КАК
Я
УЖЕ
СКАЗАЛ

ОБ
ОТНОШЕНИИ
К
ЗАПАДУ

БЕЗ ГНЕВА И ПРИСТРАСТИЯ

Москва, 14 Марта 2000 г.

Интересно в этом плане пронаблюдать за эволюцией мнений “дорогих россиян” по поводу Запада и всего с ним связанного. Прежде всего, бросается в глаза тот факт, что по мере течения времени это отношение становится всё менее и менее истеричным. Массовая пламенная любовь к “стране святых чудес” (под каковыми понимались главным образом хорошие дороги, “мерседесы”, сотовые телефоны, и вежливые полицейские), характерная для начала девяностых, утихла, равно как и не менее массовая, хотя и задавленная и лишённая права голоса, ненависть к победившему врагу. Каково бы ни было отношение русских людей к западной цивилизации, оно стало заметно спокойнее. Несколько вспышек (например, во время косовского конфликта) скорее выпустили поднакопившийся пар и тем самым поспособствовали охлаждению, нежели разожгли новые пламёна. А это значит, что истерика прошла, и появилась какая-то определённость.

Однако, эта определённость почему-то не поддаётся простой и ясной формулировке. Особенные же трудности возникают при попытке ответить на простейший вопрос: так всё-таки, мы теперь хорошо мы (в массе своей) относимся к Западу или плохо?

С одной стороны, вроде бы “после всего, что нам они сделали” (а сделали много: Косово, Чечня, скандалы там всякие – не говоря уж о временах более ранних, то есть об уничтожении СССР) любви меж Россией и Западом явно не прибавилось. В частности, позиции фанатичных “патриотов заграницы” сейчас выглядят, скажем так, несвоевременно. Запад уже воспринимается обывателями в качестве источника неприятностей, а то и просто врага. Соответственно, патриотизм (с отчётливым антизападным флёром) стал если не определяющим, то, по крайней мере, вполне респектабельным умонастроением.

Казалось бы, непримиримая оппозиция, для которой радикальное антизападничество всегда было чем-то вроде символа веры [1], может довольно потирать руки. Но не тут-то было. Дело в том, что и ненависть к Западу (тайная, задавленная, запрещённая, объявленная чем-то крайне постыдным, но никуда не девающаяся) тоже как-то поутихла. Люди, не так давно громогласно возмущавшиеся всякими западными кознями и пороками (“а ещё у них безнравственность и порнография разная”), зачастую просто теряют интерес к этой теме, более того – позволяют себе вполне одобрительно отзываться о западных общественных институтах. “А у немцев хорошо сделано то-то и то-то”. Современный русский может вполне спокойно совмещать в своей загадочной душе искреннюю веру в то, что Запад – враг, и его цель – превращение России в сырьевой придаток, но при этом столь же спокойно рассуждать о желательности присоединения России к зоне евро (а то и к НАТО [2]).

При этом, надо сказать, пресловутой “амбивалентости” стало не больше, а меньше. Если раньше обиженный патриот в своих гневных филиппиках против проклятых буржуинов зачастую напоминал того самого мужика, который всё грозился прибить “Вальку-изменщицу” [3], а истовый поклонник западных ценностей иной раз не мог скрыть прорывающейся досады на своих кумиров, то теперь все эти душевные терзания воспринимаются как нечто смешное и несвоевременное. Что же, однако, пришло им на смену?

В садовых головах наших “западников” тоже происходила некая идейная эволюция. Если вкратце подвести её итоги, то они таковы: Запад, продолжая оставаться привлекательной моделью общественного устройства, утратил (или, по меньшей мере, поставил под сомнение) свой статус идейного лидера и морального авторитета.

Запад для наших “западников” всегда был чем-то бОльшим, нежели просто совокупностью богатых и хорошо управляемых государств, выбившихся в планетарные лидеры. Запад был для них “солнцем свободы, крепостью духа, нашей опорой, нашим союзником” (этот панегирик написал в своё время ни кто иной, как Александр Исаевич Солженицын). Однако, как выяснилось, для существования полноценного культа необходим известный уровень отдалённости от кумира. Близкое знакомство с солнцем свободы прибавило, может быть, желания устроить у себя сравнимые по удобству порядки – но изрядно подорвало доселе непререкаемый авторитет западных идеологических институций. Многим российским гражданам, воспитанным на той идее, что “в свободной стране средства массовой информации никогда не врут” было тяжко и стыдно наблюдать за антисербской, а потом и антирусской истерикой, учинённый самыми независимыми в мире СМИ, а откровенная поддержка чеченских братков слишком живо напомнила приевшиеся советские штампы насчёт поддержки империалистами реакционных режимов. На фоне мерзкого фарса вокруг генерала Пиночета, некогда взлелеянного самой цитаделью демократии, а ныне списанного за ненадобностью, а потому в оказавшегося хорошей дичью для гуманитарной охоты, всё это смотрелось особенно рельефно.

Разумеется, о радикальном сближении позиций (и тем более о каком-то консенсусе хотя бы по “западному вопросу”) говорить пока рано. Наши либералы всё ещё остаются в душе “подданными французского императора” - и даже их нынешнее разочарование в Их Величестве von Abendland’е далеко ещё не тождественен переходу на национально-ориентированные позиции. Тем не менее, и сумрачный изоляционизм, и идея полной безоговорочной капитуляции перед Цивилизованным Миром, можно уже спокойно списать в расход, предоставив право их торжественно похоронить “акулам пера” из числа модных колумнистов. Dixi.

[1] По остальным вопросам “непримиримая оппозиция”, то есть собравшиеся с бору по сосенке коммунисты, монархисты, православные патриоты, дикие славянские язычники, etc, договориться меж собой не могли – да, в общем-то, и не хотели. Роднило их не сходство убеждений, а чувство жгучей обиды за державу, да ненависть к её обидчикам. Что делать с державой после её избавления от супостатов, непримиримые не знали, да и не особенно интересовались, поскольку в глубине души не верили в саму возможность такового избавления, - а потому считали эту проблему чисто академической.

[2] Интересно, что недавнее высказывание Путина на этот счёт было позитивно воспринято на обоих концах политического спектра.

[3] Тема “Запад обманул Россию” вообще занимала немалое место в патриотическом дискурсе середины девяностых, когда стало ну совсем уже ясно, что все гуманистические мечтания Михаила Сергеевича оказались тем, чем они и были на самом деле – фуфлом.