Текст:Константин Крылов:Присягая на верность

Присягая на верность

статья

Автор:

Константин Крылов

…Вы хотите сказать, что Президент некомпетентен? — не удержался он от попытки отыграться.

– Разумеется, он некомпетентен — Дороти сладко улыбнулась, — иначе он не был бы лидером нации. Компетентный человек не может быть искренним и уверенным в себе, а это необходимые качества лидера...

Михаил Харитонов. «Моргенштерн»

• Константин Крылов «Присягая на верность» // Русский Журнал. — 5 ноября 2004.

Дата публикации:

5 ноября 2004

Предмет:

Президентские выборы в США в 2004

О тексте:

Опубликовано в «Русском Журнале» 5 ноября 2004 года под названием «Присяга на верность». Приводится по тексту: http://russ.ru/docs/70160816

I

Витгенштейн говорил, что значение слова есть практика его употребления. Не являются исключением и политические практики, в значительной мере построенные на игре словами и в слова, а также и за право применения тех или иных слов. Цена вопроса может быть огромной. Например, одно только право использования слова «фашизм» применительно к политическим оппонентам дает тому, кто такое право получил, невероятные барыши — примерно как анекдотическому гаишнику, которому начальник дал знак с цифрой «40» и разрешил «поставить его где хочешь».

Такое же значение, только со знаком плюс, имеет использование «демократической риторики». Если некоторое действие маркировано как волеизъявление народа, оно выводится из-под огня критики. То есть его можно в частном порядке осуждать и даже осмеивать (как sub specie aeternitas, так и сиюминутного неудовольствия), но с чем необходимо считаться. «Народ» выразил свою «волю» — этого достаточная причина, чтобы не слушать петюкающего девианта.

Разумеется, «волеизъявлением народа» в разное время называли разные вещи. Например, с некоторых пор заурядные беспорядки, если они поименованы «революцией» — допустим, «бархатной», «розовой» или «каштановой» — являются достаточной причиной для смены власти. В том числе власти, избранной демократическим вроде бы путем. То есть мнение нескольких тысяч бузотеров, собравшихся на площади и поющих песни (или махающих цветами), вдруг почему-то оказывается более важным, чем мнение, выраженное при посредстве «всеобщего, равного и тайного» голосования, а мнение международных гуманитарных организаций (руководство которых, заметим, никто не избирал, которое «само пришло и село») куда более весомо, чем мнение законного правительства страны.

Здесь, разумеется, читатель ждет уж римфы «вашингтонский обком» и «брюссельские еврократы». Но не сей раз в наши планы не входит обличение лицемерия нынешних хозяев планеты. Мы упомянули о них только затем, чтобы сразу же вынести этот фактор за пределы рассмотрения.

Гораздо интереснее изучить то, чем являются, как проводятся и с какой целью используются такие инструменты, как выборы, в разных ситуациях — ну, или хотя бы в разных странах.

II

Начнем с очевидного. Первая и главная цель любых выборов, проводящихся на государственном уровне в конце XX — начала XXI века — это потрафить все тому же «вашингтонскому обкому». Впрочем, как мы указывали выше, даже самое скрупулезное следование демократической процедуре не гарантирует его, обкома, благосклонности и выдачи талончика на власть. Однако, быть «демократической страной» — это все-таки гуманитарный стандарт, и демонстративно пренебрегать им можно только по особому разрешению все того же обкома. По умолчанию же государство должно быть демократическим и выборы должны проводиться регулярно, иначе будет ой чего.

Вторая цель выборов — это разборка между элитами. Как известно, субъектами политического процесса являются не «народные массы», а относительно небольшие группы людей, имеющих желание и возможность играть в политику, то есть навязывать свою волю обществу. Выборы — хороший способ провести разборку между претендующими на власть элитными группами, не доводя дела до смертоубийства и взаимоистребления, а также не ввергая оные элиты в слишком большие расходы. Выборы можно рассматривать как некое соревнование элит, где призом служит власть.

