Текст:Дмитрий Крылов:Цена совершенства

ЦЕНА СОВЕРШЕНСТВА

В середине сентября, в воскресение плыли тучи над городом Москва, штат Айдахо. Кто и почему дал этой третьестепенной точке на карте такое громкое название, толком никто не помнил. Хендриксоны, владевшие домом между пожарной охраной и церковью, клялись, что Москва — это фамилия первых владельцев местной гостиницы, людей предприимчивых и, как следствие, честных и зажиточных. В школе же детей учили, что Москва — это государство в Европе, которое разорилось и потом стало называться Германия. После же того, как в бывшей Москве, а теперешней Германии сломали стену, старое имя подарили им, жителям американского штата Айдахо. На экзамене по истории в московской школе дети отчёркивали правильный ответа про ту, немецкую, Москву галочкой, а через день в их памяти сведения тускнели, вкрадывался Китай с Великой Стеной, Европа сливалась с Мексикой, потому что там тоже не говорят по-английски, нажималась кнопка «девять», а потом «тридцать четыре», а потом и еще другие каналы мелькали один за другим, и хотелось съесть новый гамбургер за девяносто девять, а все остальное было там, за пределами телеэкрана.

Но в воскресенье в семь утра рекламу гамбургеров не крутили, а передавали новости. И Эрика, чьи дети на прошлой неделе сдали экзамен по географии, включила новости, но не смотрела их, а засыпала декафеинированный кофе в кофеварку. Движения ее были с утра легки, она включила, не глядя, кофеварку и пошла в спальню, откуда вышла пятнадцать минут назад. Там она поменяла халат на обтягивающие черные колготки для бега и свежую майку. Муж Эрики, любивший поспать и сейчас досматривавший последний утренний сон, самый сладкий, заворочался спросонья с боку на бок и забормотал что-то о воскресном утре и проклятой рани, но Эрика цыкнула на него «Доброе утро, сладкий! Пора вставать!», и он затих, накрывшись с головой. Она прошла мимо комнаты, в которой спали два миловидных ребёнка Эрики, зашла в ванную и осмотрела в зеркало свои бицепсы. Ничего бицепсы, культуризм, конечно, лучше, чем пассивный образ жизни и холестерол в пище, но и он может привести к заболеванию сердечно-сосудистой системы. Нет, культуризм — это не выход.

Эрика прошла мимо телевизора, обещавшего низкую облачность, дождь, возможно грозу, и подошла к двери. Здесь она надела плеер, поставила свою любимую и выпорхнула из дома.

Десять лет, с вынужденным перерывом на беременности, она выходила на тропу. Шесть миль туда, шесть — обратно. Каждое утро. Мили накапливались как сумма в банке — постепенно и как бы сами по себе, по воле Бога. Они давали гарантию здоровья, как щедрый процент с капитала, грели, не давали ослабеть на работе, где Эрику хотели ущучить коллеги. Но разве такую ущучишь? Шесть миль туда, шесть обратно в хорошем темпе. Голеностоп разработан, дыхание под контролем, плотные ягодицы — это же и есть победа!

Победа над толстозадыми женщинами с работы, евшими пищу с высоким процентом холестерола и клавшим — о святотатство! — отвратительный белый сахар в кофе!

Эрика ушла от таких преступлений против своего собственного тела. Ушла далеко вперед в мир здоровья, благословенный статьями в журнале «Фитнес», осененный глянцевыми фотографиями с обложек, которые хотелось потрогать пальцем или даже пожевать, съесть, пока никто не видит.

Сейчас она бежала, постепенно набирая темп, разогревая мышцы до полной мощности. На главной улице никого не было, кроме Сю, конопатой девчонки, открывавшей кафе «Бублик».

– Приветкакдела! — выстрелила Эрика первой.

– Отличнокакутебя, — ответила сонная, не хватившая еще кофе Сю.

– Отлично! — отчеканила Эрика, перекрикивая свой плеер.

– Дождь будет, гроза, знаешь? — крикнула Сю вдогонку Эрике, но та была уже вне пределов вежливой болтовни, да видимо и не слышала слов Сю из-за музыки в наушниках.

В семь тридцать семь, по графику, она была у пожарной команды. Сегодня ей придется сюда возвращаться, — Хендриксоны пригласили ее на обед. Она хотела было отказаться — у Хендриксонов всегда это жирнейшее мясо, — но муж Эрики настоял, утверждая, что нужно поддерживать свою репутацию в городе. Чертов жироед, лентяй. Ничего, Эрика, относись ко всему позитивно: скажешь, что уже ела и откажешься от мяса, а у Хендриксов в гостях брат, который ведет здоровый образ жизни. Он ее поддержит и муж еще пожалеет, что повел Эрику на обед, такое у них сложится сразу взаимопонимание с братом.

