Текст:Константин Крылов:Русское богатство
Русское богатство
- Автор:
- Константин Крылов
- Крылов К. «Русское богатство» // Спецназ России. — январь 2002. — № 1 (64).
- Дата публикации:
- январь 2002
- Предмет:
- Рынок
Ссылки на статью в «Традиции»:
Ежели спросить какого-нибудь средневдумчивого обывателя, регулярно читающего газеты, что у нас такое в стране советской было до девяносто первого года, он, наверное, скажет что-нибудь вроде: «ну, этот… как его… застой… перестройка потом, а после Горбатого скинули и Ельцин начался». Можно, правда, попасть на человека в возрасте, который ещё помнит, что «застой» когда-то именовался «развитым социализмом», а до перестройки было ещё какое-то «ускорение». Но, во всяком случае, само слово «социализм» в головах всё-таки осталось. Большую часть двадцатого века в России имел место быть так называемый «социалистический способ производства». Это уж к бабке не ходи — все помнят.
По идее, после скончания оного, в России должен был бы воцариться «капитализм». Интересно, однако, что само это слово у нас оказалось как-то не в чести. То есть его иногда произносят, но как-то без особой уверенности. Во всяком случае, от говорящей головы по телевизору его не услышишь, да и от базарящих за политику дядек тоже. Вместо этого в ходу выражение «рыночная экономика». Вот про неё, родимую, рассуждают необычайно охотно — да что она за зверь такой, да какая она должна быть, да сколько в российской экономике этой самой «рыночности», и не стыдно ли нам разгуливать с такой нерыночной экономикой в приличном обществе развитых стран. Типа все в смокингах, а у вас, дяденька, из ширинки госмонополия торчит, и неприватизированные части видно. Вы бы застегнулись, дяденька, а ещё лучше того… вот вам ножницы, отчекрыжьте всё неприличное нахрен, будет немножко больно, и кровь будет, куда ж без крови в таких делах, зато потом в штанах наступит простор и благодать… Ну, о российской приватизации мы сейчас не будем: в доме повешенного каждый день разглагольствовать о верёвке как-то нехорошо и не по-человечески. Вместо этого займёмся выяснением того обстоятельства, почему у нас так не в чести слово «капитализм». Мелочь, казалось бы, а ведь интересно же.
Начнём, как обычно, с начала. По определению, капитализм — это «частная собственность на средства производства плюс свободный рынок». Тут важно, что «рынок» и «частная собственность» — это две совершенно разные вещи, одна из другой не выводится — примерно как советская власть и электрификация всей страны. Во всяком случае, легко представить себе общество со сплошной густопсовой частной собственностью, и без всяких признаков свободного рынка. Ну, например: живут себе зажиточные крестьяне на хуторах, меж собой не особенно общаются, хозяйство у каждого натуральное, а покупать что-нибудь приходится от силы раз в году, когда «ярманка» приезжает, да и там цены на всё от века установленные: гусь да ржи полмешка за справные сапоги, коровья нога за полушалок. Можно, конечно, поторговаться, но в пределах приличия: купцу тоже надо с чего-то есть. Правда, и купчине задирать цены сверх должного не дадут: жадника ведь можно и дрыном по спине вытянуть… В общем, патриархальненько так, и никакого тебе капитализма.
Интересно, что в этом примере нам совсем не понадобилось словосочетание «государственное регулирование». Обычно, когда говорят о «несвободном рынке», сразу в ум впирает пресловутая «плановая экономика», и люди в Москве, научным способом определяющие цену на минтай в магазинах города Невиннопуповска. На самом же деле это очень редкий случай: такое было один раз в истории, и вряд ли повторится. Большинство рынков несвободны совсем по другим причинам. Например, в средневековой Европе, или в мусульманском мире, отсутствует «рынок капиталов» — потому как давать деньги под процент считается грехом. Где-то, как в нашем предыдущем примере, цены могут устанавливаться путём внерыночных договорённостей между людьми: типа, собрались мужики, покричали, и решили, что за полуштоф водки просить курицу — это надо совсем совесть потерять, а если шинкарь и дальше так лютовать будет, так проучить его, вора.