Последнее, кстати, совершенно не означает, что население можно рассматривать как судей, определяющих победителя. Судьями обычно выступают «специальные люди», как правило из тех же элит, населению же уготована роль болельщиков, которые в некоторых случаях могут оказывать давление на судей (особенно когда те засуживают очень уж откровенно), а в некоторых — нет. Нет, мы не говорим о прямом подлоге или фальсификации результатов выборов. Достаточно того, что указанные инстанции могут снять с дистанции практически любого участника — допустим, за некие нарушения какой-нибудь процедуры, населению неизвестной и неинтересной. Правила, по которым идет соревнование, тоже, как правило, являются в высшей степени искусственными. Например, в большинстве демократических стран запрещена такая в высшей степени демократическая и понятная народу практика, как прямая покупка голосов избирателей. Столь же искусственным является и требование обязательной ротации верховной власти: народу не так уж просто объяснить, почему удачно выбранный начальник не может переизбираться любое число раз, если уж его выбираютНо таковы уж правила игры — правила недемократические, навязанные народу консенсусом элит.

В этом смысле выборы, даже самые честные, являются не волеизъявлением народа, а волеизъявлением элит, народ же является скорее орудием разборки — чем-то вроде дубины, которой они гвоздят друг друга. Как известно, «бьет не дубина — бьет рука, её держащая». Однако, не всякая рука сможет поднять тяжелую дубину. В этом смысле «воля народа» есть характеристика наподобие веса дубины или формы рукояти: кому-то она по плечу, кому-то нет.

Третьей целью выборов является легитимизация существующей власти. Считается, что народ самим своим участием в выборах как бы принимает на себя моральное обязательство слушаться тех, кто был избран.

Это, пожалуй, самый интересный и самый темный пункт в самой теории демократических процедур — возникновение соответствующего морального обязательства перед избранной властью.

Начнем с того, что оно в некоторых случаях действительно возникает — это эмпирический факт, с которым надо считаться. Каноническое объяснение этого факта таково: сознательному индивиду свойственно уважение к воле большинства и доверие к выборной процедуре. И даже если сам индивид лично голосовал за кандидата, который «не прошел», он будет лоялен прошедшему — поскольку его сограждане так решили, а их мнение необходимо уважать. Разумеется, в том случае, если у него нет сомнений в честности и корректности выборной процедуры.

Тут-то и начинается интересное. Практика показывает, что моральное обязательство быть лояльным всенародно избранной власти далеко не гарантировано даже в случае соблюдения всех деталей процедуры и однозначном её исходе.

И — что ещё интереснее — оно может возникать при вопиющих её нарушениях. Более того, эти нарушения могут быть необходимым условием всенародного признания результатов выборов.

Так, например, закат политической карьеры некоего политика в одной из закавказских республик начался в тот момент, когда при проведении выборов он получил недостаточно бесстыдный перевес. Реакция народа была такой: «это ничтожество не смогло даже восемьдесят процентов голосов себе нарисовать!» То есть возможность и готовность фальсифицировать результаты выборов — чем демонстративнее, тем лучше — рассматривалась именно как демонстрация политической мощи, влияния, наконец воли: для того, чтобы «нарисовать себе голоса», необходимо иметь деньги, обладать «административным ресурсом», наконец — уметь решать вопросы с тем же вашингтонсим обкомом и его наблюдателями. Тот, кто всем этим обладает — настоящий мужчина, «джигит», и его власть законна. А тот, кто не способен накидать себе бюллетеней — не мужчина, а тряпка, он не достоин власти. Взгляд, конечно, очень варварский, но.

С другой стороны, бывают и такие ситуации, когда недоверие и презрение вызывает как раз слишком большой перевес голосов, даже если он честно заработан. Например, по некоторым сведениям, на нынешних украинских выборах политтехнологи стремились свести к минимуму разницу между Я. и Ю. — как раз для того, чтобы приглушить обвинения в «заведомой фальсификации».

