Текст:Филипп Шмиттер:Неокорпоративизм и консолидация неодемократии

Материал из свободной русской энциклопедии «Традиция»
Перейти к навигации Перейти к поиску

Из более чем сорока государств мира, предпринявших, начиная с 1974 г., «переход» от какой-либо формы авторитарного правления к какой-либо форме демократии, многие, скорее даже большинство, в определенный момент пытались добиться заключения «общественного договора» между трудом, капиталом и государством, который рассматривался как средство уменьшения свойственной переходным процессам неопределенности. Только некоторые из этих попыток были успешными — даже в достижении формального соглашения, не говоря уже о его воплощении в жизнь. Но несмотря на эти катастрофически неблагоприятные обстоятельства, перспектива такого рода неокорпоративистских соглашений кажется настолько заманчивой, что ключевые политические субъекты в новых демократических государствах продолжают стремиться к этой цели. Неоперившиеся новые демократии, возникшие в Восточной Европе и бывшем СССР, не являются исключением из правила. По крайней мере в риторике, а иногда и на практике почти во всех из них в период перехода от авторитарного правления поднимался вопрос о неокорпоративизме или его синонимах: «соглашении», «трипартизме», «социальном партнерстве» и т. д.

В данной статье я намереваюсь сначала рассмотреть феномен неокорпоративизма: что это такое, почему он возникает и каковы его последствия, — а затем обратиться к роли организованных групп интересов в условиях неодемократии и поразмышлять о частных и общих свойствах возникающих в этих условиях ассоциаций, которые оказывают безусловное воздействие как на процесс ее консолидации, так и на формирование модели будущей демократии.

Новое открытие и новое определение корпоративизма[править | править код]

У «корпоративизма» — как явления политической жизни, равно как и термина политической теории — довольно странная судьба. Ему пели осанну как новому многообещающему пути к достижению гармонии между конфликтующими социальными классами; его осуждали как реакционную антидемократическую доктрину, созданную для подавления требований автономных ассоциаций и движений. Практика корпоративизма и его концепция получали совершенно разные интерпретации; и, конечно же, он всегда вызывал политическую полемику.

Наконец, в 1974 г. ученые из разных стран, принадлежавшие к различным академическим дисциплинам, возродили понятие корпоративизма для описания некоторых особенностей, присущих политической действительности развитых демократий, но не получивших адекватного истолкования в рамках так называемой «плюралистической теории демократии». Австрия, Финляндия, Норвегия и Швеция были отнесены к неокорпоративистским государствам, в социальную ткань которых глубоко проникли такого рода отношения. В Австралии, Бельгии, ФРГ, Дании и Голландии, а также в новых демократиях — Португалии и Испании — важные элементы корпоративизма были отмечены в макроэкономической политике. От внимания ученых не ускользнул и тот факт, что Великобритания и Италия делали тщетные попытки ввести подобную практику в 60-х и 70-х гг. В других странах, к примеру, во Франции, Канаде и Соединенных Штатах Америки, распространение неокорпоративизма ограничилось отдельными отраслями или регионами.

И хотя корпоративизм определяли и как идеологию, и как тип политической культуры или государственного устройства, и как форму организации экономики и даже как тип общественной организации, наиболее продуктивным все же представляется подход, в рамках которого он рассматривается как один из возможных политических институтов, чье назначение заключается в том, чтобы дать возможность организованным группам интересов стать реальными посредниками между своими членами (индивидами, семьями, фирмами, локальными сообществами и т. д.) и различными политическими субъектами (в особенности государственными и правительственными органами). Главную роль в этом процессе играют постоянно действующие ассоциации с твердой штатной структурой, которые специализируются на выявлении, идентификации, продвижении и защите различных интересов в сфере публичной политики. В отличие от других важных «посредников» современной политики — политических партий, — эти организации не выставляют своих кандидатов на выборах и не берут на себя ответственность за формирование правительства. Когда группы интересов (и в особенности целая сеть таких групп) определенным образом организованы и имеют возможность участвовать в процессе принятия решений на различных уровнях государственной власти, мы можем говорить о корпоративизме. В 1974 г. я предложил определение современного корпоративизма, которое дало толчок последующей полемике. Согласно данному определению, неокорпоративизм — это такая «система представительства интересов, которая состоит из ограниченного числа единичных, недобровольных, конкурирующих друг с другом, иерархически организованных, функционально различных, получивших разрешение на свою деятельность или официально признанных (если не созданных) государством структур, имеющих монополию на представительство в своей области взамен на определенный контроль за отбором лидеров и артикуляцией требований и приверженностей». Этот подход делает акцент исключительно на «входных» параметрах явления, то есть на организационной структуре ассоциаций. Несколько позже, в 1979 г., Г.Лембрух дал новое определение так называемому «либеральному», или «социетальному», корпоративизму. В соответствии с его определением, современный либеральный корпоративизм — это не что иное как «тип участия больших организованных групп в государственной, особенно экономической, политике, отличающийся высоким уровнем межгрупповой кооперации». В последующих определениях делались попытки объединить «входные» и «выходные» параметры этого явления.