А ещё бывает и по-третьему: скажем, торгует бабка на базаре лучком да черемшой, дорого, никто не берёт. Можно, конечно, подвалить к бабке добром, да спросить, откуда такие цены зверские, и не сбросить бы ей пару рубликов с пучка, глядишь, дело и пойдёт. Так ведь бабка оглянется и прошепчет: «тут, милок, чёрные все цены держат, ходят да поглядывают».
Впрочем, давить-то можно ведь не на продавца, а на покупателя, причём самыми разными способами. Скажем, бить всякого, кто заходит покупать в такую-то лавку. Или не бить, а пустить слушок, что в этой лавке торгуют не говядиной, а вовсе даже человечиной, а хозяин её — убивец и душегуб, который с бесом хлеб-соль водит. Можно, впрочем, не слушок пускать, а пропечатать это дело в газете, благо народ не тёмен и грамоты знает. Да мало ли способов отвадить людишек от приобретения товаров у данного конкретного продавца, даром что у того осетрина первой свежести, а у других — конина лежалая.
Наконец, всегда можно обратиться к «третьей стороне». Будет магазинщик чирикать — придут стражники, и закроют его лавчонку под тем предлогом, что её левая стена на ладонь шире, чем тому велено быть в царёвом указе нумер 4617-бис. «Оченно даже просто это делается». А уж как с этого можно поиметь интересную выгоду, и объяснять не хочется: и так всё понятно.
Это, однако, всё цветочки: манипуляции с ценами — вещь слишком заметная. Трудно не обратить внимание на то, что на рынке «всё в одну цене». Однако ж, зачем такие сложности? Представим себе, что цены устанавливаются продавцом любые, какие хошь. Однако, всю прибыль у него забирают какие-нибудь хорошие люди, средства на ведение дел выдают из собственной мошны, и по собственному же усмотрению, ну а за систематическое невыполнение нормы по прибыли — бьют, жгут дом, насилуют малолетнюю дочку, и так далее по списку. При этом всё недовольство покупателей дрянным товарцем и запредельными ценами на него ложится на продавца. Потому что извне — если не знать механику дела — подобный рынок кажется вполне «свободным». Ибо за громкий писк и жалобные стоны хорошие люди тоже откручивают разные места. Для порядку, чтобы не баловали.
Знакомая картинка, угу. Итак, что же получается? В деликатный рыночный процесс может вмешаться практически кто угодно: начиная от государства и кончая бандитами, начиная от неграмотного муллы, и кончая газетным щелкопёром. Может это делать также и общество в целом, исходя из своих представлений о порядке и справедливости. Или государство, у него же тоже есть свои резоны и соображения. Или даже вообще какая-нибудь третья сила. Хорошие люди — они всегда находятся. Ибо отнимать и делить — работа бесконечно более лёгкая и приятная, чем прибавлять и приумножать.
Правда, такие штуки можно делать, только если «хорошие люди» заведомо сильнее продавцов и покупателей, иначе ещё неизвестно, кто будет бит. Тут возникает идея классовой солидарности: почему бы всем продавцам не объединиться, да и не устроить кирдык всем «разводящим»? Ну что ж, в принципе это возможно. Правда, в таком случае сообщество купчишек должно быть сильнее всех прочих.
Марксисты обычно останавливаются на этом пункте, и начинают говорить о «классовых интересах» купчишек и магазинщиков. Каковые сплачивают эту разношёрстную публику в «руку миллионнопалую», сжимают её в единый громящий кулак, и опускают на голову всем прочим сословиям. «Капитализм — это диктатура капиталистов», во.
