Текст:Егор Холмогоров:Кремлевский мечтатель

КРЕМЛЕВСКИЙ МЕЧТАТЕЛЬ

 

13 сентября в "Александр-хаусе" на Якиманке состоялось очень странное мероприятие под названием "гражданские дебаты «Два года до объявления президентских выборов (повестка дня для второй половины президентского срока В.Путина)»". От такого названия берет оторопь — на ум сразу лезут ахматовские строки: "слова, чтоб тебя оскорбить", настолько обидно для Президента звучат формулировки заявленной темы дебатов, начиная от совершенно неуместного по отношению к Президенту "В.Путин" и кончая еще более неуместным и преждевременным обсуждением вопроса о президентских выборах 2004 года. Создается впечатление, что собравшиеся политтехнологи просто начинают заранее "разводить" богатого клиента, чтобы купить себе еще чуть-чуть покушать. Но нет. Заявка была сделана на большее. И особенно скандализировало всех выступление директора Фонда Эффективной Политики Глеба Павловского, традиционно считаемого ведущим политтехнологом России. Многим показалось, что Павловский фактически заявил о переходе в оппозицию и выдвинул чуть ли не программу мятежа политической элиты против Владимира Путина.

Такой же, далеко выходящей за границы простого возмущения, была и первая реакция автора этих строк, едва не пустившего в печать совсем другую и очень злую статью, посвященную мятежу ноябристов. Олигархическая пресса также немедленно откомментировала происшедшее в свою пользу с заголовками типа: "Павловский сделал Путину предупреждение". Совсем уж отличился либерал-отморозок Сергей Юшенков, заявивший, что Павловский назначил дату… государственного переворота против Путина на 14 июля 2001 года. По словам Lenta.ru: "По словам члена СПС, Павловский полагает, что Путин должен уйти с поста президента 14 июля 2003 года. В качестве доказательства того, что опасность переворота реальна, Юшенков почему-то сослался на исторический прецедент, когда накануне революции 1917 года с предупреждением о перевороте в печати выступили большевистские деятели Зиновьев и Каменев". Откуда это взял Юшенков — злой дух его знает, но реакция более чем показательная, либералы поняли Павловского именно так, консерваторы-государственники, полагаю, тоже. Но не все так просто.

По сути Павловский пытается осмыслить тот шок, в который повергла и элиту и некоторую часть народных масс резкая перемена политики Путина, решительные шаги на сближение с Западом и в частности США, в эпоху после Террора. Ему представляется, что тем самым Путин взрывает ту широкую общественную коалицию, которая привела его к власти — "путинское большинство", состоящее из правых и левых, из олигархов и "спецслужбистов", из "общественности" и простых колхозников. Путин как бы "сужает" свою электоральную базу, но, в то же время, расширяет контур возможностей, вместо политики балансировки между разными политическими силами переходит к открытой, творческой политике. Но это мнение о ошибочно.

Власть Путина имеет неэлекторальное происхождение с самого начала, причем дело не в "назначении Ельциным", а в том, что китайцы называют "небесным мандатом", в безусловном праве на власть, не обусловленном ничьей "демократической" или какой-то еще человеческой волей. Этот "мандат" по сути признан всем обществом и незачем говорить о том, что "Путин должен стать национальным лидером" — он давно уже более чем национальный лидер, он центральный элемент российской национальной с прицелом на имперскую государственности, более того, он — один из атрибутов этой государственности, куда более весомый, чем герб или гимн. Ни один из лидеров, которых может попытаться выставить в противовес Путину любая элита или контрэлита не способен составить ему конкуренцию. Как политик Путин давно уже выше политики.

