КАК
Я
УЖЕ
СКАЗАЛ

О
МАРАЛИ

5
ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ

Москва, 2 Декабря 1999 г.

Сколько я себя помню, я всегда был человеком довольно-таки благонравным. Ну, может быть, не всегда (будучи младенцем, я громко кричал, и тем самым изводил свою добрую маму), но, во всяком случае, начиная с хоть сколько-нибудь сознательного возраста. Под "благонравием" я имею в виду не школьные отметки за поведение (которые не поднимались выше "удовлетворительного", чем и портили благополучную во всех остальных отношениях картину), и не туповатое добродушие, отличавшее некоторых моих товарищей по детским играм (в те далёкие времена я был скорее темперамента холерического - каковой со временем, кажется, таки повыветрился). Просто мне как-то не нравилось делать людям гадости. И если я нечто всё-таки делал, то не со зла, а либо от непонимания, "что в этом плохого", либо уж потому, что просто не видел другого выхода. И если мне кто-нибудь внятно объяснял, почему так делать нельзя, и указывал другой выход, я с радостью соглашался и больше так не делал.

Однако, беда состояла в том, что объяснить мне такие вещи было довольно сложно. Потому что я слушал, всему верил, но потом (рано или поздно, но практически всегда) задавал один вопрос. Ну хорошо, говорил я, так делать плохо. А как надо, чтобы сделать хорошо?

Итак, воспоминания детства. В нашем подъезде на первом этаже жила добрая бабуся, которая - от доброты - прикармливала уличных кошек, благо их было много: рядом благоухала помойка, обычное место их сборищ. Чтобы кошечкам было уютно, бабуся ставила мисочку с провизией около своей двери, и регулярно обновляла в ней корм. Кошки, разумеется, привадились, а подъезд приобрёл неповторимый устойчивый аромат кошачьей мочи и фекалий.

Время от времени кто-нибудь пытался с кошечками разобраться, но, стоило только какой-нибудь мурке взвизгнуть, как бабка (то ли дежурившая под дверью, то ли чуявшая сердцем такие вещи) вылетала и коршуном кидалась на того, кто поднял ногу на бабкину животину. С бабкой разобраться уже никто и не надеялся: позиция её была известная и твёрдая, а иных методов воздействия на неё в пределах морали и закона позднесоциалистической эпохи просто не было. Время от времени, однако, кто-нибудь не выдерживал, и, заляпавшись в кошачьем кале, шёл к бабусе со скандалом.

Скандалы эти были однообразны и неуспешны, а проходили примерно так:

- Я те не мамаша, ты ко своей мамаше так обращайси, - поджимала губы бабуся, - И чё это я обязана тут убирать что-ли? Я тебе тута не поломойка, мне за это деньги не плотют, пусть кому надо, тот и убирает.

Тут глаза бабки как бы начинали смотреть вовнутрь и наливались каким-то непонятным светом, - видимо, то было ощущение своей полной и абсолютной правоты. На этой стадии даже сильно разозлённый мужик отступал, бросая на последок что-нибудь типа "совсем из ума выжила" и тщетной угрозой "обратиться в милицию". Бабка на это только усмехалась: попытки уже были, и она хорошо знала, что милиционеры тоже ничего ей не скажут, кроме "ну, блин, мамаша". Была ещё попытка напустить на бабусю карательную психиатрию (то есть наябедничать по ноль-три на предмет "тут у нас старуха психованная чудит"), но и она кончилась ничем: что бы там не говорили, а свой умишко у бабки был при себе.

По тому самому, что бабкин умишко работал вполне адекватно, бабка отчаянно ненавидела и боялась детей, ибо понимала: мелкие гадёныши вполне способны обидеть её кошечек, и причём безнаказанно. Так оно обычно и получалось: дети с гиканьем и свистом разгоняли хвостатых, выкидывали миску с харчами, и вообще вели свою маленькую партизанскую войну. Бабка скандалила с родителями гадёнышей, и тем приходилось выслушивать бабкины речи, а гадёнышам делались подобающие внушения.

- Папа, ну почему ей можно, а нам нельзя! - громко возмущался очередной гадёныш, которому очередной попавший под бабку папаша от бессильной злости на ситуацию пребольно выкрутил ухо.

Так вот. Рома, время от времени посещавший наш подъезд на предмет покурить и погреться, однажды заявился к нам с канистрой бензина, намереваясь устроить кошечкам (а заодно, видимо, и бабке) Окончательное Решение Вопроса. До дела, правда, так и не дошло: взрослые Ромку таки поймали, скрутили, и от избытка чувств надавали пиздюлей, потому как плеснуть бензинчиком под бабкину дверь он всё-таки успел. Кто-то даже побежал звонить в милицию, однако Ромка умудрился, царапаясь и кусаясь, вырваться, и убежал в неизвестном направлении - не факт, что домой.