Имеет место также феномен «протестного голосования» — когда демократически избираемый кандидат изначально не рассматривается, как «достойный муж совета», а воспринимается всеми (и прежде всего голосующими за него) как шут, идиот, ненормальный. За него голосуют, чтобы выразить свое «фэ» системе в целом, швырнуть кусок дерьма в рожу истеблишменту. Здесь уместно вспомнить патентованную резиновую какашку отечественного производства под названием «ЛДПР», или европейские голосования «за Чиччолину ».

Наконец, существует и такое явление, как политическая карьера, сделанная на электоральной неудаче. «За меня проголосуют в лучшем случае пять процентов населения, потому что я слишком умен, слишком честен, говорю и делают неприятные вещи» — подобная поза, при умелой её подаче, иногда работает. В том числе — и это не парадокс — и в электоральном плане. Заведомо непопулярные фигуры зачастую пользуются своеобразным уважением. Бывают персоны, за которых никто никогда не проголосует, но вот, скажем, назначение которых на высокие посты будет воспринято народом с пониманием и даже одобрением…

Мы перечислили только самые простые случаи «парадоксального электорального поведения». Элитам, играющим в электоральные игры, известно больше. Вкратце вывод: от людей можно добиться того или иного «электорального поведения», но их нельзя заставить уважать результаты электорального процесса. Вполне может сложиться ситуация, когда на следующий же день после выборов новоназначенный начальник будет восприниматься всеми (включая голосовавших за него) как негодяй, проходимец и вор, презираемый и ненавидимый. И наоборот. Для легитимации результатов демократической процедуры необходим учёт сложных неформальных обстоятельств, делающих её не просто «законной», но и вызывающих то самое чувство моральной обязанности: «мы сами выбрали себе правительство, и теперь должны его слушаться».

III

Теперь мы, наконец, можем перейти к непосредственному рассмотрению самого интересного электорального события последних дней — а именно, к президентским выборам в США.

Американская выборная машина имеет ряд особенностей. Первая и самая известная — это странная на наш вкус двухступенчатая система, через которую должен пройти каждый кандидат.

Начнем её рассмотрение с самого низа. В США существуют всего две партии, которые имеют реальные шансы провести своих кандидатов во власть, и мы эти партии знаем. Можно даже сказать, что такой порядок является почти официальным — но тут все дело в этом «почти». Иной раз представитель третьей партии может проскочить между республиканскими и демократическими жерновами и попасть куда-нибудь наверх. Это не считается сбоем работы политической системы, а, скорее, средством её самодиагностики. Как в счетчике Гейгера: пролетающая частица (в данном случае — кандидат от какой-нибудь третьей силы) вызывает потрескивание. Если треск становится слишком громким, значит, что-то не так.

У самих «традиционных партий» есть ряд уникальных особенностей, отличающих их от большинства политических партий мира. Прежде всего это касается определения кандидатов от партий на выборные должности. Так, кандидаты на президентский пост и место вице-президента не назначаются руководством партий, а избираются — в некоторых случаях только членами данной партии (закрытые праймериз), в некоторых вообще всеми желающими (открытые праймериз). Эти выборы к тому же проводятся не одномоментно, а в разное время в разных штатах. О том, как это делается практически, можно прочесть здесь. Для наших же целей достаточно зафиксировать такой факт: прежде чем схватиться с кандидатом от другой партии, кандидат должен победить нескольких соперников из своих же. То есть доказать свое право на представительство интересов своей партии, причем доказать не партийному руководству, а рядовым её сторонникам.

Вторая ступень — собственно выборы как таковые — тоже имеет свои особенности. Система выборщиков, о которой теперь не знает только ленивый (увы, американские дела теперь имеют для нас куда большее значение, чем наши собственные) устроена в большинстве штатов так: за каждым штатом закрепляется определенное число голосов, пропорциональное количеству населения. При этом работает система «победитель получает все»: кандидат, набравший 51 % голосов в каком-то штате получает все голоса выборщиков. В двух штатах принята ещё более сложная система, но не о них речь. То есть это означает, что субъектами, выбирающими президента, считаются не граждане как таковые, а земли, штаты.