Давно пора понять, что Путин — это всерьез и надолго. Его власть не определяется и, тем более, не будет определяться далее ни позицией элит, ни суммой векторов политического противостояния. В условиях тотальной войны, которая расползается по глобализирующемуся миру, власть Путина основана отныне на этой войне, на военном лидерстве, не нуждающемся в оправданиях, как до того его власть была основана на командовании подавлением внутреннего мятежа. Путин выступает идеологом и своеобразной валькирией тотальной войны против терроризма, он чувствует, что это его война. Президент менее всего занимается внешнеполитической риторикой, когда говорит: "Россия была одной из первых стран, которые приняли на себя удар современного терроризма. Мы боролись с ним своими силами. Сегодня образовалась широкая коалиция стран, готовая противостоять этой угрозе. Террористы рассчитывали запугать нас, сыграть на противоречиях между государствами, расколоть мир, мировое сообщество. Но в ответ они получили нашу сплоченность и нашу солидарность – я бы сказал, неслыханную солидарность для современных условий. Не оправдались и их расчеты на то, что жажда возмездия заставит нас уподобиться им самим, действовать такими же жестокими методами: антитеррористическая коалиция не ведет борьбу ни с одним государством и ни с одним народом. Для нее не существует никаких врагов, кроме самих террористов. Террористы пытались вбить клин между христианским и мусульманским миром, разжечь "конфликт цивилизаций". Но этого тоже не произошло. Наш общий враг — вне национальности, вне религии и вне цивилизации. Для России это очевидно…".

Фактически Путин сегодня претендует на идеологическое лидерство в том противостоянии, которое способно изменить мир, поскольку ни одна из ведущих стран мира не выйдет из этой войны серьезно не изменившейся. Путина явно стесняет невозможность России материально обеспечить свое лидерство в глобальном конфликте, а потому вынужден ограничиться прежде всего шлифовкой идеологической составляющей новой идеологии.

Павловский правильно чувствует тут открытие целого ряда уникальных возможностей, закрытых прежде, но этим фактом его понимание и ограничено. Для него оно остается в рамках "е''вропейского цивилизационного выбора", который якобы делает путинская Россия. Во имя этого выбора Павловский фактически предлагает власти формулу "новой демократии", опирающейся на институты так называемого "гражданского общества", усиленного стараниями того же Павловского формируемого и, по сути, являющегося не более чем новой медиакратической прослойкой, которая претендует выступить соперником бюрократии в борьбе за влияние на власть. Здесь начинает чувствоваться диссонанс между тем, как политтехнолог пытается словесно оформить свои интуиции по поводу новой политики Президента и тем, что Путин делает на самом деле.

Павловский пытается выразить все на классическом языке либерального и умеренно националистического европеизма. Путин, по существу, делает заявку на формирование нового образа цивилизации, претендующей на глобальное лидерство, цивилизации, как универсального феномена, противостоящего варварскому террористическому интернационалу. Никакого сущностного европеизма уже нет. Он давно превзойден и в советском эксперименте, и даже в горбачевской политике "нового мышления" — до крайности неудачной, но нацеленной на придание мировой политике нового измерения и новых смыслов. Путин делает ту же попытку, но неизмеримо более удачно, как неизмеримо более удачно выстроены его отношения и с государственностью и с имперским прошлым России и с ее будущим.

Определенное "западничество" не может не быть присуще Путину по определению, хотя бы потому, что новая формирующаяся цивилизация при нем активно и успешно осваивает западный политический опыт и инструментарий, так же, как некогда нарождавшаяся западная цивилизация втягивала в себя созданное Востоком. Но это западничество инструментально и конструктивно, как по своему конструктивен подход средневековых римских пап из античного мавзолея выстроивших "Замок Святого Ангела". Несомненно, что Россия в той или иной степени примет либеральную, во многих отношениях, возможно, более либеральную, чем на Западе, экономическую систему. Несомненно, что она примет и трансформирует многие демократические политические институты. Но уже очевидно, что содержательное и идейное наполнение политических процессов будет иным, чем на Западе, что ни о какой действительной "вестернизации" речи не идет. Здесь, предрекая "демократическую стандартизацию власти", Павловский дает явно несбыточное пророчество.