На том дело и кончилось. Интересно, однако, то, что бабка свою миску выставлять под дверь перестала. Кошечки, правда, продолжали приходить, гнусно орали, требуя жратвы. Но население подъезда осмелело. Кошечек стали гонять. И теперь уже папаши выкручивали ухи пацанам за попытку погладить котёночка: все как-то сразу вспомнили, что кошки помойные, опасные, и что они "разносят заразу" (какую "заразу", никто толком не знал, но это было уже и неинтересно).

История, что ни говори, банальная. Меня, однако, ещё тогда сильно озадачил вопрос: а почему это мы должны были терпеть кошачью вонь? В общем, по всему выходило, что не должны. С другой стороны, было точно так же ясно, что бабусю трогать было… не то чтобы вообще нельзя, но совершенно непонятно как. Говоря языком возвышенным и научным, отсутствовала конструктивная легитимная процедура приведения бабки в порядок. Существовавшая тогда моральная система допускала только два возможных метода воздействия: увещевания (по нарастающей - брань, ругань и скандал) и жалобы по начальству. Против первого бабка была защищена своим норовом, а против второго - статусом бабки (надо признать, что в позднесоветское время это был именно что статус: с бабками всякие мелкие местные власти старались не связываться, ибо хорошо знали, что выйдет себе дороже).

Более того: бабкины увлечения кошечками имели, как ни странно, некое оправдание. В самом деле, кошечек было "жалко", а те, кому их жалко не было, старались на это не нажимать, потому как это считалось "нехорошо". Слабых, сирых, обиженных судьбой, и по-всякому неудачных, полагалось жалеть - за одно только это. И тощенькие помойные кошечки идеально вписывались в парадигму.

Получалась очень нехорошая схема. Вот имеет место быть какое-то явление, которое всем мешает и всех раздражает. Однако, никакого нормального способа его прекратить не существует, ну и к тому же не связываться же. В конце концов появляется какой-нибудь отморозок Рома, который, конечно, гад и сволочь, но который таки "решает дело". После чего всё снова приходит в норму. Зато никто не брал греха на душу. Рома виноват. Он такой. Отморозок. Правда, его тоже можно пожалеть: у него ведь действительно плохие родители...

Существует народная этимология слова "мораль" - от глагола "марать". В дальнейшем (отчасти подражая Дерриде, экспериментировавший с "различением" и "разлечением" [1]) я буду именовать предмет моего интереса "мАралью". Речь идёт о явлении, корни которого я в своё время исследовал в другом месте, а сейчас буду говорить только о вершках, не затрагивая корешки.

Коротко говоря, "мараль" - это прежде всего имитация настоящей морали, похожая на неё, как поганка на опёнок, а точнее, как кукушонок на галчонка, поскольку делает с настоящей моралью ровно то же самое, что кукушонок с галчатами: убивает. При этом, надо сказать, внешне "мараль" выглядит очень даже внушительно, чаще всего куда "моральнее" настоящей морали. И успешнее, поскольку, по самой сути своей, является орудием агрессии.

В советское время процесс вытеснения морали маралью зашёл очень далеко. По большому счёту, "мараль" перестала служить обществу, и мало-помалу превратилась в орудие шантажа и давления на это общество со стороны аморального меньшинства. Самым же омерзительным и страшным следствием повсеместного торжества марали оказалось полное разрушение всех моральныъ процедур разрешения конфликтов. Грубо говоря, оказалось, что хороший человек (точнее, человек, желающий быть и называться "хорошим") решительно ничего не может сделать со всякими обидными явлениями жизни, разве что ныть.

Из чего следовал железный вывод: дееспособно только зло.

…Прошло довольно много времени. Подули ветры перемен, газеты и журналы осмелели и начали наперебой писать правду. Мастера культуры тоже старались не отставать: уже прогремела кавказская фильма "Покаяние", и все вдруг узнали, что дорога, по которой мы шли, не ведёт к Храму. И свернули на другую, которая таки к Храму привела (г. Москва, проезд до сманции метро "Кропоткинская"). Это, однако, произошло несколько позже, а покамест вышла фильма режиссёра Говорухина "Так жить нельзя". Фильма была обличительной, и наглядно демонстрировала, что так, как мы живём, долее жить невозможно: прежде всего по моральным соображениям.

После просмотра этого шедевра у меня возникло устойчивое ощущение: всё, приехали. Придёт Рома. И решит вопрос с "совком" с помощью канистры с бензинчиком.

И Рома таки пришёл. На нём был роскошный красный пиджак, на мордесах - тёмные очки, на пальцах - золотые перстни, и златая цепь на шее.

Все вздохнули с облегчением, ибо ждали, что всё будет как всегда: Рома сделает грязную работу, разорит и разломает Совок, шуганёт как следует всю сволоту, после чего убежит подальше, испугавшись ответственности за содеянное.

Однако, на сей раз Рома почему-то убегать не стал. Напротив, он расположился поудобнее, и радостно сообщил собравшимся добрым людям, что они - мелочёвка и шантрапа, и что теперь наступили совсем даже другие порядки, "без глупостев".

И они таки наступили. Dixi.

[1] Кажется, орфографические игры с "дифферансом" можно передать по-русски только так.