Следует отметить, что когда корпоративизм авторитарно-государственно-фашистского типа прекратил свое существование — сначала в результате послевоенной волны демократизации, а затем в результате новой волны, «набежавшей» после 1974 г., — стало очевидно, что наибольших успехов в реализации на практике постулатов «социетального» (то есть, если объяснить более популярно, возникающего «снизу») неокорпоративизма достигли малые европейские страны с хорошо организованными группами интересов и очень уязвимыми интернационализированными экономиками. Корпоративистские тенденции еще более отчетливо просматривались в странах, характеризующихся наличием сильных социал-демократических партий, постоянством электоральных предпочтений, относительным культурным и этническим единством, а также нейтральной внешней политикой. И напротив, страны с более слабыми социал-демократическими традициями, менее постоянным в своих предпочтениях электоратом и глубокими расхождениями в подходах к решению военных вопросов и проблем безопасности столкнулись с трудностями при попытках заключения такого рода «общественных договоров» (это, к примеру, Нидерланды и Дания, а также Бельгия, чей относительный неуспех можно объяснить расколом страны на враждующие этнические группы).

Длительное преобладание в указанных странах неокорпоративизма на общенациональном и макроэкономическом уровнях привело к некоторым позитивным последствиям: большей управляемости граждан, меньшему количеству забастовок, более сбалансированному бюджету, большей эффективности налоговой системы, более низкому уровню инфляции, меньшей безработице, большей стабильности политических элит и, наконец, менее выраженной тенденции к «политизации» бизнеса. Все это позволяет предположить, что страны, которые отличаются высоким уровнем развития корпоративизма, являются и более управляемыми.* Однако это не делает их более демократичными.

Корпоративизм и демократия[править | править код]

В момент нового открытия корпоративизма в середине 70-х гг. нашего столетия этот термин нес на себе бремя ассоциаций с фашизмом и другими формами авторитарного правления. Описать политическое сообщество или политическую практику как «корпоративистскую» фактически означало назвать ее недемократической. Более того, некоторые из выдержавших испытание временем черт корпоративизма, казалось, только подтверждали подобные подозрения. И действительно, в корпоративистских странах ассоциации подменяли граждан и становились основными «игроками» на политической арене; искушенные в определенных вопросах профессиональные представители организованных групп интересов удерживали первенство перед гражданами, отстаивавшими более общие интересы; для отдельных ассоциаций был обеспечен привилегированный (если не эксклюзивный) доступ к процессу принятия решений на государственном уровне; монополии получали признание и даже превозносились ценой унижения конкурировавших друг с другом ассоциаций с частично совпадающими интересами; создание организационных иерархий, достигавших общенационального уровня, имело своим результатом снижение степени автономии более специализированных и локальных организаций.

Однако в процессе углубления исследований корпоративизма мнение ученых о его влиянии на демократию изменилось. С одной стороны, многие страны с ярко выраженными корпоративными структурами, несомненно, не перестали быть демократическими, поскольку в них сохранились и не нарушались гражданские права и свободы; регулярно, на конкурентной основе и с неопределенным исходом проводились выборы, а органы власти несли ответственность за свои действия и проводили политику, которая отвечала требованиям граждан. Некоторые из этих стран, в особенности скандинавские, сыграли авангардную роль в экспериментах с внедрением новейших демократических процедур — таких, к примеру, как участие рабочих в управлении предприятиями, «открытие» политического процесса, государственное финансирование политических партий, создание института омбудсменов для контроля за рассмотрением жалоб граждан в бюрократических инстанциях и даже организация специальных фондов для наемных работников с целью расширения сферы распространения общественной собственности на средства производства. С другой стороны, вскоре стало очевидно, что корпоративная система способствует созданию благоприятных условий соперничества между группами интересов за влияние на государственные и правительственные органы. Дело в том, что отношения, которые эпизодически, спонтанно и добровольно возникают в рамках плюралистической модели, лишь кажутся более свободными, но на практике приводят к неравенству доступа к властным структурам. Привилегированные малочисленные группы, способные быстро концентрировать ресурсы и отличающиеся географической компактностью, обладают в условиях плюралистической демократии естественными преимуществами перед большими рассредоточенными группами, такими, к примеру, как рабочие или потребители. И напротив, корпоративистская модель характеризуется тенденцией к выравниванию распределения ресурсов между наиболее организованными группами граждан и гарантирует, по крайней мере, формальное равенство доступа к принятию решений. Более того, прямое включение групп интересов в последующий процесс реализации этих решений обеспечивает большую ответственность его непосредственных участников перед групповыми требованиями, чем в условиях плюралистической системы.

В свое время я утверждал, что оценка влияния корпоративизма на демократию очень сильно зависит от того, какие черты демократического политического устройства наиболее близки тому или иному исследователю.* С «классической» точки зрения, корпоративистская организация политической жизни не обеспечивает поощрения участия индивидов в принятии общественно значимых решений и равной доступности всех государственных органов для требований граждан. С другой точки зрения, более ориентированной на «выходные» параметры, властные структуры должны, прежде всего, отвечать за свои действия, а эти действия, в свою очередь, должны отвечать требованиям граждан, а значит — корпоративизм может рассматриваться как нечто более позитивное.

Более сложен вопрос о влиянии корпоративизма на практическую реализацию основного принципа демократии — конкуренции. С одной стороны, уровень конкуренции в условиях корпоративистской системы, безусловно, в определенной степени уменьшается — в результате исключения из политического процесса борьбы между группами интересов за участие и доступ. Но с другой стороны, он одновременно в определенной степени увеличивается — вследствие поощрения выражения противоположных мнений об общих интересах внутри одной и той же группы. Таким образом, можно заключить, что, именно под влиянием неокорпоративистской практики происходит постепенная трансформация современных демократий: увеличивается степень подотчетности и ответственности, но — за счет снижения степени участия и доступа к принятию решений. Конкуренция внутри организаций заменяет конкуренцию между организациями. Исход этой конкуренции ни в коей мере не предопределен, и тем не менее, демократия почти во всех современных обществах становится в большей степени связанной с различными групповыми интересами, более «организованной» и более «непрямой».

