный распад Римской граж­данской общины.

²² Светоний. Август, 28, 3.

Античный город-государство, или полис, разновидностью ко­торого была римская гражданская община, представлял собой, во-первых, хозяйственную и социально-политическую систему и, во-вторых, систему идеологическую. Они обладали известной само­стоятельностью по отношению друг к другу; в Риме это проявилось в частности в том, что по причинам, о которых здесь нет возможности говорить подробно, разрушение первой из указан­ных систем и распад второй оказались разделенными во времени интервалом в 100 — 150 лет. В социальных потрясениях послед­них десятилетий республики, в гражданских войнах I века до н.э., в реформах Августа и его преемника Тиберия навсегда исчезли народное собрание как высший орган власти и, соответ­ственно, выборы магистратов этим собранием, народное ополче­ние, периодические переделы земли и другие конститутивные признаки древней гражданской общины как социально-политичес­кого организма. Сменившая ее государственная организация, од­нако не сумела создать собственной идеологии, и такие атрибу­ты города-государства как республиканская форма власти, все­мерное ограничение римского гражданства, нормативная роль консервативной полисной традиции в области морали и права про­должают на протяжении большей части I века, исчезая постепен­но из реальной жизни, сохранять значение идеальной нормы. 1ишь со второй половины века противоречие это начинает утра­чивать свою четкость и напряженность. Римская гражданская об­щина исчезает также и как система таких идеализированных ар­хаичных идеологических норм, чтобы со времени Адриана (117 -138 гг.) окончательно раствориться в пестром космополитизме и правовом единообразии мировой империй.

Развитие и гибель этих двух систем однако происходили на фоне и в связи с эволюцией третьей — системы трудовых навы­ков и бытовых привычек, полуосознанных норм повседневного поведения, реакций на условия и характер окружающей материально-пространственной среды, Томас Манн назвал статью, которую он посвятил своему родному городу "Любек, как духовная форма жизни". Каждый органически развившийся город представляет со­бой "форму жизни" — материальную» поскольку она отражает реаль­ные условия существования людей, и духовную, поскольку она ста­новится необходимым элементом самосознания народа. Древний Рим представлял собой такую "форму жизни" по преимуществу.

Римская "форма жизни" обладала определенными структурными особенностями. Она была органически связана с производством, с социально-политическим строем, идеологией, и такой ее эле­мент, как привычка к тесноте» непосредственно выражал эту связь. Обусловленная хозяйственно и исторически, древняя рим­ская прямая демократия предполагала физическое присутствие всех граждан при решении дел общины, они приходили со своих участков земли, розданных им государством, и стояли тесным строем, тем же строем, каким шли в поход, узнавая каждого в ли­цо, свои среди своих; — еще Старший Катон говорил, что он зна­ет по именам всех римлян. Поэтому чураться народа и физически, чисто пространственно от него отделяться, отличаться не только взглядами, но даже, одеждой и запахом считалось оскорблением общины²³. То было традиционное обвинение, которое предъявляли высокомерным аристократам все подлинные и мнимые защитники res publica  — "народного дела", от того же Катона до Пизона Лициниана; ни у одного народа привычка к духам не фигурирова­ла так часто в роли государственного обвинения. Поэтому же, продолжая традиции родовой, общины, римлянин считал непристойным и кощунственным принимать сколько-нибудь ответственное решение одному, без совещания с друзьями, постоянно дома, на фо­руме и в походе, плотной группой окружавшими любого видного гражданина — они не случайно назывались cohors amiconm -"когорта друзей"; на рельефах своей колонны Траян ни разу не появляется без них.

²³ Авл Геллий, Аттические ночи, X, 6: "Римское государст­во наказывало дерзость не только в делах, во и в словах — лю­ди верили, что это необходимо для сохранения римских нравов в их строгости и чистоте. Дочь знаменитого Аппия Слепца (цензор 312 г. до н.э. и дважды консул, в 307 и 296 гг., строитель Аппиевой дороги.- Г.К.), выходя из театра, попала в плотную тол­пу; люди устремлялись в разных направлениях и отталкивали ее то туда, то сюда. Жалуясь на свои злоключения, она сказала: "Что бы со мной стало и насколько сильнее меня бы стиснули, если бы брат мой Публий Клавдий не потерял в юрском сражении целый флот, а с ним и множество граждан. Теперь их было бы столько, что они определенно задавили бы меня насмерть. О, если бы только, — продолжала она, — брат восстал иp мертвых, повел бы в Сицилию еще один флот и потопил бы там я эту толпу, так измучившую меня, несчастную!". Слова этой женщины, подлые и недостойные гражданина, народные эдилы Гай Фунданий и Тиберий Семпроний покарали орграфом в двадцать тысяч старинных ассов. Случилось это, как утверждает в своем сочинении "О сужде­ниях народных" Капитон Аттей, в пору Первой Пунической войны, в консульство Фабия Лицина и Отацилия Красса (246 г. до н.э. — Г.К.). Эта же история рассказана у Валерия Максима VIII, I.

Но "третья система" римской гражданской общины обнаружива­ет при этом по отношению к первым двум такую же самостоятель­ность» которую те обнаруживали по отношению друг к другу. В общем кризисе античного полиса различные элементы этой треть­ей системы могли в частности отмирать на том или ином этапе исторической эволюции и не обязательно всем вместе и до конца сопутствовать истории города. Так, привичка, воспринимать чу­жое, иноземное, пространственно отдаленное, как страшное и враждебное, столь сильная у греков, в Риме никогда не была крепкой и отмерла очень рано — уже во втором веке до нашей эры от нее не остается и следа. И напротив того, привычка к членению социальной действительности на микрообщности, обла­давшие в массовом сознании большей реальностью, чем макрооб­щность республики в целом, пережила римскую гражданскую общи­ну и в виде "коллегий простых людей", дружеских кружков, куль­товых объединении дожила до конца античного мира. Привычка к тесноте, как показал материал настоящего заключительного раз­дела, эволюционировала своим особым образом и обнаружила на­иболее тесную связь со всем идеологическим строем римской гражданской общины. После его крушения теснота могла сохранить­ся как физическое явление — как "форма жизни" она существовать перестала.

 

 

Источник: «Культура и искусство античного мира». Материалы научной конференции (1979). Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина. М., Советский Художник. 1980 сс. 385-405

---

[http://traditio.ru/holmogorov/library/index.htm Библиотека Егора Холмогорова]