Текст:Митрополит Иоанн:Самодержавие Духа/"Порвалась связь времен..." Русское самосознание девятнадцатого века

САМОДЕРЖАВИЕ ДУХА:"Порвалась связь времен..." Русское самосознание девятнадцатого века

ПОРВАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЕН

РУССКОЕ САМОСОЗНАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА

ОСОБЕННОСТЬ РОССИИ заключалась в полноте и чистоте того выражения, которое христианское учение получило в ней, – во всем объеме ее общественного и частного быта.

В этом состояла главная сила ее образованности...» Так определил своеобразие русской судьбы Иван Васильевич Киреевский, один из основателей славянофильства. К моменту, когда им были написаны эти строки, девять столетий русской истории безоговорочно подтверждали такой вывод. И все же XIX век, не предвещавший вначале, как казалось, никаких неожиданностей и волнений, стал эпохой жесточайшего кризиса русского религиозного самосознания – кризиса, во многом предопределившего дальнейшую трагическую судьбу России.

То было время бурного развития науки и философии, литературы и искусства – «золотой век» русской классической культуры. Время исканий и надежд, разочарований и прозрений, пора окончательной потери соборного духовного равновесия народа, подорвавшая вековые устои русской православной государственности.

От XVIII века России досталось тяжелое наследие. Судорожная эпоха Петра, разметавшая русскую старину в погоне за европейскими новшествами, сменилась господством череды временщиков, мало любивших Россию и еще меньше понимавших неповторимые особенности ее характера и мировоззрения. Едва успевшая передохнуть за время царствования государыни Елизаветы Петровны, страна вновь оказалась ввергнута в водоворот религиозных, политических, экономических и военных перемен и нововведений, продолжавших размывать традиционные ценности бытия Святой Руси.

Православная Церковь была унижена и ослаблена: ликвидирована каноническая форма ее управления (патриархат), изъятием церковных земель подорвано благосостояние духовенства и возможности церковной благотворительности, резко сокращено количество монастырей – светочей христианской духовности и православного образования. Самодержавие как принцип правления (предполагающий религиозно осознанное отношение к власти как к церковному служению, послушанию) все более искажалось под влиянием идей западноевропейского абсолютизма*.

Крепостное право, оправданное как тяжкая необходимость (а в своей начальной стадии – и как несомненное благо), становилось явлением все более ненормальным. Пока крепостными были все сословия (а до 1762 года дворянин был так же «прикреплен» к обязательной государственной службе царю, как крестьянин – к хлебопашеству у помещика), положение представлялось справедливым и естественным. Но последовавшие за освобождением дворянства искажения сословного строя привели к тому, что сословия начали различаться не столько по разности служения Богу и Царю, не столько по разным обязанностям, сколько по правам, что противоречило русскому историческому опыту.

Раскол между массами простого народа, продолжавшими придерживаться традиционных взглядов на жизнь, и его «образованной» (сказать бы – одурманенной!) частью усугублялся засилием среди высшей чиновной бюрократии иноверцев и инородцев. В целом к началу XIX века существенному искажению подверглись основы русского жизнеустройства, те зиждительные силы, которыми Русь утверждалась и крепла: Православная Церковь лишилась своего канонического устроения, царская власть попала под влияние светского мировоззрения, общенародное всесословное единство оказалось подорванным.

И все же русский народ в целом продолжал оставаться державной опорой православной государственности, соборным хранителем истин веры. «Расщепление» самосознания затронуло первоначально численно ничтожную часть общества, родившую из своей среды множество «течений общественной мысли». Часть из них оказало в дальнейшем серьезное влияние на все области российской жизни.

ЗАПАДНИЧЕСТВО

ЭТО ЯВЛЕНИЕ, которое вернее было бы назвать «чужебесием», не испытало недостатка внимания от историков. Исследовательский материал, посвященный западничеству в тех или иных его формах, – огромен, и в своей большей части откровенно пристрастен, хвалебно-комплиментарен и необъективен. На деле же – современное положение России во многом является результатом воплощения в жизнь именно западнических идей.

Основной из них является идея «прогресса» в том виде, как она была сформулирована западноевропейской мыслью XVIII века. Человечество развивается (от низшего к высшему, от простого к сложному) по единым для всех народов законам, они неизбежно проходят одни и те же ступени развития, – утверждают «прогрессисты». На вершине этой лестницы находится Западная Европа*.

Россия значительно отстала в своем развитии (показательно, что одной из причин отставания было тут же объявлено православие – консервативно, мол, и несовременно), и единственная возможность «исправить» положение – срочно европеизировать всю русскую жизнь.