В семь сорок девять она пробежала мимо корейской забегаловки и вышла на проселочную дорогу. Она поставила по новой свою любимую в плеере. Здесь, за пределами Москвы, штат Айдахо, она вошла в ритм, включила свое гибкое, вечно молодое тело на полные обороты. Здесь ее не увидит никакая заспанная толстуха с работы, не проводит взглядом пожарник и не задержит обожествлявшая ее Сю. Здесь она наконец становилась сама собой, шла вперед, кричала всласть слова своей любимой. Здесь начинался пологий холм, и от этого места Эрики, которую знали муж, дети и жители захолустной Москвы, штат Айдохо, вроде бы и не было, а было тигриное существо, жившее одним движением к вершине холма, упивавшееся бегом, любившее страстно свои твердые мышцы.

Джонг Ким проснулся ни свет ни заря в воскресенье. Вчера он закончил трудовую неделю в забегаловке, продававшей три рисовых и два макаронных корейских блюда. Закрывшись в шесть часов вечера, он прочитал пришедшее в тот день письмо, потом встретился в семь со вторым корейцем, жившим в Москве, штат Айдохо, и привел его в гости. Жена Джонг Кима поставила на стол острую квашеную капусту, суп из осьминога и ушла смотреть телевизор. Приятель просидел у Джонг Кима до полуночи. Они выпили все вино в доме и добрались даже до хранившейся на особый случай бутылки виски.

Виски и доконал Джонга. Всю ночь он горел как в огне, кружился в пьяном сне. К утру огонь ушел и пришла злая головная боль, заставившая Джонга проснуться и думать о смерти в утренней мгле. Из своих сорока лет десять он прожил здесь, в Москве, штат Айдохо, приехав из южно-корейской деревни без профессии и без денег. Кореец, державший забегаловку до него, переехал в Нью-Йорк и открыл там ресторан, а Джонг купил у него забегаловку в рассрочку, потому что владелец был родственником его жены. За десять лет он расплатился с долгом и накопил на колледж своим детям. Кроме того, он выучил все английские слова, которые говорили покупатели в его забегаловке и научился посылать подальше, если кто-нибудь называл его китайским болванчиком. Но вежливо, так чтобы не к чему было придраться. Дом его стоял на окраине города, в тихом месте, да и цены на землю здесь были пониже.

Джонг Ким обратил внимание на запах горелого масла, шедший от волос. Этот запах так впитался в него в забегаловке, что Джонг последние годы не замечал его совсем. А тут вдруг во рту у него сделалось горько, и от живота к голове пошли волны. Держась за голову, Джонг встал и, как был в малиновых трусах, вышел на крыльцо. Утренний холод освежил его, и тошнота отступила. Он стоял, держась за металлический поручень, и смотрел на холм. Ему хотелось обратно в Кимхэ, в родную бедность, к маме с добрым голосом, но вокруг был штат Айдохо, единственный друг-кореец спал пьяным сном на другом конце города, а внутри бродила унизительная похмелая слабость.

Пошел дождичек крупными каплями, и Джонг Ким поежился от холодного ветра. Внутри у него забурлило; из глубины живота, — а ему, похмельному, показалось, что со дна души, — поднялась муть. Он перегнулся через перила и минуты две не сопротивлялся мути, дал ей выйти.

После он сидел на крыльце, обняв себя за плечи, и смотрел на дождь. Корейцем овладело светлое исступление. Он сидел на крыльце, в Москве, штат Айдохо, но стоило закрыть глаза и ему мерещилась Кимхэ в Корее, его родственники, живущие настоящей жизнью, а не коптившиеся у плиты шесть дней в неделю. Его взяла злость на всех этих круглоглазых дикарей, не имевших ни к чему уважения. Зачем они живут? Он знает свой род на три века в прошлое, а они и прадедушек своих не помнят. Если кто-то из них умрет, то назавтра в газетах напишут, но читать-то никто почти не умеет толком, а те, кто умеют, забудут через месяц.

Джонг Ким успокоился, подумал о себе. Понял, почему захотелось в Корею: бывший хозяин его забегаловки продал теперь и нью-йоркский ресторан и уехал обратно в Сеул, а перед отъездом отправил ему письмо, которое дошло вчера.

В небе зарокотал гром, начиналась обещанная гроза. Кореец встал и вошел в дом. В спальне он стащил со спавшей жены одеяло, растолкал ее и сказал: «Вставай, собирайся. Мы едем домой».

Жена запричитала, сказала, что он спьяну ум потерял, на какие деньги ехать, ехать, чтобы в нищете жить, что ему проспаться нужно, но он в ответ повторял упрямо: «Мы едем домой».

Эрика возвращалась бегом под проливным дождем в Москву, штат Айдахо, к сварившемуся кофе. Ее фигурка двигалась медленно по контуру холма вверх, дошла до вершины, но не спустилась. Тихо и нежно в нее вошел огненный росчерк и оставил вместо следа ее тела тугой, почти без раскатов удар грома.