Однако, из всего этого изобилия возможностей первое, что бросается в глаза политически ангажированному автору (то есть мне) – так это озвучивание традиционной российской дилеммы западничества/славянофильства. Кто тут исполняет арию Чаадаева, а кто Хомякова, думаю, объяснять не надо: всё проговорено чётко и ясно, вплоть до английского языка в нужном месте и в нужное время. Кстати, признаюсь, что, впервые услышав “Дорогу” (с дрянной магнитофонной ленты, в лесу, на купальском празднестве, устроенном студентами философского факульта :), я несколько не въехал в слова, и долгую дорогу бескайфовую расслышал как “бестолковую”. Мне до сих пор кажется, что Фёдоров в этом важном пункте не окончательно освободился от мондиализма, и что бестолковая дорога была бы несравненно более нашенской и евразийской.

Разумеется, я не собираюсь (Боже упаси) выводить всё это на какую-то злобу дня. Оппозиция здесь чисто культурная, именно что чистая, и именно что культурная. Что и представляет известный интерес.

Интересна тут смена стихийного состава. Дореволюционное, старое западничество было активным, солнечным: страшный чёрный, горячий как пещь огненная, Чернышевский, у которого “одиннадцать ног” (столько насчитал Розанов), и который топотал всеми этими ногами, грохотал, так что сотрясалась земля у подножия трона… эсеры с пистолью и бомбой, рыжие еврейские террористки, а с другой стороны – несчастные, забитые интеллектуалы, какой-то съёженный Страхов за чаем, и ясно ведь, что не его страшатся-то, а он самый – хотя и переносит с достоинством. А вот страшный Толстой, несомненно – несознавший себя западник, пишущий страницами по-французски, сноб, мнимый простец, певец Шамиля, враг Церкви и Государя, и, между прочим, зеркало русской революции, – и умный, жестокий, но фатально слабый Достоевский со священной болезнью, Достоевский, который всё знал, всё понимал, но ничего не мог, даже словами. Теперь, однако, роли потихоньку меняются. Западники у власти – мы разумеем кормило умов – но “солярный элемент” ужо не у них. То есть нет, конечно, с пассионарностью как таковой всё нормально, рыжий Чубайс и мудр, и нагл, и коварен, Гайдар по меньшей мере колоритен, да и Новодворская держит знамя, и вообще есть люди. Да, люди есть. Но не те звёзды. Силы ещё есть, соображалово на месте, но кураж всё более подобает другим.

Собственно говоря, у того же Щербакова тоже есть всё, точнее, “всё кроме”. Мальчик Кай таки сложил из льдинок слово (получилось – “культура”, прилагательное “мировая”) и получил от Снежной королевы в награду весь мир и новые коньки. Впрочем, был ли мальчик? Find yourself in a looking-glass. Там, в магическом зеркале, он есть, но ведь нигде более. Проверено. И всего того, о чём он поёт, тоже нет. Всё чепуха, кроме, конечно, Нью-Йорка.

Думаю, Фёдорову посрать на любую политику, а башлять он предпочитает там, где башлистее, то есть в дойчланде и прочих гигиенических местах. Он вообще не думает. Ему с высокой горки все евразии и азиопы: его интересует безумие, и, может быть, музыка. Однако, одно только “сам себе я!”, блядским голосом пропетое им, перевешивает все митинги КПРФ на Пресне, вкупе с годовой подшивкой газеты “Завтра” и полным собранием сочинений Ляксандра Исаича. Которого Родина-мать тоже медленно любила пережёвывая, как Бог велел.