КАК
Я
УЖЕ
СКАЗАЛ

О
ПАРЛАМЕНТСКИХ
ВЫБОРАХ

5
ТОВАРИЩ СУХОВ

Москва, 23 Декабря 1999 г.

Прошедшие парламентские выборы можно считать "успешными" хотя бы потому, что они именно "прошли", а не "произошли". Предыдущие акции такого рода всё ещё воспринимались не как нечто закономерно ожидаемое, типа смены времён года, а как разовые мероприятия с привкусом катастрофы, наподобие пожара или наводнения. Предельным случаем были так называемые президентские выборы, когда выбор стоял не между Ельциным и Зюгановым, а между отменой выборов и их имитацией (в конце концов предпочли имитацию, но страху-то было).

Рассуждать о том, как и насколько были фальсифицированы результаты "процедуры голосования", кажется, не имеет особого смысла. Не потому, что этого вообще не было - но потому, что основные результаты выборов - на федеральном уровне - невозможно объяснить прямой подтасовкой. Скорее всего, эти последние, даже если они и имели место, на глобальном уровне взаимно компенсировали друг друга. Впрочем, тему фальсификаций никто особенно и не педалирует. В наши дни, когда говорят о "нечестности выборов", имеется в виду не банальное вытягивание из рукава припрятанного там козырного туза (то бишь избирательного бюллетеня), а так называемое "использование грязных избирательных технологий". Но миф о "грязных технологиях" - тоже не более чем миф. Вопреки опасениям (или надеждам) публики, в России ещё не применялись по-настоящему грязные информационные технологии. Так, начиная с конца перестройки и до сей поры в предвыборных целях ни разу не использовался сколько-нибудь серьёзный реальный компромат - при всём том, что разговоры о чемоданах, набитых убийственными фактами, одно время были крайне популярны. Где те чемоданы? Доренковская же брань по телевизору - это, конечно, никакое не "психотронное оружие", да и убойная сила его оказалась невеликой: она разве что скорректировала запредельные лужковские проценты, но серьёзного ущерба никому не нанесла - разве только самочувствию градоначальника. Однако, полно нам делать большие глаза. Эту страшную доренковскую электоральную технологию мы все в средней школе проходили. В младших классах. Называется "дразниться". При этом даже на серьёзную травлю это не тянет: Доренко занял экологическую нишу мелкого вредного пацана, плюющегося из трубочки и обзывающегося - при этом поймать и отметелить поганца нет никакой возможности, так как он тут же расканючится и побежит ябедничать училке. Так и Доренко. В самом деле - не убивать же его теперь. Доренко это тоже хорошо понимает - в смысле, что не убьют. Вот и всё.

В этом смысле нынешние выборы - это прежде всего победа коммунистов. Её можно было бы назвать потрясающей, не кажись она нам такой привычной. Между тем, феноменальный успех партии, ничем себя не проявившей ни в смысле "оппозиционности режиму", ни в смысле "патриотизма", ни в каком бы то ни было другом электорально выигрышном смысле, заслуживает самого серьёзного к себе отношения. По сути дела, коммунисты не только сохранили, но и расширили свой электорат - численно они собрали больше голосов, чем прежде (несмотря на то, что в силу особенностей процедуры они получат меньше мест в Думе). Более того: коммунисты умудрились настолько приучить всех к неизбежности и естественности своего присутствия в "законодательном органе" (а вообще-то везде), что их как бы даже не замечают, списывая их повсеместное наличие на иррациональное "ну это у нас народ такой". Многие даже поверили в то, что коммунисты у нас выигрывают выборы безо всякой "агитации и пропаганды", на голом менталитете. Дудки. Какой там менталитет. Просто коммунисты не дураки, и не верят в зомбирование телевизором. Реальные усилия (и расходы, кстати) коммунистов на пропаганду и агитацию куда значительнее, чем думают наивные либералы, начитавшиеся Пелевина. Коммунисты же Пелевина не читают, зато они читают Ленина, что менее интересно, зато куда пользительнее для дела.

Ибо есть народная мудрость: что легко достаётся, то легко и теряется. Телевизионные симпатии и антипатии тоже непрочны. То есть - пока человек сидит перед экраном, его, конечно, зомбирует. Ваня-механизатор из Больших Говнищ тоже вот смотрит телевизор, и тоже, наверное, зомбируется. Но потом-то он встаёти идёт по своим делам. И через некоторое время всё зомбирование из головы высыпается. Разумеется, где-то там остаётся какой-то осадок. Но осадок этот невелик. А баба Варя вот она, и гундосит: "Чё, Вань, пошли голосувать-та, за наших." Ну и пройдёт, и проголосует. За наших. Делов-то...

Ещё одна коммунистическая тайная технология проста до примитивности. То, чего не видно на экране, нельзя и повалить при помощи экрана же. Так, никакой полемики с коммунистами вести совершенно невозможно, поскольку в телевизоре их просто нет, а что-то кричать в пустоту - глупо. Представьте себе Доренко, мочащего вусмерть Зюганова, рыщущего по Испании в поисках зюгановской мызы, корчащего зюгановские рожи, рассуждающего о бородавке на лбу вождя российского пролетарьята... Смешно-с? То-то. Если бы, кстати говоря, Лужков сумел бы соблюсти такое же презрительное спокойствие ("Выходи, мерзкое чудище, на честный бой! - Да, да, погодь, щас выйду, только в жопу не ори"), то ещё пять-десять процентов голосов - себе и за ОВР - были бы ему обеспечены.