Жизнеспособность корпоративизма в условиях постиндустриального общества[править | править код]

Современные представления о корпоративизме в развитых постиндустриальных обществах носят скорее умозрительный, чем функциональный характер. Вот почему присутствие в той или иной стране такого рода организации интересов и подобного способа принятия решений зависит от наследия институтов прошлого и политических калькуляций настоящего. Появление корпоративизма не является категорическим императивом, ибо в современных демократиях существует множество других способов разрешения конфликта интересов и достижения политических компромиссов. При этом ни один из них не является априори эффективнее остальных. То, что в силу специфики классовой самоорганизации в прошлом или определенного равновесия классовых сил в настоящем может быть удачно применено в одной стране, у соседней может и не получиться. Более того, одна и та же страна может быть подвержена периодическим (и весьма значительным) изменениям, в ходе которых жизнеспособность корпоративных структур будет увеличиваться или уменьшаться, главным образом, в результате сдвигов в расстановке сил между различными классовыми, отраслевыми и профессиональными ассоциациями. Поэтому наиболее вероятной моделью на обозримое будущее представляется не линейная, а циклическая.

Это предположение может быть подтверждено путем обращения к опыту прошлого. «Мода» на корпоративизм имеет, без сомнения, свои приливы и отливы, причем весьма регулярные. Его воскрешение как идеологии может быть с высокой степенью вероятности отнесено к папской энциклике Rerum Novarum 1891 г. — хотя возрождение и расширение сферы распространения системы палат для ремесленников, промышленности, торговли и даже для сельского хозяйства в некоторых регионах Центральной Европы началось двадцатью годами раньше. Корпоративизм как термин был возрожден после первой мировой войны, причем на этот раз в более светском и этатистском обличье, и нашел свое наибольшее «государственное» выражение в corporazioni муссолиниевской Италии, а впоследствии был скопирован с этого образца в Португалии, Испании, Бразилии, вишистской Франции и некоторых других странах. Мы можем также проследить, как некоторые малые европейские демократические страны стали практиковать нечто подобное в 50‒60-х гг. (хотя при этом они тщательно избегали употребления термина «корпоративизм»). Следовательно, «всплески» идеологического феномена и политической практики корпоративизма происходят в Западной Европе приблизительно с 20‒30-годичным интервалом. При этом, однако, следует учитывать отставание некоторых стран и опережающее развитие корпоративных структур в отдельных отраслях экономики.

В настоящее время в Западной Европе влияние неокорпоративизма на макроэкономическом уровне заметно уменьшается. Даже в Швеции, где эта практика пережила все колебания политической и экономической конъюнктуры и, казалось, прочно укоренилась, переговоры между трудом и капиталом переместились на отраслевой уровень. Неокорпоративистскими в буквальном смысле этого слова можно назвать сегодня только Австрию и в еще меньшей степени — Норвегию и Финляндию. Но даже в этих странах многие вопросы, ранее бывшие предметом переговоров между «социальными партнерами», решаются теперь на уровне отдельно взятых фирм и предприятий.

Не вдаваясь в подробный анализ литературы по современным тенденциям развития неокорпоративизма, я хотел бы, тем не менее, отметить: в большинстве работ на эту тему содержатся предположения, которые свидетельствуют о том, что ситуация, сложившаяся в настоящее время в экономической и социальной сфере западноевропейских стран, отнюдь не благоприятствует использованию традиционных корпоративистских решений.

Во-первых, переговоры, имеющие своей целью определение и закрепление стандартных макроэкономических параметров, становятся все менее уместными, а иногда и контрпродуктивными, особенно в тех случаях, когда необходимо выработать такую политику, которая способствовала бы росту эффективности производства и повышению конкурентоспособности продукции, производящейся в определенных секторах национальной экономики, некоторых отраслях и даже на отдельных предприятиях, на мировых рынках. Во-вторых, роль посреднических структур, в особенности профсоюзов и предпринимательских объединений, изменилась как с точки зрения их членов, так и с точки зрения их контрагентов: и те, и другие ищут иные, более дифференцированные формы представительства интересов.

В-третьих, основное содержание конфликта интересов (а следовательно, и внимание субъектов политики) переместилось из классовой сферы в сферу разнородных «постматериалистических» ценностей, как-то: защита прав потребителей, качество жизни, экология, отношения между полами, этические и иные проблемы, — каждая из которых является предметом приложения усилий соответствующих социальных движений. Иными словами, те социальные категории, на основе которых ранее строились макрокорпоративистские компромиссы, сначала подверглись эрозии, а затем и вовсе исчезли. Централизованные переговоры относительно заработной платы, пенсионного обеспечения и условий труда стали терять смысл. В некоторых странах, как уже говорилось выше, корпоративная система сохранилась только благодаря переходу на отраслевой уровень.

