Тема, собственно, считается заезженной. Таковой она и является. Разоблачения (равно как и восхваления) тоталитарной эстетики, в общем, уже приелись, выставки “Тоталитарное искусство Германии 30-х годов” уже собрали всех желающих убедиться в той нехитрой идейке, что “гитлер и сталин ужасно как похожи, они одно и то же, они одно и то же”. И если уж я взялся что-то говорить на эту тему, то постараюсь (вопреки обыкновению) помнить про сестру таланта.

Сначала печка, от которой в этих разговорах принято танцевать. Обычная претензия такова: тоталитаризм, дескать, жесток, экономически неэффективен, опасен, но одного у него не отнять – он красив. Демократия, напротив, всем хороша, но уж больно простецки выглядит. Красивую демократию не удалось создать никому – и особенно гадко смотрится демократия, когда она прихорашивается. Достаточно сравнить День Благодарения с советским Первомаем тридцатых годов, или речь Президента США с выступлением фюрера. С какой угодно точки зрения можно предпочесть первое второму, но как зрелище – тут нет вопросов, кто победит.

Неспособность показать красивую демократию проявляется и там, где, казалось бы, все можно – то бишь в искусстве, тем паче в массовом. Оплот капитализма и политиканства (то бишь Америка) непрерывно снимает километры очень красивого кино “про империи”, “про шпионов” и про суперменов, очень красивых и очень тоталитарных. Кажется, единственный способ придать демократии некую устойчивость – это создать рядом с ней прекрасную империю на целлулоиде. Единственной красивой демократией были Афины – но и там эстеты восхищались Спартой.

Откуда, однако, это скромное очарование тоталитарного Большого Стиля? В общем-то, ответ очевиден: тоталитаризм – это порядок, ставший ценностью, или даже самоценностью. Тоталитарное государство предполагает, что его “строй” является не средством для “обделывания дел” – напротив, любые “дела” служат укреплению “строя”.

Разумеется, “самоценность” такого рода может быть рассматриваема только эстетически – поскольку иные ценности к ней отношения не имеют. Рано или поздно приходится искать оправдания культу порядка – а оправдание здесь может быть только одно: порядок хорош, потому что он хорошо смотрится. При этом, разумеется, сам Порядок стараются сделать как можно более прекрасным, его воплощения – как можно более величественными, и, кстати, обезопасить его от конкуренции. Платон, изгонявший поэтов из своего города, руководствовался совершенно иными мотивами, нежели Толстой со своим “сапогом”. Платон был утонченным эстетом, но именно поэтому он понимал, что проектируемое им прекрасное целое может не выдержать конкуренции. Вместо того, чтобы любоваться изумительным порядком государства, будут смотреть на голых мраморных баб, или слушать про них же побасёнки. Такое искусство нам не нужно.

В этом смысле любой порядок, понимаемый как ценность, является тоталитарным. В том числе таковой может стать и так нежно любимая всеми демократия.

Тоталитаризм и демократия не антагонистичны, поскольку не являются понятиями одного рода. Демократия – это некоторый способ ведения дел, только и всего. Тоталитаризм же – это определенное отношение к “способу ведения дел”, когда он перестает быть именно способом, и становится целью. Противоположностью его является прагматизм, когда способ ведения дел оценивается исключительно с одной точки зрения – “а что это даёт”. Существенно, конечно, “кому именно” он чего-то там такое даёт.

Другое дело, что в парламентаризме куда сложнее увидеть величие и красоту, нежели в Людовике XIV или даже в Великом Моголе. Но это не означает, что это совсем невозможно. В конце концов, вкусы развиваются и утончаются. Так что, государство, в котором выборы стали бы настоящей святыней, можно было бы рассматривать как тоталитарное.

в таком государстве выборы быстро стали бы чем-то очень далеким от того, что мы понимаем под этим словом. Например, эстетический инстинкт скоро восстал бы против тех форм предвыборной борьбы, которые сейчас приняты. Публичное переругивание претендентов выглядит некрасиво. Пришлось бы создавать какие-то рамки для словесного поединка – что очень скоро превратило бы сам поединок в своего рода изящную формальность. То же самое произошло бы и со всей остальной политической кухней. В конечном итоге выборы превратились бы в календарный обряд, наподобие масленицы или Рождества – только более серьезный. То есть более архаичный. Dixi.