Собственно говоря, это отчасти даже и правильно. Свободный рынок может существовать, только если никто третий не будет встревать между продавцом и покупателем, вмешиваясь в их взаимоотношения. Единственный способ это обеспечить — так это крепко прижать всех тех, кто на это способен. То есть — государство, бандитов, журналистов, неграмотных мулл, и всех прочих. Если это будет делать кто-нибудь, помимо самих предпринимателей, то, скорее всего, он же и начнёт их доить, смотри пункт первый. Значит, капитализм возможен только там и только тогда, когда капиталисты являются сильнейшим классом. Во всех остальных случаях возникает в лучшем случае пародия на него — ну, как на том самом рынке, где все продавцы вроде бы вольно обмениваются плодами своего труда, но «чёрные» приглядывают за ценами, менты стригут свою копеечку, администрация «имеет», а рыпнись куда — костей не соберёшь.
Однако, именно «экономическим людям» (начиная от мелкого лавочника и кончая владельцем суперпуперкорпорации) очень трудно стать «сильнейшими». Правда, у них есть деньги, а на деньги можно купить много чего, в том числе и нанять крепких ребят, которые всех поставят на уши. Зато у них очень плохо с классовой солидарностью, так как на рынке они — конкуренты. Причём далеко не только в том случае, если они торгуют одним и тем же товаром. Нет, каждый продавец, что бы он ни продавал, конкурирует со всеми остальными сразу. Потому что конкурируют они за кошелёк клиента. И если клиент решил купить цветов, а не булочку, значит, выиграл цветочник и проиграл булочник. Так что в этой среде каждый вполне искренне желает своему коллеге по классу провалиться сквозь землю.
Разумеется, у «хороших людей» (начиная с чиновников и кончая бандитами) тоже случается непруха с классовой солидарностью: братва, несмотря на песню, стреляет друг в друга, чиновники друг друга подсиживают, муллы и священники друг друга проклинают, и так далее. Но обычно эта шобла всё же сильнее, и от свободы на рынке обычно остаются рожки да ножки.
Именно по этой причине капитализм — явление, в общем, редкое. «Чистого капитализма» (то есть абсолютной диктатуры «экономического класса») не было нигде и никогда — хотя бы потому, что рядом с капиталистами всегда существовало государство.
Выше уже было сказано, что у «экономических людей» есть сложности с классовой солидарностью. Из этого можно сделать два разных вывода. Первый: надо каким-то образом её крепить. Создавать, что-ли, какие-нибудь «союзы промышленников и предпринимателей», чтобы они, типа, сидели в этих союзах и осознавали общность своих интересов. Попробовать, конечно, можно. У нас вон пробовали. Ну и что получилось? Шиш с маслом. Потому что всякая классовая солидарность денежных человечков обычно разбивается о пресловутое «бизнес есть бизнес», и тотальное недоверие всех ко всем.
Но есть и другой путь. Если классовая солидарность капиталистов не работает, почему бы не попробовать в качестве скрепляющего цемента солидарность внеклассовую?
Снова обратимся к примерам. Представим себе, что в некотором царстве-государстве имеются купцы, которых систематически обирают местные чиновники, бандиты, и прочие. Кроме того, в этом царстве-государстве сильные общинные традиции, и в случае попытки оных купцов «торговать неправильно» (скажем, задирать цены свыше привычной нормы) их лавки начинают просто громить и жечь. Купчишки стонут, но терпят. Время от времени им, конечно, приходит в голову что-нибудь сделать: ну там, собраться, скинуться по баблу, на базаре поставить надёжную охрану от бандюков, и так далее. А там, глядишь, чем платить мелкие взятки всякой шобле, дать одну большую местному главному законнику, чтобы он все неудобные им законы разом отменил. И было бы купчишкам счастье. Однако, договориться никак не получается. Все всё вроде понимают, а как доходит до сбора денег — никто не хочет их давать, да ещё и подозрительно косится на соседа. Если что-то всё же удаётся наскрести, начинаются разборки на тему того, как их потратить с наилучшей пользой, и у всех на этот счёт имеются свои мнения. В общем, шуму много, а толку чуть. И назавтра опять приходится развязывать мошну, и платить, платить, платить всем тем, кто захочет в эту мошну залезть своей грязной лапищей. И выхода нет.