Парадоксальным образом — наиболее верен другой тезис политтехнолога, фактически заявляющего о необходимости серьезной управленческой революции, уничтожения той бюрократии, которая сегодня дестабилизирует общественные процессы в стране. Это утверждение представляется совершенно несомненным — сегодня бюрократия фактически начала игру на выживание, все прочие цели становятся для нее вторичными и производными. Связано это с исчерпанием бюрократией своей управленческой эффективности. Речь идет не только о коррумпированных российских структурах, но и о кризисе бюрократических схем контроля над цивилизованным обществом, изобретенных на Западе и достаточно искусственно трансплантированных в российский общественный организм. Нью-Йоркские "Близнецы" погребли под собой ту иллюзию безопасности, которую создавали эти бюрократические схемы. Идея контролируемого по простым рациональным механизмам общества оказалась мифом, на фоне которого начинает со скоростью рассылки писем с белым порошком образовываться пустота.

Сегодня необходимы более сложные и тонкие социальные технологии, предполагающие значительно большую степень общественного самоуправления, делающее невозможными аппаратные игры, как средство воздействия на политические процессы. Фактически необходимо единство умной власти, которая создает и отрабатывает политические и идейные смыслы, и самоуправляющегося общества, которое по этим смыслам работает и эти смыслы в себе реализует, необходимо смысловое, а не командное управление. А потому Павловский, как это не неприятно признать жаждущему "внезапной справедливости" сердцу, трижды прав, когда он предостерегает от слишком поспешных репрессивных действий против старой системы, когда говорит о том, что нам "нужны реформы, а не аресты". Впрочем частичный переход к тактике "арестов", очевидный в последних действиях Генпрокуратуры, является скорее вынужденным ходом Путина в ответ на явную нелояльность ряда олигархических структур, категорически нетерпимую в условиях военного положения. Дело не в неверности силового воздействия, а в том, что оно действительно должно проводиться с "холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками", а не наоборот.

Переход к новому, постбюрократическому обществу, неизбежно потребует новых приводных механизмов между властью и обществом. Эти механизмы должны быть механизмами преобразования создаваемых властью политических смыслов в реальные информационные потоки с последующей трансляцией их обществу. И Павловский был бы много честнее, если бы говорил о предлагаемом им в партнеры власти гражданском обществе, как об именно медиакратической силе, как о специалистах в сфере смыслов, а не как о "демократическом" "гласе народа". Установить контакт Власти с корпорацией, способной обеспечить контроль над информационным пространством, было бы действительной и большой заслугой, но в том-то и беда, что вместо "гражданского общества" на сегодняшний момент Власти предлагается фикция. Люди, которые составляют сейчас российское медиакратическое сообщество, не знают иных технологий, кроме технологий информационного шантажа (от шоу "Курск под водой" до шоу "люди за стеклом" — тут бывшее НТВ уверенно идет впереди всех). Ни субкультурно, ни интеллектуально, ни даже образовательно, они попросту не подготовлены к реализации новых цивилизационных задач, которые потребуют совсем другого уровня работы со смысловым и информационным пространством. Сам Павловский с его даром оракула представляет тут, несомненно, наиболее значимую величину, что только подчеркивает общую импотентность данной среды.

Фактически единственным реальным творцом политических смыслов в России остается Владимир Путин, который уже вполне овладел искусством превращать волю и смыслы в политическую реальность, овладел той своеобразной политической техникой магического реализма, на фоне которой рассуждения Павловского представляются только туманным мечтательством, лишенным жизненной остроты. И главная задача Путина, как предтечи совсем иного поколения, состоит сегодня в том, чтобы "день простоять, да ночь продержаться", сохраниться как "дракону в тумане" до тех пор, пока новое поколение с новыми политическими смыслами не вырастет как воины не выросли из драконьих зубов, посеянных Ясоном в землю Колхиды. Утверждение Павловского о том, что "''Тезис "Никакой идеологии, кроме личной верности Президенту" должен быть политически забыт" сегодня по сути не верен. Верность Путину — это не верность только личности или вождю, это верность тому грядущему поколению, которое только-только выходит на ветра открытой политики из своей "непроявленности".