«Стоя вне времени, – писал Чаадаев в своих знаменитых «Философических письмах», – мы... ничего не восприняли из преемственных идей человеческого рода... Сначала – дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть...»* Эти «Письма» стали настоящим манифестом западничества, и умножавшиеся последователи Чаадаева не преминули довести заложенные в них мысли до своего логического завершения. В.С. Печерин (1807–1885) – поэт и филолог, профессор Московского университета, эмигрировавший, перешедший в католичество и ставший бенедиктинцем-священником – написал страшные и безысходные в своей откровенности строки:

Как сладостно отчизну ненавидеть!!

И жадно ждать ее уничтоженья...

Они стали настоящим лозунгом западников и «отпочковавшихся» от них многочисленных антиправославных, антинациональных, антигосударственных нигилистических движений. Те из них, кто не решался безоговорочно присоединиться к страшному русоненавистническому лозунгу Печерина, взахлеб твердили о своей пламенной любви к России, но... России идеальной, «исправленной» по европейской мерке, лишенной досадных пережитков национальной и вероисповедной самобытности. В отношении же к России реально существовавшей, проявлялось самое трогательное единодушие. Разница заключалась лишь в степени насилия, допускавшегося во имя «прогрессивных» преобразований. Вот тому примеры.

Белинский признавал православное духовенство «гнусным». «Я понял французскую революцию, – писал он, – понял и кровавую ненависть ко всему, что хотело отделиться от братства с человечеством... Я теперь в новой крайности, – это идея социализма, которая стала для меня идеей новой, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и в ней**. Я все более и более гражданин вселенной... Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную».

Герцен призывал «ненавидеть из любви, презирать из гуманности». Что ненавидеть, что презирать? Да все то же – Русь, на которую он бесстыдно клеветал всю жизнь из-за границы, из эмиграции, сокрушаясь, как «ужасно жить в России», как «медленно течет глубокая и грязная река... России, с ее аристократами, бюрократами, офицерами, жандармами и императором, – бесформенная и безгласная масса низости, раболепства, жестокости и зависти, увлекающая и поглощающая все...»

В основании западничества как религиозного и культурного явления, как болезни русского национального самосознания лежат причины прежде всего духовного, мистического характера. Та благодатная полнота внутренней жизни, то понимание скоротечности земного бытия, что так характерны для русской истории допетровского периода, достигались прежде всего великим трудом церковного послушания. Сердечная чистота и душевная просветленность, покойная, ясная вера и мирное, благожелательное мировоззрение всегда являлись плодами, появлению которых должна была безусловно предшествовать длительная подвижническая жизнь.

Такая жизнь (ошибается тот, кто мыслит ее исключительно монастырской аскезой) доступна каждому, ибо главный подвиг, на который призван всякий человек, есть борьба со злом в самом себе. Церковные правила лишь помогают в этой борьбе, придавая ей некоторую упорядоченность и организованность. Готов человек принять на себя этот нелегкий труд – и Господь не оставит его Своей милостью, подаст «во время благопотребное» живое, опытное свидетельство истин веры, предощущение тех благ, что, по слову Апостола, «око не виде, ухо не слыша и на сердце человеческое не взыдоша» (1 Кор. 2: 9).

Если же человек, потакая гордыне и себялюбию, отказывается нести «иго и бремя» Божьего тягла, то и Сам Господь отступает благодатию от его непокорной души, предоставляя ей влачиться в земной жизни под воздействием бесовского лукавства и собственных страстей. Тогда теряет несчастный своеволец «образ здравых словес», способность непредвзято и верно оценивать самого себя и мир вокруг. Тогда тучная почва страстей в изобилии производит из себя нелепые и гибельные учения, искусительные помыслы и разрушительные чувства.

В таком-то отказе от внутреннего, осененного церковною благодатию душевного труда и лежит первопричина всех русских бед...

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО стало первой исторически сложившейся формой русского консерватизма. В середине XIX века, в Москве, группа европейски образованных интеллектуалов (И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, К.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин и другие), ощутив угрозу самому бытию России, которая таилась в ускорявшемся «расцерковлении» общественного сознания, объединилась, чтобы дать свои ответы на волновавшие общество вопросы о русском предназначении, путях дальнейшего развития российской государственности, целях России в ее внутренней и внешней жизни.

Не удовлетворяясь плодами западноевропейского просвещения, славянофилы обратились в своих поисках к изучению русской истории, к вероучению Православной Церкви. «Все, что препятствует правильному и полному развитию Православия, – писал Иван Киреевский, – все то препятствует развитию и благоденствию народа русского, все, что дает ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, все то искажает душу России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское и политическое. Поэтому чем более будут проникаться духом Православия государственность России и ее правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство и, вместе, тем оно будет благоустроеннее, ибо благоустройство правительственное возможно только в духе народных убеждений».