Теперь представьте себе, что в эту страну прибывают несколько заморских купцов. В торговых делах они разбираются ничем не лучше здешних. Даже хуже — потому что не умеют и не знают очень многих вещей. Но зато их многое сближает. Во-первых, то, что они не местные, говорят на другом языке, да и внешне отличаются от большинства обывателей. Они носят другую одежду и предпочитают другую еду. К тому же у них есть своя религия — ну, скажем, они верят в богу Мумбу-Юмбу, верят истово и страстно, и готовы за него положить живот.
Сначала с новичками начинают обращаться как со старенькими — то есть обирать, обижать, низводить и укрощать. Какое-то время они это безобразие терпят. Но потом выясняется, что они, оказывается, вполне способны собрать деньги и нанять себе хорошую охрану. Потому что деньги они собирали в храме Мумбы-Юмбы, где каждый поклялся положить в денежный ящик не меньше соседа. Ну а собранные средства передали уважаемому жрецу культа, который, вместо того, чтобы удрать с кассой, честно выдавал их тем, кому причитается. А дальше они таки собрали много-много денег, дали их главному визирю царства-государства, и тот выписал им на гербовой бумаге с печатью Торговую Привилегию, да такую, что всем остальным купчишкам вообще нечего стало делать на рынке. И всю торговлишку взяли в свои руки эти ребята. Потому как.
Это, конечно, преувеличение и абстракция — в реальной жизни всё идёт с большими сложностями. Тем не менее, не следует сильно удивляться тому, что по всему миру торговля и прочие прибыльные дела находятся в руках всяких странных личностей. Как правило, выгодные бизнесы отходят тем, кого объединяют какие-то вещи, помимо «экономического интереса». Скажем, религия, национальная принадлежность, политическая позиция (бывало ведь и так, что политэмигранты из какой-нибудь страны, оседая в другой, вдруг начинали очень быстро богатеть). Или даже какой-нибудь общее увлечение, пусть даже порочное. Разговоры о «голубой мафии», которая якобы контролирует на Западе мир моды и искусства, во многом преувеличены — но всё же не лишены оснований.
Тут, однако, зарыта очень вонючая собака. Дело в том, что слишком уж экзотические деятели, оседлавшие экономику той или иной страны, совсем не обязательно будут за эту страну радеть. Потому что объединяющий их фактор (который, собственно, и порождает ту самую внеклассовую солидарность) вполне может оказаться разъединяющим их с большинством населения. Ну, за что вышеупомянутым поклонникам Мумбы-Юмбы, особенно любить местных придурков, которые не сподобились такой благодати? Правильно, не за что. А поскольку деньги и власть оказались у мумбоюмбовцев, то… Понятно, как это называется? Да, правильно: инородческое иго. Экономическое, правда. Произошедшее мирным естественным путём, тоже правда. Но ведь от этого не легче. Как посмотришь на смуглокожего хмыря с амулетом на груди, которого несёт в паланкине четвёрка местных бедняков — всё внутри переворачивается. Абыдна, да.
Однако же, мне могут возразить — не везде ведь капитализм приводит к такому невкусному финалу? Вот возьмём западные страны — там же этого нет? Да, конечно, финансы там в основном еврейские, ну и ещё кое-какие выгодные вещи поделены между «не своими». Но становой-то хребет национальных экономик — заводы, газеты, пароходы — у вполне себе приличной публики, местной, белой, патриотично настроенной. Всё в порядке! Ну и где ж обещанные ужасы?