Более того, новые производственные технологии, основывающиеся на микроэлектронике, выходят далеко за рамки традиционных форм разделения труда и привычных профессиональных квалификаций, что создает возможности для организации гибкого и мобильного производства даже на относительно небольших предприятиях. В каком-то смысле этот процесс еще в большей степени, чем раньше, требует «активного согласия» рабочих — и, соответственно, увеличивает степень заинтересованности предпринимателей в договоренностях с ними относительно качества, а также количества производимой продукции. Однако все это происходит в резко различающихся условиях, которые нелегко свести к стандартному договору и контролировать через посредников. Вот почему профсоюзы и предпринимательские объединения часто оказываются в стороне от подобных дискуссий.

В то же время обострившаяся международная конкуренция и резко возросшая трансграничная мобильность капитала служат не просто фоном для вышеуказанных процессов, а играют в них самую непосредственную и крайне деструктивную роль. Открытая угроза переноса производства в другую страну или же его полного прекращения оказывает сильное воздействие на рабочих и ведет к уступкам на уровне предприятий, которые подрывают договоренности, достигнутые ранее на общенациональном или отраслевом уровне. Одновременно, жесткая конкуренция между фирмами затрудняет выработку общей позиции и выполнение своих обязательств предпринимательскими объединениями. Правительство и государственные органы, весьма чувствительные к новейшим тенденциям в международном окружении, под давлением со стороны определенных групп интересов зачастую идут на увеличение субсидий и освобождение от налогообложения некоторых отраслей, а иногда и отдельных фирм. Результирующим вектором всех этих тенденций, с точки зрения корпоративистской перспективы, стало перемещение процесса аггрегации интересов с верхних этажей социальной структуры на промежуточные уровни. Проблема заключается в том, остановится ли данный процесс на этих уровнях или будет распространяться еще ниже, пока «систематические дискуссии» между трудом и капиталом не будут перенесены целиком на уровень отдельных фирм или локальных структур. Не совсем ясно также, будет ли предметом подобных дискуссий заключение соглашений между многими фирмами и определение «правил игры» для целых отраслей производства, или же они будут фокусироваться на промежуточных уровнях управления — таких, как регион или провинция. Профсоюзы и в особенности предпринимательские объединения уже начали приспосабливать свои внутренние структуры к новым реалиям, но ниже определенного уровня взаимодействия их посреднические навыки (да и способность к достижению общего согласия) не отвечают требованиям времени.

Консолидация неодемократии[править | править код]

После окончания периода, характеризующегося существенной неопределенностью и неизвестной продолжительностью, в ходе которого предшествующий авторитарный режим «трансформируется» в иную форму политического доминирования, наступает новый этап, когда возникает необходимость облечь политические импровизации переходного периода в стабильные формы правления и политические альянсы, в условиях которых конкуренция и сотрудничество между различными политическими субъектами будет носить более предсказуемый характер. От «тактических боевых действий», с которыми у многих были связаны большие надежды (а у некоторых — и большие опасения) относительно широты будущих перемен, демократическая конкуренция должна перейти в стадию «позиционной войны» на заранее установленной «линии фронта». Ее целью должно стать достижение определенных преимуществ, но — в рамках предварительного соглашения.

В связи с этим консолидация демократии может быть определена как процесс трансформации случайных договоренностей, продиктованных благоразумием норм и вызванных стечением обстоятельств решений, принятых в процессе перехода, в отношения сотрудничества и конкуренции, которые носят регулярный характер, ведутся по достоверно известным правилам и добровольно принимаются различными организациями и индивидами (то есть политиками и простыми гражданами), участвующими в демократическом управлении. Если консолидация демократии становится фактом, то демократический режим приобретает такое важное качество, как институциализированная неопределенность в определенных областях политики, а также оказывается способным убедить граждан в том, что соперничество за занятие определенных должностей и/или оказание влияния носит справедливый характер и ограничивается спектром предсказуемых результатов. Современная представительная демократия основывается на такого рода «ограниченной неопределенности» и «условном согласии» политических субъектов уважать результаты политической конкуренции, какими бы они ни были.* Подобный подход к проблеме демократизации предполагает отказ от широко распространенного представления о демократии как функциональной необходимости или этическом императиве. Ни переход на новый уровень экономического развития, ни достижение определенной стадии капиталистического накопления, ни гегемония буржуазии не могут автоматически гарантировать пришествие и, тем более, жизнеспособность демократии.

Демократический режим не является также неизбежным результатом достигнутого уровня «цивилизованности», грамотности и образования или плодом, который постепенно произрастает на древе политической культуры особого типа. Я не собираюсь отрицать благоприятное воздействие на процесс демократизации таких факторов, как изобилие и относительно равное распределение материальных благ, а также наличие конкурентоспособной на мировых рынках экономики, высокообразованного населения, широкой прослойки среднего класса, терпимости по отношению к различиям во взглядах и ориентациях, доверия к политическим соперникам и склонности к компромиссному разрешению конфликтов. Однако сделать выбор в пользу демократии, претворить его в жизнь и навсегда сберечь могут только реальные политические субъекты, живые люди, руководствующиеся разными интересами, подверженные страстям и мучимые тревожными воспоминаниями, а еще — почему бы и нет! — фортуна и добродетель. Без сомнения, всем тем, кто вовлечен в процесс демократизации, приходится считаться с вышеупомянутыми цивилизационно-культурными факторами, и тем не менее, перед ними простирается огромное пространство выбора — правильного или неправильного.

