КОНСТАНТИН КРЫЛОВ

КАК
Я
УЖЕ
СКАЗАЛ

О
НАЦИОНАЛЬНОМ
ДУХЕ

PATRIOTICA II

Москва, 22 Ноября 1999 г.

Разговоры “за национальную идею” всегда начинаются с середины. То есть, предполагается, что с “нацией” всё более или менее ясно, и остаётся приложить к ней “идею”. Самое интересное, что этот подход в какой-то степени работает. Бывают ведь ситуации, когда с “нацией” действительно всё более-менее ясно. То есть представители некоторой нации не имеют никаких вопросов по поводу того, кто тут “своя нация”, а кто нет. У эстонцев, или, скажем, черкесов, никаких проблем с этим делом не замечается. Соответственно, все разговоры о “национальной идее” сводятся к простому: “вот есть мы; что нам делать с собой дальше?” На это могут быть даны ответы самые разные [1], но, по крайней мере, тот факт, что “вот есть мы”, вопросов не вызывает. Не то в России. Русские никак не могут сказать о себе “вот есть мы”, потому что как раз с этим-то всё и неясно.

Среди тех, кто берётся рассуждать на эту тему, очень популярны две взаимоисключающие теории нации: “расовая” (она же “биологическая”) и “культурно-историческая” (или “теория национального духа”).

С этим можно поспорить, убеждая себя в том, что “национальная принадлежность” может быть делом свободного выбора. Бывают же ситуации, когда человек действительно меняет национальную принадлежность – “адаптируется” или “ассимилируется” в иной среде (скажем, в эмиграции). Не будем рассуждать о том, что всякая ассимиляция есть притворство и самообман: допустим для простоты, что это не так, и случаи истинной ассимиляции имеют место быть. Однако, успешная ассимиляция – процесс отнюдь не сознательный. Нельзя пройти полуторагодовой курс и научиться “быть немцем”. Можно “онемечиться” (причём это дело долгое и мало у кого получается). Но, главное, это не может быть результатом сознательного решения. Это или получается само собой, или никак. [2] Можно, конечно, написать в домашнем календарике: “с сегодняшнего дня я буду считать себя немцем”, и аккуратно вести себя как немец, даже думать по-немецки. (И при том чувствовать себя обычным заурядным евреем.)

Вывод тривиален. Однако, из него следует довольно многое. В частности, то, что никакого естественного “национального сознания” у людей нет: “национальное сознание” - это всегда рационализация (более или менее удачная) “национального чувства”. (В отличии, например, от “классового сознания”, которое есть. Потому что социальные и классовые отличия – это отличия именно сознательные. Можно говорить о классовом сознании, но нельзя – о классовом бессознательном. [3])

Тут мы, впрочем, несколько забежали вперёд, и, можно сказать, проговорились. Потому что ясно ведь, что далеко не всё бессознательное имеет отношение к “национальному”. В бессознательном есть много всякого разного. Например, фрейдятина-сексятина. Или вкусовые предпочтения: кто-то любит острый сыр и музыку Брамса, а кто-то – телячью отбивную с кровью и без музыки. Всё это “бессознательные ощущения”, но к нашей теме они отношения не имеют.

Здесь нужно пояснить, что мы понимаем под “наследственным путём”. Разумеется, дело тут не обязательно в “генах”. Хотя в некоторых случаях они и могут играть какую-то роль; возможно, разную в разных случаях. Я вполне допускаю, что некоторые национальные признаки в большей мере “генетически заданы”, чем другие. То есть, логически возможна такая ситуация, что сын мамы-‘мумбо’ всегда будет вполне себе ‘мумбо’, а сын мамы-‘юмбо’ должен расти до десяти лет в семье ‘юмбо’, чтобы стать настоящим ‘юмбо’. Под “наследуемым” следует понимать вообще всё то, что передаётся от старших (взрослых) к младшим (детям) бессознательным путём, “не специально” [4].

Используя слово “реакция”, мы можем дать ещё одно определение “национального”. “Национальной” является реакция человека на общество, точнее говоря, на реализуемые в нём модели поведения [5].

Представим себе человека, который не выносит табачного дыма. Вот он сидит в прокуренной комнате. У него кислая физиономия, он зол и раздражён, и даже не пытается этого скрыть. Некий физиономист следит за ним и приходит к выводу: “раздражительный дурак с плохим характером”. Но вот он же – на прогулке в сосновом бору. “Это же другой человек”, скажет физиономист, и будет не прав. Это всего лишь реакция на чистый воздух.

Точно так же обстоит дело и с “национальным духом”. Невозможно заранее предсказать реакцию последнего на сильно изменившиеся обстоятельства, особенно на новые, которых раньше не было и быть не могло.

Здесь мы снова возвращаемся к русской проблематике. Столь свойственное русским чувство какой-то неясной национальной вины (“что-то с нами не так; мы кривые какие-то, всё у нас через жопу” и т.п.), выражаемое в концентрированном виде через знаменитое “всё не так, ребята”, читается скорее как “всё не то”. То есть это проблема взаимоотношений с собственным вкусом.

Соответствующие национальные комплексы в этом смысле очень похожи на чувства ребёнка, которого вздорная мамаша заставляет есть что-нибудь невкусное. Ребёнок плачет, давится, но ест, при этом ещё и чувствуя себя виноватым.

Точно так же, то общество, которое существовало в России, по крайней мере, с петровских времён, русским людям во многих отношениях казалось (и кажется) неприятным и тягостным.

При этом они никак не могут определиться с тем, что же именно им так не нравится.

"Национальное" ("подсознательное") и "социальное" ("сознательное") могут и должны быть согласованы. Я, например, считаю, что они должны быть согласованы. Убеждения и предпочтения должны совпадать. Проблема, однако, в том, что это двусторонний процесс. Мы не доверяем своему подсознанию, потому что (подсознательно же) считаем его "некультурным", и пытаемся навязать ему свои (а чаще принимаемые за свои) "убеждения". Это не получается, и мы остаёмся "национально озабоченными", то есть неудовлетворёнными. Dixi.

[1] Хотя, впрочем, на постсоветском пространстве эти самые ответы большим разнообразием не отличаются. Все “национальные идеи”, имевшие успех на пространстве от Таллинна до Грозного, сводятся к одному: “служить Штатам, лезть в Европу, давить русских и заниматься бизнесом, а во всём остальном жить так, как нам нравится, и ни в чём себе не отказывать”. Проблемы обычно возникают либо с Европой (например, в Грозном), либо с бизнесом (скажем, в Киеве).

[2] Правда, это можно научиться имитировать. Штирлиц ведь неплохо изображал из себя немца.

[3] Конечно, можно говорить о бессознательном отношении к классовому сознанию. (Например, есть такая популярная теория, что российское “бессознательное” плохо относится к классовому сознанию “капиталиста”. Разумеется, это вовсе не означает, что оно “денег не любит”. Бессознательному пофиг, сколько у кого денег. Но вот мировоззрение “человека с деньгами” может ему показаться чем-то неприятным.)

[4] Соответственно, “национальная проблематика” всегда каким-то боком является проблематикой “инфантильных чувств”. Ничего обидного в слове “инфантильный” в данном случае нет; речь идёт просто о том, что национальная проблематика всегда связана с проблемами, имеющими корни в отношениях “младших” к “старшим”, ну и, конечно, соответствующих чувств, обид, опасений, и так далее.

[5] Таким образом, “национальное” – это своего рода тень социального. Социальное связано с действием, устройством (“структурой”), и, соответственно, с пространством, а национальное – с оценкой, наследованием (“передачей”), временем.