Однако, и здесь не всё так просто. Потому что внеклассовая солидарность может возникать по разным причинам. Например, в «царской» России немалые капиталы были сосредоточены у вполне русских — видом и духом — старообрядцев, которых, помимо торговых интересов (которые, повторимся, людей обычно разъединяют) слишком многое сближало. Да и пресловутая «протестантская этика» была сильна не столько своим религиозным пафосом, сколько духом сектантства, избранности, тесного круга, что позволяло обрести вожделенную внеклассовую солидарность, довольно быстро переросшую в классовое господство. Заметим, безвредное для страны, даже полезное. В конце концов, кто у нас сейчас единственная сверхдержава?
А как дела обстоят в России? Увы, именно так, как и следовало ожидать. Практически все высокодоходные области контролируются всякими энергичными и сплочёнными меньшинствами. Какими угодно, только не русскими. Небольшим утешением может послужить то, что кое-где (например, в Прибалтике) угнетаемые русские тоже кой-чего добились по экономической части. Но нам-то от этого не легче.
Но это только там, где внеклассовая солидарность оказалась круче классовых интересов всяких обирал. Остальных же чморят и обирают все кому не лень. Нынешний русский «магазинщик» — человек довольно бесправный. Правда, имеет место быть известная эволюция: если в начале девяностых главными обиралами были бандюки, то теперь этим занимаются в основном «государственные органы». Разумеется, «государственными» они могут называться только под ба-альшими кавычками. По сути дела, эти органы «хорошими людьми» приватизированы и приспособлены для собственных нужд. Стражникам да опричникам тоже хочется кушать, вот они и устремились на вольные хлеба, благо царёв указ позволяет куражиться свободно… Управу же на них отдельному человечку найти никак невозможно, а собраться всем вместе — тоже. По причинам, обозначенным выше.
Из всего этого следует вывод. Никогда, ни при каких обстоятельствах, «обычные люди, такие же, как мы с вами», не завоюют экономического господства в своей стране, и капитализма — то есть диктатуры собственников — не построят. Потому что их слишком многое разъединяет (прежде всего интересы бизнеса), и слишком мало что объединяет (туманные перспективы когда-нибудь воцариться на вершине социальной пирамиды). Легче откупаться и терпеть, терпеть и откупаться. И по рынку всегда будут ходить хорошие люди и устанавливать цены. А прибыль забирать себе. Если же на хороших людей земля оскудеет, их роль возьмут на себя народные массы, и устроят «всё по-честному». Что, может быть, и хорошо, но никакой это не «капитализм», да. Те же, кто уже объединён и готов действовать сообща, как правило — чужаки, от которых добра ждать не приходится.
Что делать? Делать ставку на хорошие меньшинства. То есть те, которые, при наличии своей специфической внеклассовой солидарности, всё-таки не чужды «этой стране» и «этому народу». То есть, грубо говоря, не будут гадить, работать на заграницу и терзать местное население. Не слишком чужих, пусть даже и не вполне таких же как все.
Таковых надо найти, разглядеть и поддержать. А прочих — гнобить и укрощать, как классового врага.
Тут сразу же хочется спросить — а кто именно должен «делать ставку», «поддерживать», и так далее? Неужели государство? Что, «в капиталисты» разве назначают? А разве не должен рынок расти сам по себе, как во поле чистом берёзонька?
Что ж, разберёмся с последним мифом «рыночной экономики» — о том, что капиталисты «заводятся от рынка», как черви от сырости. Как же! Мы уже говорили, что капитализм предполагает диктатуру капиталистов. Значит, во всех остальных случаях диктатуру осуществляет кто-то другой — муллы, чиновники, солдаты, или кто-нибудь ещё. Им, правда, тоже нужна экономика: надо же с чего-то жить. Однако, позволять заниматься деньгами сильным и единомышленным людям было бы самоубийственно: а вдруг те объединятся и скинут объедал? Поэтому «деньги доверяют» далеко не всем, а только «проверенным товарищам», особенно когда речь идёт о больших деньгах. Несколько утрируя, можно сказать, что в большинстве государств и культур «богач» — это такая должность. Грубо говоря, это человек, которому разрешили «стричь доходы» (благо, это он умеет), но так, чтобы «в случае надобности» их можно было бы быстро и без хлопот их у него отобрать. Причём, способ отъёма или увода денег продумывается обычно до того, как первым счастливцам выдаются первые купеческие патенты, разрешения на внешнюю торговлю, и прочие причиндалы «свободной экономической деятельности».