Не стоит, однако, заблуждаться, акцентируя внимание на проблеме личного выбора и рационального действия. В основе «дилеммы консолидации» все же лежит соглашение между политиками относительно определенного набора институтов и согласие граждан поддержать эти институты. Причем достижение стабильного соглашения является нелегким делом, особенно в условиях завышенных ожиданий, которыми обычно характеризуется переход. Кроме того, разные группы политиков предпочитают разные институциональные решения — в зависимости от того, обеспечивают ли они их собственное переизбрание и гарантированный доступ к власти, — а различные группы граждан, напротив, стремятся к таким решениям, которые позволили бы им сделать более подотчетными тех, кто взял на себя труд стать профессиональными политическими представителями их интересов.

Таким образом, в краткосрочной перспективе консолидация демократии зависит от способности всех политических сил и граждан страны разрешить имманентный конфликт по поводу «правил игры»; в долгосрочной же — зависит от того воздействия, которое окажет «игра» по этим «правилам» на положение различных социальных слоев и групп. Учитывая, что до того момента, когда новые условия сотрудничества и новые правила конкуренции принесут видимые результаты, должно пройти довольно много времени, можно предположить: для большинства неодемократий процесс консолидации будет длиться намного дольше процесса перехода от авторитарного правления.

Количество, численный состав и область представительства ассоциаций в условиях неодемократии[править | править код]

Новые возможности и угрозы, которые возникают в процессе демократизации, вынуждают различные ассоциации и группы интересов значительно изменить свою внутреннюю структуру и характер деятельности. В связи с этим мне представляется важным и интересным рассмотреть, какие именно изменения претерпевают ассоциации, представляющие интересы предпринимателей, наемных работников и сельскохозяйственного сектора, с приходом демократии.

Во-первых, совершенно очевидно, что не может не измениться их общее количество. Теоретически, оно не должно быть ограничено в условиях свободы объединения и обращения в государственные органы и органы местного самоуправления. Однако некоторые факторы могут либо затруднить отдельным социально-профессиональным группам формирование собственных ассоциаций, либо ограничить доступ их политических представителей и организаторов на арену, где совершаются сделки. Решающую роль в этом процессе играет политика государства — либо доставшаяся по наследству от предшествующего режима, либо сформулированная заново поставторитарным режимом. Безусловно, это главный вопрос, но к нему примыкают и некоторые другие, которые могут быть отнесены к второстепенным, а именно: являются ли возникающие ассоциации действительно новыми или всего лишь переименованными версиями старых; носит ли их формирование спонтанный характер или осуществляется с помощью спонсоров (и если да, то каких); имеют ли они тенденцию к раннему или, наоборот, позднему появлению на политической арене в процессе перехода.

Во-вторых, меняется численный состав ассоциаций и групп интересов. Либерально-демократическая теория гласит, что пропорция между имеющими право присоединиться и оказывать содействие подобным формам коллективного действия и реально действующими определяется в результате индивидуальных рациональных и независимых друг от друга расчетов предпринимателей, рабочих и фермеров. На практике, однако, численность той или иной ассоциации зависит не только от традиционных социально-экономических «фильтров», но и, зачастую, от целенаправленных шагов, которые предпринимают для увеличения или уменьшения численности ассоциаций те или иные государственные органы или частные лица. В результате ассоциации и группы интересов попадают в покрытую мраком область политического спонсорства и соответствующих обязательств со стороны государственных органов, которые предусматривают, к примеру, покровительство особой системе палат для предпринимателей и фермеров или предприятиям, принимающим на работу только членов профсоюза, а также контроль за взиманием с рабочих особых профсоюзных налогов. Действия государства по отношению к ассоциациям и группам интересов, направленные на увеличение или, наоборот, уменьшение их численности, могут принимать и более утонченные формы фискальной дискриминации, лицензирования определенных видов деятельности, сертифицирования экспорта, субсидирования услуг и даже прямого насилия. Все это вместе взятое может способствовать привязке отдельных социальных слоев или экономических групп интересов к соответствующим корпоративным структурам, причем отнюдь не в результате свободного выбора. Тем не менее, этот путь следует признать вполне совместимым с демократической практикой.

В-третьих, подвергаются изменениям и границы области представительства корпоративных структур. Наследие прошлого и политическая инерция приводят к большим различиям между странами в определении границ областей представительства ассоциаций одного и того же типа. И все же для демократической практики наиболее существенными представляются два параметра, от которых в первую очередь зависят очертания области представительства той или иной ассоциации: характер ее специализации и степень многообразия представленных в ней групп интересов.

Первый из указанных параметров позволяет выделить три основных типа ассоциаций. Это, прежде всего, ассоциации функционального типа (производственные, отраслевые и классовые), территориального типа (локальные, провинциальные и общенациональные) и, наконец, ассоциации целевого типа (профсоюзные и предпринимательские; ориентированные на активные действия в сфере межгрупповой кооперации и межгруппового соперничества и ориентированные на оказание некоторых услуг своим членам, и т. д.). С помощью второго параметра можно классифицировать возникающие ассоциации в зависимости от индивидуальных особенностей их членов — таких, к примеру, как размеры представляемых ими фирм, уровень квалификации, социальный статус, принадлежность к определенной конфессии или этносу, наличие связей с политическими партиями и т. д.

Как бы то ни было, но, на наш взгляд, в политических сообществах с сильными классовыми, отраслевыми и профессиональными ассоциациями, обладающими значительными стратегическими ресурсами и действующими в определенных пределах, корпоративные структуры играют более важную роль в процессе консолидации демократии, чем в политических сообществах с большим количеством узкоспециализированных соперничающих друг с другом ассоциаций с частично совпадающими интересами, которые сильно зависят от своих членов и/или контрагентов. Иными словами, утверждение в той или иной стране плюралистической системы ассоциаций приводит к ослаблению роли посреднических структур, а утверждение корпоративистской системы, напротив, — к усилению их роли.