Существующий в России политический режим можно охарактеризовать как реставраторский - в строгом "французском" смысле этого слова. Его легитимность основана на апелляции (неявной, но вполне внятной и осмысленной) к "дооктябрьским" реалиям. Разумеется, здесь есть некоторый выбор между романовской монархией и недолговечным "февральским" антимонархическим режимом ("республикой" это явление называть нет никаких оснований, даже формальных: не факт, что этот режим вообще планировал когда-либо стать республикой.) Этот выбор между "романовским стилем" и "керенковщиной" (хочется сказать "кириенковщиной") был осложнён тем, что "царь" был неприемлем для патронов новой российской власти (то есть Запада), а "временный президент-диктатор" - здесь. В результате получилась невнятная псевдореспублика-квазимонархия с характерным распределением ролей, где началом "монархическим" (неизменности и стабильности) неизменно и стабильно был Гарант Конституции. Разумеется, это был "прогрессивный монарх", и фигура, отвечающая за прогресс, тоже должна была бы при нём быть. Обычно подобную роль играл премьер-министр. Здесь, однако, возникла любопытная неопределённость стилистического свойства. Откровенно фаворитический стиль раннего ельцинизма (Гайдар гайдарствовал именно как типичный фаворит, "бирон", а Чубайс с самого начала позиционировался как местный "ришелье" - всеми ненавидимый, но мудрый и страшный) сменился не менее откровенной имитацией "стабильности и предсказуемости" (к Черномырдину более всего подходило немецкое слово "канцлер" - проблемы были разве что с вопиющим отсутствием необходимых манер). Потом при троне оказался очередной фаворит-киндерсюрприз, а затем - новый прогрессивный канцлер Примаков. При этом в периоды фаворитизма ельцинский двор стремительно превращался в камарилью, а в периоды канцлерства - серьёзнел и солиднел. Все успели привыкнуть к качанию маятника, который и продолжал бы качаться и далее, если бы не обозначился неминуемый карачун той оси, на которой он только и мог качаться - то есть самому Гаранту. Пришла пора позаботиться уже не про обзаведение новым любимым пуделем, и не о "мужике на хозяйство", а о законном наследнике престола.

В этом смысле положение Путина уникально. Это не очередной фаворит, и тем более не "канцлер". Это Принц [1]. Его положение при ельцинском дворе - это именно что положение принца, наследника престола, олицетворяющего собой одновременно и Преемственность (читай - Стабильность), и Перемены (с соответствующими обертонами оппозиционности). Правда, это положение подразумевает и многие минусы. Например, одиночество: у Принца не может быть своей "партии", в лучшем случае - "сторонники" (но вот именно что "со стороны", отнюдь не из состоявшихся звёзд двора) и "учителя" (но, желательно, тоже не близкие к существующей власти, возможно, опальные). В этом отношении странное, на первый взгляд, положение Путина - между Шойгу и Чубайсом - более чем естественно.

Поэтому успех "склеенного из дерьма и палок" (как раздражённо высказался один журналист) "Медведя" объясняется не каким-то там страшным "зомбированием" (приёмчики "Медведя" как раз просты до примитивности), а тем самым соображением, что это "новые пацаны", которые за парня подписались. Разумеется, никакой "новой программы" от них и не ждут. Политическая и экономическая программа королевских мушкетёров тоже была, хм, весьма расплывчатой. То есть её просто не было. И не дай Бог, если бы они занялись её составлением - такие дела лучше всё же оставлять всяким рыжим чубам-"ришельям". Но мы-то любим их не за политграмотность. В данном случае мы имеем дело с теми же самыми персонажами. Думаю, все уже заметили, что три первые номера в федеральном списке Единства занимают ни кто иные, как Атос, Портос и Арамис: великодушный и загадочный глава самой эффективной российской структуры, силач-чемпион, и культовый следователь (читай - "иезуит"). Путин здесь занимает по отношению к этой троице место храброго гасконца. Правда, именно место, но не роль - здесь начинаются другие игры, точнее говоря, игры в другое.

Интересно здесь, однако, что скрывается за этими светлыми образами. При всём внешнем несходстве обоих культовых героев решают они одну и ту же проблему: межцивилизационный конфликт. В первом случае это Россия против Запада, во втором - Россия против Юга и Востока. В первом случае оружием является сверхуспешная мимикрия, во втором - подчёркнутое сохранение идентичности при внутренней остернизованности. Перед Западом надо маскироваться, Восток надо "понимать" [2].

Путин пока что блестяще разыгрывает обе карты. И если ему это будет удаваться и впредь, то президентом он станет. Dixi.

[1] А по отношению к стране – “жених”. Это странное состояние – “жениховство”, когда девка просватана и обещана, но ещё не отдана, то есть состояние “помолвки”, мы сейчас и наблюдаем.
Разумеется, именно этот момент является как нельзя более подходящим для всякого рода интриг с охлаждением, разлучением, даже смертью жениха – но зритель с замиранием сердца жаждет хеппи-энда.