Опять же, когда реальная власть принадлежит самим же «экономическим людям», ситуация меняется. Но ведь этот переход (то есть превращение государства из «солдатского», «бандитского» или ещё чьего-то в государство «имущих») должен быть кем-то совершён. Очень редко бывает так, что власть оказывается достаточно слабой, а торговые меньшинства — достаточно «хорошими» в указанном выше смысле. Это, что называется, должно повезти. Везёт же не всем. Обычно государство или так и остаётся докапиталистическим или захватывается агрессивными и опасными пришельцами извне, которые начинают его грабить, вместо того, чтобы рачительно взращивать его экономику всем на радость. Самое же скверное состоит в том, что эти два варианта вполне себе совместимы. Например, скверное и глупое государство может впустить к себе каких-нибудь хмырей извне, чтобы они тут «занимались экономикой», и немножко делились с начальством. Получается обычно такая бяка, что и представлять себе не хочется.
Но не всегда всё бывает так страшно. Есть же и кое-какой позитивный опыт на этот счёт. Государство вполне способно передать свою экономику в хорошие руки. Например, возрождение послевоенной Японии началось с того, что японские правящие круги, пользуясь смутным временем и разрухой, тихонечко удавили свою местную буржуазийку (в основном киотскую), и начали делать ставку на военных, в основном самураев, которым «настоятельно рекомендовали» идти в бизнес. Дело дошло до переименования самого занятия торговлей — был изобретён специальный иероглиф, обозначающий буквально «дело для настоящих мужчин». И что же? Японский капитализм, при всех претензиях, которые он вызывает у эстетов от рыночной экономики, оказался чрезвычайно эффективным. Настолько эффективным, что сейчас это вторая экономика мира.
Теперь мы, наконец, можем и на первое возвратиться. Слово «капитализм» в России не в чести потому, что его здесь нет. Собственность у нас — а также, что ещё важнее, право «заниматься денежными делами», была передана всякой швали и шобле, которая в тот момент, когда её передавали, казалась безопасной и контролируемый. Типа «Березовский будет для нас делать деньги и делиться, так и проживём». При этом на соответствующие «потоки» были посажены жалкие, ничтожные люди, на которых, как тогда думали власть предержащие, достаточно будет просто цыкать время от времени. Все остальные были просто вышвырнуты из процесса. Помните «кооператоров», наивно надеявшихся, что их самодельные пирожки, самосшитые ботиночки, и прочее шебуршение, есть начало процветания любезного Отечества, и их собственного? И где теперь оно всё? То-то.
Однако, случилось иное. Та самая внеклассовая солидарность, о которой мы столько говорили, привела к тому, что представители нескольких сильных этнических групп оказались круче, чем думалось. Контролируемые вроде бы люди сумели объединиться, несмотря на лютую взаимную ненависть «по бизнесу», и на какое-то время стать сильнее властей. Апофеозом всего этого была «семибанкирщина», когда все дела в стране почти официально решали на своих сходняках так называемые «олигархи». И понадобились сверхчеловеческие усилия — а также немаленькое везение — чтобы загнать этого джинна обратно в бутылку.
Мораль сей басни простая — чтобы русское богатство приумножалось, надо с толком выбирать тех, кому доверяется столь ответственная деятельность. Увы, у нас тут плохо с самураями. Зато очень хорошо с ментами, бандюками, чиновниками, а также поклонниками разных интересных народностей, гражданств и вероисповеданий, которые прекрасно научились находить общий язык с первыми, вторыми и третьими.