Эти факторы оказывают также влияние и на саму возможность установления стабильного политического режима, а следовательно, — и на тип консолидирующейся демократии. Так, например, возможность создания жизнеспособной неокорпоративистской политической системы, связывающей ассоциации друг с другом и с государственными органами в единую сеть, зависит от накопленных ими в предыдущую эпоху стратегических ресурсов и достигнутых в тот период границ области представительства. Однако как только процессу согласования интересов будет дан старт, «ассоциации-участники» будут всемерно поощряться к достижению все большей автономии от своих членов и партийных контрагентов, а также к расширению области представительства для получения контроля над еще более широкой сферой интересов. В своем крайнем выражении, неодемократия будет представлять собой не что иное как «систему правления частных интересов» в тех областях политики, к которым общество проявляет особую чувствительность. Последнее повлечет за собой глубокие последствия не только для политических партий, локальных клиентел и законодательного процесса, но и для управляемости политического сообщества в целом.

Основные параметры системы согласования интересов в условиях неодемократии[править | править код]

Вторая группа параметров, с помощью которых можно описать особенности и сферу распространения неокорпоративизма в условиях неодемократии, фактически представляет собой набор характеристик возникающей системы согласования интересов. Давайте сконцентрируем наше внимание на трех наиболее бросающихся в глаза измерениях.

Первое из них — это степень охвата различных ассоциаций и групп интересов. Какие социальные группы создают более широкую сеть коллективного действия, какие действуют исключительно самостоятельно, а какие выталкиваются за пределы корпоративной системы? Выдвинутый мною тезис о привилегированности классовых, отраслевых и профессиональных ассоциаций отнюдь не является свидетельством пристрастного отношения к этим группам — хотя совершенно очевидно, что процессы консолидации поставторитарного режима и формирования будущей демократии зависят от них в гораздо большей степени, чем от любых других ассоциаций. В узком смысле, проблема заключается в том, способны ли некоторые вполне различимые сегменты, или фракции, внутри этих ассоциаций каким-либо образом организоваться и заявить о своих «особых» интересах. Чтобы заострить эту проблему, необходимо отойти от узкоклассовой или узкоотраслевой постановки вопроса и поставить его несколько шире: в какой степени в условиях неодемократии оказываются охваченными корпоративными структурами так называемые «другие» интересы (не говоря уже о «других» чувствах): бедняков, инвалидов, престарелых, безработных, неграмотных, жителей трущоб; иностранцев, подвергающихся дискриминации; местных жителей, страдающих от притеснений на этнической, языковой или сексуальной почве; людей, озабоченных ухудшением окружающей среды или пекущихся о «мире во всем мире»; тех, кто выступает против бесчеловечного обращения с животными, и т. д. Разумеется, нет никаких оснований полагать, что попытки создания сети коллективного действия, которые могут быть предприняты указанными группами, непременно приобретут ограниченные или узкоспециализированные формы. Прежде всего, требования этих групп могут быть гораздо лучше отражены и защищены политическими партиями (если их члены принадлежат к числу избирателей), религиозными организациями (если речь идет о верующих), органами местного самоуправления (если они концентрируются в одной местности) или же государственными органами (если это разрозненные индивиды). Они могут сами сформировать собственные социальные движения, с особой программой и нетрадиционными методами деятельности, которые не обязательно будут укладываться в те узкие рамки, которые характерны для групп интересов. Однако ни в коем случае нельзя полностью игнорировать роль организаций и структур, представляющих «другие» интересы, только потому, что они в наименьшей степени влияют на количество, численный состав, сферу деятельности и область представительства классовых, отраслевых и профессиональных ассоциаций.

Второе измерение возникающей системы согласования интересов — степень монополизации области представительства. Пришествие демократии должно поощрять конкуренцию между ассоциациями за потенциальных членов, ресурсы, признание со стороны властных структур, а также за доступ к ним. Однако этот процесс отнюдь не является ни императивным, ни неизбежным. Принято считать, что предшествующие авторитарные режимы если и не подавляли всецело саму возможность создания отдельными группами интересов собственных ассоциаций, то, по крайней мере, принуждали их к действию внутри одной-единственной признанной, а зачастую и контролируемой государством монополистической структуры. Сохранится ли такое положение вещей после их падения, зависит, как мне представляется, от целого ряда политических факторов, действие которых проявляется в период перехода и может иметь долгосрочные последствия. К числу таких факторов относится, прежде всего, конкуренция между политическими партиями, которая в наибольшей степени затрагивает профессиональные ассоциации. И хотя соперничество между коммунистами, социалистами, а иногда и христианскими демократами за симпатии рабочего движения зачастую предвосхищает кончину авторитарного режима, только после возрождения института всеобщих конкурентных выборов раскол относительно единого рабочего движения становится сколько-нибудь заметным — как это случилось в Италии, Испании и Португалии. Что же касается предпринимательских объединений, то исторически они всегда были в гораздо меньшей степени подвержены узкопартийным делениям — даже в тех случаях, когда их члены голосовали за противоборствующие партии; в то же время они часто раскалывались по этническим или религиозным признакам. Еще более разрушительным для предпринимательских организаций был конфликт между интересами мелких, средних и крупных предприятий. С неменьшими трудностями сталкивались также «белые» и «синие воротнички», если они вынужденно пребывали в одной и той же ассоциации. Никогда не был простым путь к заключению «пактов о ненападении» и между союзами, в которых были представлены работники разного уровня квалификации. Наконец, процессы регионализации и роста «бытового» национализма тоже часто вели к возникновению ситуаций, когда конкуренция за потенциальных членов и доступ к власти резко возрастала.

