Текст:Павел Святенков:После Беслана

История текста

Опубликовано в сетевой газете «Взгляд» 1 сентября 2005 года.

ПОСЛЕ БЕСЛАНА

Беслан напоминает злое колдовство.

Технология бесланского теракта проста — поставить народ перед ложным выбором между жизнями реальных, живых людей и жизнью ненужной, воображаемой сущности, именуемой государством.

Благодаря современным СМИ объектом шантажа выступают не «президент и правительство», а народ в целом. Тот самый народ, которому по Конституции принадлежит вся власть в стране. Люди, глядя в телевизор, ужаснутся, надавят на правительство. Надавят истерически — «соглашайтесь на все, только спасите детей». Правительство дрогнет, выполнит требования боевиков. Государство треснет, на месте страны появится груда обломков и каждый, сопереживавший заложникам, получит персональный Беслан.

Представим на мгновение, что все требования террористов выполнены. Напомню, по словам президента Северной Осетии Дзасохова, боевики требовали «освобождения Чечни и придания ей независимости от России». Путин вызвал бы нового «Черномырдина», «Черномырдин» поднял трубку, произнес: «Шамиль Басаев, говорите громче!» Настал бы мир? Разумеется, нет, поскольку независимость Чечни — лишь часть плана по отторжению Кавказа от России. Отъевшаяся после Хасавюртовского мира, Чечня напала на Россию в 1999 году, когда до достижения желанной независимости оставалось лишь подождать пару лет. Это уже было в 90-х. Беслан был призван повторить позор Хасавьюрта. «На колу мочало, начинай сказку сначала».

Независимость Чечни вызвала бы цепную реакцию, отторжение от России Северного Кавказа. В случае возникновения на Северном Кавказе единого независимого государства (такой проект был в начале 90-х — его прообразом была Конфедерация народов Кавказа) нынешние проблемы с Украиной показались бы детской шалостью. Ибо если Чечня в одиночку решилась напасть на Дагестан, то общекавказское государство, нищее и одержимое массой фобий, неизбежно искало бы решения своих проблем в конфликте с Россией.

Почему обычные люди — не заложники, а наблюдатели — принимают сторону террористов? Потому что мы — телезрители. Век медиа породил фантомы, трудно контролируемые хрупким человеческим умом. Телезрительница может плакать над судьбой «рабыни Изауры». Почему? Потому что зритель должен отождествить себя с главным героем фильма, это чуть ли не главный художественный прием. Чем ближе к реальности будет «шоу», тем большая вероятность, что зритель отождествит себя с происходящим на экране. Лучше, если он будет считать, что все происходит на самом деле. На идее «реального шоу с реальными людьми» построены такие телепередачи, как «Большой брат», когда телезритель ведет наблюдение за жизнью «простых людей, как ты и я» через «замочную скважину» телевизора.

Так вот, теракт, с точки зрения СМИ, — высшее воплощение художественной достоверности. Все происходит, «как в жизни», потому что это и есть жизнь. Интрига реальна, и жизни на кон ставятся не актеров, а самых обычных живых людей. Как я и вы. А значит, телезритель отождествляет заложников, главных героев чудовищного телешоу, с самим собой. И мучается несказанно. «Отпустите их, отпустите». Террористы, по сути, берут в заложники телезрителей. А зрители готовы ради прекращения кровавого спектакля потребовать от правительства чего угодно. Прежде всего — выполнения требований террористов. Даже если эти требования объективно ведут к разрушению общества и несут угрозу гибели государству.

Когда я думал о волне телетерактов, прокатившихся по России в последние 15 лет, мне пришло в голову, что они напоминают человеческие жертвоприношения. Террористы убивают заложников, чтобы умилостивить «дорогих телезрителей», которые в обмен должны надавить на правительство с целью прекращения «этого ужаса» и выполнения всех требований негодяев. Прекратить жертвоприношения можно только уничтожив «жрецов».

Важно еще одно. Перед телевизором человек остается в одиночестве. Нет народа, нет государства, передо мной только Я и весь мир, который подчиняется мановению руки (на самом деле — телевизионного пульта). Телевизор подсознательно воспринимается не как средство развлечения или источник новостей, но как средство управления реальностью. «Захочу и переключусь на «Спокойной ночи, малыши!».

Вне теракта эта особенность медиасреды почти не играет роли. Но в момент теракта она чрезвычайно важна, потому что не дает почувствовать себя народом, ощутить происходящее как вызов выживаемости общества, а не личного Я. Теракт разрушает солидарность социума, его способность сопереживать не только убиваемым заложникам, но и самому себе. При этом благодаря телевизору «стокгольмский синдром» начинают испытывать чуть ли не все телезрители.

Излечиться можно, лишь отрекшись от виртуального мира. Общество выздоравливает от болезни терроризма, когда говорит: «что бы ни произошло, государство должно существовать. Несмотря на гибель части наших сограждан, мы не отступим. И если хоть один волос упадет с головы хоть одного нашего гражданина, мы отомстим». Когда каждый человек ощущает себя не телезрителем, но гражданином, связанным со страной тысячей незримых нитей, террор отступает.

Мы видим, как общество тяжело и трудно выздоравливало. Буденовск. Правительство отступило. Результат — «независимая» Чечня и нападение на Дагестан в 1999. «Норд-Ост». Государство пошло на штурм, но значительная часть общества потребовала капитуляции, что вызвало полномасштабный политический кризис. Беслан. Был штурм. Общество и государство решили — «так надо». Сжав зубы и едва сдерживая слезы по невинно убиенным детям. Позднее Масхадов, один из вдохновителей бесланского теракта, нашел свою смерть. Все справедливо.

Тут теракты и прекратились. Не тогда, когда Чечня получила независимость, но тогда, когда общество избавилось от морока. Теракты еще возможны, почему бы и не быть терактам. Но сдача всего и вся под дулами автоматов уже вряд ли возможна. «Нас не запытаешь».

Шантаж посредством телевизора уже не властен над умами. Пожалуй, это главный итог Беслана.