Тело - один из самых сложных и парадоксальных предметов размышлений, волновавших исследователей на протяжении всего периода развития человеческой цивилизации. На протяжении многих сотен лет наша телесность приковывала внимание многих философов: от жившего в древности Платона до нашего современника Жан-Люка Нанси.

Любой человек (если, конечно, ему позволяет состояние здоровья) может ощутить биение собственного сердца, пошевелить своими пальцами, улыбнуться, прикоснуться к самому себе, задуматься, увидеть свое отражение в зеркале. Однако никто из нас (даже обладая отменным здоровьем) не в состоянии поручиться за то, что обладает достоверным знанием о том, как ежесекундно перемещаются по нашим сосудам кровяные тельца, делятся наши клетки, работают наши органы, как в одно мгновение в нашем мозгу рождается мысль, наконец, как, окутанное ореолом внезапности, происходит появление на свет наших эмоций. Никто из нас не в состоянии определить, где заканчивается физическое и начинается психическое, и каким образом биологические процессы уступают дорогу социальным процессам - ведь тело человека с самого момента своего возникновения оказывается включенным в общественные отношения, а человеческая психика возникает как составляющая природной действительности. Помимо этого, никто из нас не имеет никаких достаточных оснований для того, чтобы считать собственное тело действительно своим и гарантированно предполагать, что оно не проявит свою предательскую «отчужденность» в самый неподходящий и неожиданный момент.

Одни теоретики исходят из того, что тело подобно механизму, другие - представляют его организмом. При этом в одних механицистских теориях тело может рассматриваться как наиболее совершенный механизм, а в других аналогичных теориях - особо не выделяться из совокупности других механизмов. Точно также у одних сторонников органицистского подхода появлением нашего организма венчается процесс развития земных существ (как у основателя теории «естественного отбора» и «эволюции видов» Чарльза Дарвина), а у других сторонников данного подхода человеческое существо оказывается лишь элементом, входящим в число остальных представителей животного и растительного мира, мало чем отличающегося от большинства из них с точки зрения своих генетических качеств (такова точка зрения современной генетики). Таким образом, в современном познании человеческой телесности из-за влияния этих двух метафор - органицистсткой и механицистской - мы сталкиваемся сразу с несколькими парадоксами. «Механицисты» рассматривают то человекоподобную машину, то машиноподобного человека; «органицисты» же видят в человеке то «воплощение чаяний» природы, то, всего-навсего, одно из природных созданий, не обладающее особыми привилегиями по сравнению со всеми остальными.

Однако чтобы дать наиболее определение нашего тела, не стоило бы отказываться ни от одного из данных парадоксов. Более того, именно механицистские теории сформулировали те философские допущения, которые до сих пор довлеют как над естественнонаучным, так и обществоведческим познанием феномена, именуемого словом «телесность». В частности, такого рода допущения, берущие начало в механицистских построениях немецкого философа Лейбница и его последователей явственно дают о себе знать в ряде современных генетических теорий, а аналогичные допущения, присутствующие у некоторых философов-материалистов, в частности, у французского философа Ламетри, иногда довольно отчетливо напоминают о себе в учении Дарвина и его сторонников. Это особенно существенной с той точки зрения, что и дарвинизм, и генетика, как видно из написанного выше, связаны именно с органицизмом. Остановимся на концепциях Лейбница и Ламетри поподробнее.

1. Для Лейбница любое биологическое тело представляет собой наисовершеннейшую машину, которая искусственней, нежели любые искусственные творения человеческих рук. Совершенство этой машины связано с тем, что в ней запрограммированы определенные параметры внутренних органов и внешних признаков, развивающихся на протяжении жизненного цикла их обладателя и обеспечивающих его относительной индивидуальностью. Все «детали», из которых впоследствии будет состоять такой природный механизм, согласно Лейбницу, присутствуют в такого рода механизме еще когда он находится на стадии мельчайшего зародыша. На уровне конкретного живого существа данные «детали» развиваются в соответствии с возможностями, уготованными виду, к которому принадлежит их владелец. Человек в отличие от остальных представителей царства различных форм жизни наделен более высокой степенью индивидуальности, индивидуальностью второго порядка, определяемой не анатомическими и физиологическими особенностями, но способностью мыслить. Мышление дарует человеку нечто большее, нежели перспективу индивидуальной истории, разворачивающейся в промежутке между жизнью и смертью: оно делает человека способным к саморазвитию, позволяя быть не просто отдельной особью, но творением природы, самостоятельно обретающим индивидуальность. Представления сознания находятся в полной гармонии с явлениями внешнего мира, работа тела в точности адекватна деятельности души. При этом последняя, составляющая, по Лейбницу, условие нашего тождества с самими собой и являющаяся тем, что люди называют своим Я, всегда остается в неизменности. Однако подобная верность самой себе оборачивается для души невозможностью обойтись без тела, потребностью хотя бы в минимальной телесности - в противном случае душа превратилась бы в пустую фикцию. Пусть даже эта телесность далеко не совпадает с физической оболочкой живого человека или другого существа, она все равно должна наличествовать. В этом постоянстве души, заставляющей ее быть добровольной заложницей тел, заключается камень преткновения философии Лейбница, - ведь таким образом духовная субстанция лишается независимости, составляющей ее главную отличительную черту.