Как бы то ни было, но для нового, поставторитарного, режима будут характерны постоянные изменения степени монополизации области представительства интересов. Довольно часто эту степень будет нелегко определить — по той простой причине, что возникающие ассоциации будут на словах отстаивать необходимость конкуренции за определенные области представительства, а на деле — стремиться к неафишируемым соглашениям, по условиям которых откажутся от переманивания друг у друга новых членов, поделят ключевые ресурсы и даже распределят лидеров. Наконец, они могут договориться между собой о каком-нибудь хитроумном распределении ролей в процессе переговоров со своими контрагентами. Третье (и последнее, которое мы здесь рассмотрим) измерение системы согласования интересов — степень координации действий разного рода ассоциаций и групп интересов. Известно, что крупные ассоциации, как правило, характеризуются весьма ограниченными возможностями контроля и управления огромным многообразием включенных в их состав групп интересов. Вот почему для обеспечения представительства крупных сегментов социальной структуры обычно используется технология формирования «ассоциации ассоциаций». Такого рода верхушечные структуры создаются для координации действий определенных групп внутри одной и той же отрасли промышленности (например, химической промышленности), одного и того же сектора производства (например, промышленности в целом) или же одного и того же социального класса (например, всех предпринимателей, наемных работников или фермеров независимо от сектора или отрасли производства). «Ассоциации ассоциаций» могут охватывать локальное сообщество, провинцию, регион, национальное государство и даже такие надгосударственные образования, как Европейское Сообщество. Их успехи в деле эффективного включения всех существующих групп в единую структуру, а также в выработке единой программы действий колеблются в весьма широком диапазоне: от создания шатких незавершенных конструкций конфедеративного типа, члены которых сохраняют свою финансовую и политическую независимость и могут быть подвигнуты к совместным действиям только по призыву или вследствие личного авторитета лидеров, — до высокоцентрализованных иерархических структур, располагающих огромными ресурсами и даже возможностью «дисциплинирования» тех классовых или отраслевых групп интересов, которые отказываются следовать выработанной ими политической линии.

Этой цели невозможно достичь без борьбы или, по меньшей мере, без многозначительных демонстраций силы по отношению к группам интересов, чья лояльность поставлена на карту. Все происходит намного проще, если речь идет о группах, действующих на локальном или отраслевом уровне. А вот чтобы совершить этот подвиг в общенациональном или хотя бы классовом масштабе, потребуется намного больше усилий. Как правило, это случается лишь после того, как локальные и отраслевые ассоциации с прямым членством уже созданы и наладили друг с другом определенные связи, к примеру, создали некое подобие блоков (последние, однако, довольно часто затрудняют подчинение ассоциаций крупными «верхушечными» структурами). Не исключено, кстати, что именно предшествующий опыт государственного корпоративизма с его всеобщей централизацией способствовал достижению этой цели в Южной Европе. Невероятный успех Испанской конфедерации работодателей, оказавшейся на вершине всего испанского бизнеса, казалось бы, подтверждает это предположение, однако пример соседней Португалии свидетельствует о том, что может случиться и прямо противоположное. В этой стране конкурируют друг с другом две общенациональные ассоциации промышленников, почти (или даже совсем) не способные координировать поведение своих членов — не говоря уже о существовании многочисленных сегментов бизнеса, на которые не распространяется сфера влияния ни одной из этих ассоциаций.

Значение классового принципа управления интересами и сходства в принципах внутренней организации ассоциаций[править | править код]

Если наличие стратегических ресурсов и широкий охват многообразных групп интересов являются двумя основными свойствами классовых, отраслевых и профессиональных ассоциаций (которые, напомню, в наибольшей степени способствуют консолидации неодемократии), то два других присущих им свойства — классовый принцип управления интересами и сходство в принципах внутренней организации — наилучшим образом характеризуют природу возникающей системы согласования интересов.

Классовый принцип управления интересами предполагает способность существующих ассоциаций к объединению больших социальных слоев и групп (например, рабочих, занятых во всех отраслях промышленного производства, работодателей, самозанятых во всех сферах и т. п.) на основе всеобъемлющей и долгосрочной программы действий, а также умение убедить всех тех, кто взял на себя обязательство руководствоваться этой программой, действовать в строгом с ней соответствии. Эта цель теоретически может быть достигнута политическими партиями, однако логика непрерывной конкуренции за голоса избирателей уничтожает подобную возможность — хотя бы в том случае, когда предпринимаются попытки привлечь к сотрудничеству неквалифицированных рабочих, не говоря уже о предпринимателях, в глазах которых политические партии никогда не выглядели способными выполнять такие функции. В современной политической практике классовый принцип управления интересами может стать одной из характеристик гражданского общества и политического порядка лишь в результате деятельности разного рода ассоциаций (или даже одной-единственной «верхушечной» ассоциации).