И все же, несмотря на стремление вернуться в лоно чистой русской церковности, слиться с истоками народной жизни, основами бытия России, – ясного понимания сущности русского пути, русского служения славянофильство в целом так и не достигло. По-разному понимали члены кружка природу и цель самодержавия, по-разному оценивали современные события. Эта разноголосица мешала движению, а с кончиной его основоположников (И.В. Киреевского в 1856-м, А.С. Хомякова и К.С. Аксакова в 1860-м) оно окончательно утеряло мировоззренческое единство, распавшись на несколько самостоятельных, весьма различных между собой течений. Частично выродившись в чистый либерализм, славянофильство сумело все же дать жизнь и таким конструктивным явлениям, как имперская русская идея и идеология панславизма.

ИМПЕРСКАЯ ИДЕЯ В XIX ВЕКЕ

В ТОМ ВИДЕ, в каком эта идея была оформлена русской консервативной мыслью XIX века, ее нельзя признать полностью соответствующей церковному вероучению о промыслительном предназначении России. Мощная централизованная государственность, рассматриваемая Церковью лишь как средство к «житию мирному, во всяком благочестии и чистоте», как условие удобнейшего и скорейшего спасения душ человеческих, как «ограда церковная», обеспечивающая надежную защиту народным святыням, – эта государственность приобретала в глазах русских империалистов самостоятельное, самодовлеющее значение.

Быть русским, согласно такому воззрению, не значит быть великороссом, украинцем или белорусом по факту этнического происхождения. Быть русским – не значит быть православным по вероисповеданию. Быть русским – значит быть верноподданным Императора Всероссийского, гражданином Империи, носителем имперской идеи.

«Есть в России одна господствующая народность, один господствующий язык, выработанный веками исторической жизни. Однако есть в России и множество племен, говорящих каждое своим языком и имеющих каждое свой обычай, – писал один из лучших русских публицистов конца XIX века М.Н. Катков. – Но все эти разнородные племена, все эти разнохарактерные области, лежащие по окраинам великого русского мира, составляют его живые части и чувствуют единство с ним в единстве государства, в единстве верховной власти – в Царе, в живом, всеповершающем олицетворении этого единства.

В России есть господствующая Церковь, но в ней же есть множество всяких исключающих друг друга верований. Однако все это разнообразие бесчисленных верований, соединяющих и разделяющих людей, покрывается одним общим началом государственного единства. Разноплеменные и разнохарактерные люди одинаково чувствуют себя членами одного государственного целого, подданными одной верховной власти. Все разнородное в общем составе России, все, что, может быть, исключает друг друга, враждует друг с другом, сливается в одно целое, как только заговорит чувство государственного единства. Благодаря этому чувству Русская земля есть живая сила повсюду, где имеет силу Царь Русской земли»*.

При всем понимании того, что в основании подобных воззрений (в отличие от русофобствующего западничества) лежат побуждения несомненно благонамеренные и во многом совершенно здравые, нельзя не видеть, что умаление внутреннего, религиозного, духовно-нравственного начала русской государственности в угоду ее внешнему могуществу и блеску как раз и привело к катастрофе – революции 1917 года. Призрачна и непрочна любая сила, любая мощь, если она не основывается на твердом фундаменте духовного единства – теперь, после того, что пришлось пережить России в XX веке, мы можем сказать это со всей определенностью.

ПАНСЛАВИЗМ

ЕСЛИ ИМПЕРИАЛИЗМ – это соблазн государственной мощи, то панславизм стал для России «соблазном крови», попыткой соделать национальный фактор опорой русского бытия.

Согласно этому мировоззрению, историческая миссия России состоит в том, чтобы объединить единокровных братьев-славян, образовать могучий культурный, хозяйственный, политический и военный Славянский Союз во главе с Русью для того, чтобы устоять перед натиском враждебного Запада. Вторая цель – создать необходимые условия для гармоничного и беспрепятственного развития великой славянской культуры, являющей собой высший культурно-исторический тип развития человечества. Славянский мир призван разрешить все вопросы, поставленные перед человечеством развивающейся цивилизацией, и роль России – всемерно содействовать этому.

Крупнейшими идеологами панславизма можно назвать Н.Я. Данилевского, И С. Аксакова, Р.А. Фадеева, О.Ф. Миллера и других русских мыслителей. Генерал Фадеев, известный военачальник и публицист, писал: «Мы можем быть лишь тою личностью, какою нас Бог создал – славянскою по роду и русскою по виду...» «Нам нужно славянство не для того только, чтобы с его помощью самим стать опять славянами». Основания для великой славянской мировой миссии он видел в том, что славянство есть «последняя арийская, то есть прогрессивная порода, выступающая на сцену света; особая религиозная основа, исключительно чистая, просвещавшая до сих пор личную совесть людей, но в общественном отношении лежавшая под спудом...»