Извне вся эта сложная система выглядит крайне подозрительно и наводит на мысль о возможных «кознях и хитрях». На самом деле система создавалась постепенно, и каждая ступень системы работает на легитимацию результатов выборов и наращивание моральных обязательств выбирающих. Так, праймериз снимают «аппаратный эффект»: лидер партии — не просто хрен с горы, назначенный аппаратчиками, а избранный сторонниками партии уважаемый лидер. Подчеркнуто «земельный» характер выборов — от штатов, а не от людей — не отчуждает, а связывает индивида с «выбором земли»: «наш штат проголосовал так-то». Есть ещё всякие тонкие детали, но общее ощущение таково — американские выборы имеют главной целью не столько сам выбор, сколько легитимацию системы власти в глазах населения.

Разумеется, система при этом является вполне настраиваемой под результат. Нет, я не имею в виду тупую фальсификацию результатов голосования (хотя, похоже, такая возможность предусмотрена: судя по некоторым данным, голоса считаются довольно небрежно, благо никакие правозащитники и европейские комиссии по американской территории не шастают). Речь о другом: о самонастройке системы под потребности её пользователей, то есть избирателей. Подстройке прежде всего сюжета, а не результата.

Поэтому, рассматривая любые — подчеркиваю, любые — особенности прошедших американских выборов, следует задаваться не вопросом «почему так произошло», а вопросом «зачем так сделано».

IV

Самыми характерными особенностями последних двух президентских компаний в Америке были следующие.

Во-первых, жесткое географическое деление штатов на «республиканские», «демократические» и «колеблющиеся». То есть как бы известно, что в некоторых землях гарантированно побеждают кандидаты-республиканцы, в некоторых демократы (напоминаю, голосование идет «от штата», победитель получает все), и лишь в «колеблющихся» штатах имеет смысл бороться за голоса. Есть и географическая привязка: «демократические» штаты располагаются на побережьях, а «республиканские» — в центре страны.

Разделение это наметилось куда раньше начала века, но сейчас оно стало признанным фактом. Настолько признанным, что по ходу нынешней избирательной компании «жестко республиканские» и «жестко демократические» штаты практически игнорировались: кандидаты вели себя так, как будто эти голоса им уже гарантированы. Все пропагандистские усилия адресовались в основном «колеблющимся» штатам.

Во-вторых, деление голосов. По сравнению со скандальными выборами-2000, когда голоса разделились ровнехонько напополам (а на самом деле в более сложной пропорции — не забудем про особенности системы), нынешние выборы кажутся торжеством однозначности: где-то 51 % против 48 %, при сверхнапряженной интриге (в информационной ленте до последнего момента шли сообщения типа «на данный момент Буша и Керри разделяет всего два голоса выборщиков» и т. п. При этом явка на избирательные участки была отменной: формально говоря, Буш получил больше голосов американцев, чем какой-либо президент до него в истории Америки.

Начнем с последнего обстоятельства. И сразу сформулируем сильную гипотезу: то, что в других странах называется «убедительной победой» (то есть решительное преобладание голосов, отданных за одного из кандидатов), в США таковой не считается. Побеждать, давя массой голосов, с какого-то момента стало некомильфо. Победа должна быть достигнута минимальным перевесом: маленькая гирька на весах судьбы, маленький шаг отдельного человека © в избирательную кабинку.

Возможно, это связано с тем, что с некоторого времени само понятие «большинства» оказалось дискредитированным. Для современного американца, даже для самого что ни на есть обывательски настроенного, «большинство» уже давно не является синонимом мощи и силы. Большинство — это что-то неповоротливое, косное, неуспешное. Принадлежать к большинству — невыгодно; выгодно быть «не таким как все». То есть состоять в каком-нибудь хорошо организованном меньшинстве. Американцы люди неглупые и выгоду чуют. Если настала эпоха меньшинств, значит, надо всем срочно записываться в меньшинства. Или, во всяком случае, выписаться из позорного «большинства».