В свою очередь, сходство в принципах внутренней организации означает, прежде всего, равновеликость достигнутых конкурирующими классовыми или отраслевыми ассоциациями степеней монополизации и координации действий своих членов. Учитывая высокую степень неопределенности, свойственной переходному периоду, нормальным положением вещей следует признать скорее несходство в принципах внутренней организации конкурирующих ассоциаций. Возникает, однако, естественный вопрос: будет ли упомянутое несходство в процессе консолидации демократии стремиться к уменьшению или, напротив, — к дальнейшему увеличению? Отдельные примеры свидетельствуют о том, что различия во временном и структурном контекстах могут, в конечном итоге, привести к институциализации изначального несходства. Так, в Японии внутренние структуры рабочих организаций носят скорее синдикалистский характер; предпринимательские объединения имеют внутреннюю структуру, весьма близкую к неокорпоративистской, а организации, созданные в сельскохозяйственном секторе экономики, сильно напоминают ассоциации государственно-корпоративистского типа. Швейцария являет собой крайний случай несходства в принципах внутренней организации конкурирующих корпоративных структур: ассоциации наемных работников здесь не столь монополизированы, как организации деловых кругов, а их деятельность в гораздо меньшей степени координируется из единого центра, чем деятельность предпринимательских объединений. В других странах классовые и отраслевые диспропорции менее заметны, а Австрия, Швеция и Норвегия выделяются из общей массы абсолютной «конгруэнтностью» внутренних структур конкурирующих ассоциаций.

Классовый принцип управления и сходство в принципах внутренней организации конкурирующих ассоциаций вместе взятые (разумеется, там, где они имеются в наличии) играют решающую роль в процессе консолидации различных типов демократии. При отсутствии этих двух условий достижение соглашений в самых разных областях крайне затруднено — какую бы форму ведения переговоров ни избрали их участники: двух- или трехстороннюю, на макроуровне или на промежуточных уровнях. Кроме того, в подобной ситуации никакие соглашения не могут быть претворены в жизнь, а равенство в представительной сфере превращается в иллюзию. В условиях современной демократии «разделение труда» между ассоциативными структурами разного типа: корпоративными организациями, политическими партиями и социальными движениями — основывается на тесном взаимодействии структур первых двух типов и вытеснении социальных движений на обочину политической жизни. Понятно, почему это так важно: режим, характеризующийся преобладанием «давления» на государственные органы или так называемого «лоббирования», постепенно становится все менее и менее адекватным. К примеру, парламент в этой ситуации участвует в политическом процессе только в тех случаях, когда необходимо изменить налоговое законодательство, принять меры по социальному обеспечению граждан и т. д. — то есть тогда, когда нужно скрепить печатью «общественный договор», подписанный совсем в другом месте…

* * *[править | править код]

Итак, целью данного эссе вовсе не было доказательство того, что возникновение групп интересов и их объединение в разного рода структуры межгрупповой кооперации является определяющим фактором в процессе консолидации неодемократии. Я хотел всего лишь привлечь внимание читателей к вероятности того, что упомянутые изменения в структуре политического сообщества окажут большое влияние на ход этого процесса. Я не собирался также опровергать давно ставшее общим местом утверждение, что «партии играют наиболее важную роль в представительной структуре… демократических обществ.» Как раз наоборот, эти организации, построенные по территориальному принципу, активно использующие язык политических символов и нацеленные на борьбу за голоса избирателей, имеют в процессе консолидации неодемократии изначальное преимущество перед другими структурами. Пока не ясно, однако, смогут ли они конвертировать это преимущество в длительную гегемонию.

К тому же, под вывеской демократии скрывается непрерывная эволюция демократических норм и соответствующих практик, а также необыкновенное разнообразие институтов. Вот почему беспрецедентный факт одновременного ухода в политическое небытие огромного множества авторитарных режимов (отличавшихся, кстати, большим разнообразием) отнюдь не означает, что их демократические наследники непременно пойдут по пути, который был пройден до них другими. Хотя весьма вероятно, что в своем стремлении к копированию лучших, на их взгляд, институциональных образцов современной демократии и всего того, что уже было использовано ранее наиболее удачливыми первопроходцами, они попытаются перепрыгнуть через целые стадии развития. Хотелось бы, тем не менее, надеяться, что «неодемократы» и неодемократии все же сумеют обогатить демократическую практику собственными институциональными нововведениями.

Те ученые мужи прошлого, которые предрекали, что территориальный принцип представительства интересов будет вытеснен функциональным, что трехсторонние сделки между трудом, капиталом и государством придут на смену законодательному процессу и что самоидентификация индивидов с определенными партиями уступит место политической мобилизации посредством социальных движений, как оказалось, ошибались. Но они не ошиблись, по крайней мере, в том, что выбор формы политического представительства, который, как кажется поначалу, приходится делать между корпоративными структурами и общественными организациями, на самом деле отнюдь не является игрой с нулевой суммой. В действительности, сфера политического представительства настолько широка, что в ней одновременно могут присутствовать любые формы; здесь также есть возможность двигаться сразу в нескольких направлениях. Правда, пока не ясно, хватит ли лидерам новых демократий, окруженным со всех сторон социальными, экономическими и культурными конфликтами, воображения и смелости для экспериментов с этими формами и обогащения демократического опыта своими нововведениями в сфере политического представительства.


Источник — https://traditio.wiki/w/index.php?title=Текст:Филипп_Шмиттер:Неокорпоративизм_и_консолидация_неодемократии&oldid=696588