2. В отличие от Лейбница для Ламетри интерес представляет не то, что тело человека является самой совершенной машиной, а то, что оно все-таки есть именно машина: машина и не более того. Ламетри упрекает последователей Лейбница в том, что они скорее «одухотворили материю», нежели «материализовали душу». Это стремление к тому, чтобы исследовать человеческую телесность, обращаясь к «материализации души» приводит к восприятию нашего организма как материального предмета, вещи. Тело настойчиво интерпретируется как «заводящая себя машина», «перпендикулярно ползающая машина», наконец, как «просвещенная машина». Признанная смертной, душа ставится в зависимость от физиологических процессов и, соответственно, от всего цикла биологической жизнедеятельности человека. Собственно, в этом случае душа выступает ни чем иным, как… субстанцией материального, вещественного. У Лейбница дело обстояло противоположным образом: любое тело обретало в душе, в духовной субстанции движущий принцип, структурирующий материю; тело же человека было связано с разумной душой, позволявшей не просто проходить некий жизненный цикл, но и обретать высшую степень организованности, предполагающую становление индивидуального сознания. У Ламетри душа существует в качестве придатка телесных органов, функции которых сопряжены с ходом жизнедеятельности. Вовсе не душа приводит тела в движение, вовсе не разумная душа, в конечном счете, определяет человеческие помыслы. Даже если и можно сказать в данном случае, что духовная субстанция оказывается в плену телесности, то лишь с оговоркой относительно того, что это, в концепции Ламетри, в общем-то, никчемная и бесполезная пленница. Точнее, не в телесности нуждается данная субстанция, а в материи, в веществе: именно материальные предметы, вещи позволяют ей у Ламетри существовать и действовать, именно они обеспечивают бесперебойность работы машины, именуемой человеком. Причем сама субстанция, о которой здесь идет речь, описывается Ламетри сугубо «физиологично» и мыслится по сути как квинтэссенция телесного: она может спать (если устанет), голодать (под влиянием отсутствия пищи), становится более утонченной (претерпевая воздействие воспитания). Короче говоря, душа, согласно идеям Ламетри и в отличие от идей Лейбница, исключительно пассивна, иными словами, это очень ленивая душа. Будучи предельным воплощением телесности, она не нуждается ни в каком отдельном теле. Фактически возведенная в высший принцип физиология человеческого существования делает целиком физиологическими и любые душевные движения, определяющие психологический облик того или иного человека. Однако суетная и сиюминутная пульсация понятой таким образом духовной субстанции (в действительности оказывающейся материальной субстанцией) не просто сугубо физиологична, эта пульсация еще и является для Ламетри эквивалентом жизненных переживаний нашего Я - не случайно именно Ламетри принадлежит лозунг: «Живи настоящим!»

Если Лейбниц помещает в фокус своего рассмотрения духовную субстанцию, то Ламетри делает центром своего внимания материальную субстанцию. Если Дарвин говорит о борьбе за существование как источнике видового разнообразия, то представители генетики ведут речь о единстве способов передачи наследственных свойств.

При этом можно провести параллель между концепцией телесности человека как самой совершенной машины (обладающей сознанием и неповторимой индивидуальностью) и концепцией телесности человека как воплощения определенного набора хромосом, с точки зрения характеристик которого можно определить свойства любого живого существа. Дело в том, что, с одной стороны, даже будучи «совершеннейшей машиной», человеческое тело все равно остается машиной и вовсе не отличается по своим «механическим свойствам» от других организмов, с другой стороны, будучи воплощением неповторимого генетического кода, оно совершеннее других «органических машин» именно как машина (этот парадокс не мог не остаться загадкой для Лейбница, приписывавшего возникновение разумной души в человеческом теле воле божественного провидения).

В то же время можно провести и параллель и между концепцией, приравнивающей нашу телесность к обычному механизму, и концепцией нашей телесности, представляющей ее появление результатом конкуренции видов, приспособляющихся к условиям окружающей среды. Суть подобной взаимодополнительности в следующем: с одной стороны, будучи вполне ординарным живым механизмом, наше тело вместе с тем находится на высшей ступени биологической эволюции, с другой стороны, человек, будучи одним из видов, принадлежащих миру природы, оказывается совершеннее всех остальных его представителей именно как природный организм (этот парадокс, разумеется, не мог быть замечен Ламетри, для которого разум был чем-то вроде ординарного физиологического свойства). 

Итак, перед нами альтернатива: чем является тело человеческого существа - совершенным организмом или совершенной машиной, продуктом естественного отбора или результатом модификации генетического кода? Однако данная альтернатива оказывается ложной, поскольку фактически сводится к выбору между двумя заведомо неправильными решениями: признать нашу телесность материальной субстанцией или посчитать ее духовной субстанцией. Избрать первое решение - значит признать тело человека вещью, выбрать второе - значит отождествить наше тело с душой. Однако оно не является ни тем, ни другим.