Все это имеет прямое отношение к электоральному поведению. Сейчас многие пишут о том, что «Америка расколота»: президент больше не является выразителем воли нации, в лучшем случае он выражает волю её половины. Но никто не пишет о том, что Америке, может быть, комфортно чувствовать себя расколотой. И что президент, за которого проголосовали бы 70 % американцев, был бы менее легитимен, чем президент 51 %. Потому что на следующий день после выборов начались бы разговоры о «тупом большинстве», которое избрало дебила и урода — потому что тупое большинство, как известно, никого, кроме дебила и урода избрать не может, ибо оно тупое, так как оно большинство, и всегда виновато в том, что оно большинство. Американцы не хотят этого слушать.

А вот 51 % не дает повода для таких разговоров. Напротив, всегда можно сказать, что победило, в сущности говоря, меньшинство — то есть то меньшинство, которого оказалось больше. Корректнее выражаясь — которое оказалось сильнее. Избегаем слова «больше», это плохое слово.

V

Здесь меня прервет любой знаток вопроса. И скажет, что победа Буша в предлагаемую логику никак не вписывается. Потому что настоящим лидером меньшинств был как раз Керри.

Что ж, это правда. Именно за Керри голосовали те, кто сегодня облечен высоким статусом меньшинства — не будем перечислять, мы их и так все знаем. Буш же вроде как представлял интересы простых американских людей, да и косил под простачка. Хуже того: по мнению многих, он и в самом деле такой. То есть простачок из «обычных».

Между тем, это можно было предвидеть. Хотя бы по тому факту, что знаменитый антибушевский фильм Мура «Фаренгейт 9/11» посмотрела едва ли не вся Америка — но вот на симпатии к Бушу это никак не отразилось. (Если не наоборот — но об этом пока не будем).

Это свидетельствует о том, что голосование за Буша не является протестным. И, разумеется, ни в коей мере не является «голосованием за меньшинство». Скорее наоборот: похоже, американцы, соблюдая навязанные им нормы уважения к «эффективным меньшинствам», в глубине души их тихо ненавидят, и отнюдь не готовы вручить власть человеку, как-то с ними ассоциированному. Со всем уважением, разумеется — см. выше про 51 %.

В остроумной и во многом верной [статье] Алексея Чадаева было высказано мнение, что Керри воспринимался американцами (и бушелюбами других стран) как «лучший», «высший». Позволю себе с этим мнением не согласиться. Керри отличала не только и даже не столько харизма интеллектуала, сколько сомнительная репутация покровителя девиантов — и, более того, сам Керри воспринимался как девиант. Не надо забывать и о том, что его политическая программа была куда более радикальной, нежели бушевская. Достаточно вспомнить о его намерении установить контроль над российским ядерным оружием. Что даже для американцев «немножко слишком».

Другой вопрос из той же серии — уже упоминавшееся деление на «республиканские» и «демократические» штаты. По сути дела, можно уже говорить о сложившейся традиции голосования. А демократические процедуры и традиция — вещи трудносовместимые.

Если традиция закрепится, то дело может кончиться тем, что судьба Америки будет всегда решаться в каком-нибудь «Огайо». Что изрядно противоречит не букве (букву американцы будут блюсти скрупулезно), но духу «всеобщего, равного и тайного».

Однако, это не так уж противоречит складывающимся в Америке настроениям. Превращение выборов в традиционную процедуру, отчасти напоминающую присягу на верность — разумеется, с гарантиями отката к прежнему состоянию в случае неадекватного поведения кандидатов — это намечающийся тренд развития демократических процедур как в «самой демократической стране мира», так и в мире в целом.