Всего несколько десятилетий прошло с той поры, как граф Сергей Семенович Уваров, министр народного просвещения в правительстве Николая I, гениально сформулировал основы русской жизни в знаменитом трехсоставном лозунге: «Православие, Самодержавие, Народность». Уходящая Русь оставила его России грядущей как духовное и политическое завещание – но как мало оказалось людей, способных правильно понять и верно оценить всю необходимость строгого и бережного соблюдения именно такой последовательности русских зиждительных начал.

Державная мощь должна стоять первой – решили патриоты-государственники, ревнители имперской идеологии. «Самодержавие, Православие, Народность» – получилось у них. Да нет же, – возражали панслависты, – именно народное, национальное начало является основным. Их лозунг выглядел как «Народность, Самодержавие, Православие». И что же? Сегодня, по прошествии стольких лет и по пролитии столь великой крови в хаосе русских смут, мы просто обязаны ясно понять – сколь гибельными оказались все эти внешне благонамеренные перестановки.

Ибо без веры, без Церкви, без святынь – России нет и не может быть...

НИГИЛИЗМ

НИГИЛИЗМ КАК ФОРМА самосознания русской интеллигенции есть идея тотального отрицания. Сформировавшись как слой безродный, бескорневой, лишенный мало-мальского понятия о настоящей духовной жизни, но наделенный безмерной интеллектуальной гордыней, интеллигенция стала главным разрушителем традиционных ценностей русской жизни. Нигилизм явился закономерным итогом отщепенчества «образованного» слоя России от основ подлинно русского мировоззрения. При этом нравственное убожество нигилизма, отвергавшего религию да и вообще всякую независимую этику и мораль (вот они – истоки «классового подхода к явлениям»), подменявшего моральные категории началами «пользы» и «удовольствия», – ничто перед жутью его практического применения.

Возрастая в лоне западничества, нигилизм воспринял в себя его худшие черты. Появившийся на исторической сцене разночинец (точнее сказать – «бесчинец», лишенный традиционных сословных связей в жизни) придал явлению еще более дикие формы. Началась, по меткому выражению протоиерея Георгия Флоровского, «роковая болезнь – одичание умственной совести». «Человеческая личность шире истины» – это безумное утверждение «народника» Михайловского* становится определяющим характер времени. Утрачивается сама потребность в Истине, теряется познавательное смирение перед действительностью, и в безбожной «свободе» человек являет собой жалкую картину средоточия разрушительных и гибельных страстей.

Все было бы не столь ужасно, если бы вождями нигилизма остались люди, подобные Чернышевскому и Добролюбову: недоучившиеся семинаристы, разгневанные разночинцы и разочаровавшиеся поповичи (а оба кумира «передовой общественности» вышли из духовного сословия) не являли собой серьезной опасности. Убогость их мировоззрения и скудость творческих возможностей вскоре породили бы ответную реакцию (что, кстати, и случились, когда в конце века интеллигенция ударилась в богоискательство). Но, к несчастью, дело этим не кончилось, и нигилизм стал страшным орудием в руках настоящих изуверов-фанатиков.

Эти люди не строили никаких иллюзий. Они видели зло, всемерно потворствовали и сознательно служили ему. «Страсть к разрушению есть творческая страсть», – слова Михаила Бакунина говорят сами за себя... Нужно зажечь мировой пожар, разрушить старый мир, а для этого все средства хороши. Русь расчетливо и цинично звали к топору, предполагая (весьма основательно, как показала история) в хаосе страшного русского бунта достичь своих богоборческих целей.

БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ

ПОД ЭТИМ условным названием скрывается явление, практически не исследованное до сих пор. Самосознание русского чиновничества, бывшего опорой и основой государственной власти в Императорской России, до сих пор оставалось за рамками внимания историков. Мы как-то традиционно удовлетворялись карикатурными персонажами гоголевского Городничего, грибоедовского Скалозуба и иных, подобных им литературных фигур, совершенно забывая, что с петровских времен влияние бюрократии (далеко не всегда отрицательное) постоянно росло, а после реформ Сперанского (и проводившейся в том же духе политики Николая I) чиновничество фактически несло на своих плечах весь груз ответственности за судьбу России.

Простая справедливость требует признать несомненные заслуги русского чиновника в устроении и упорядочении всех областей жизни страны, во всех успехах и победах Империи, во всем том, что составило славу и доблесть России в XVIII–XIX веках. Столь же безусловна и несомненна огромная доля вины чиновной бюрократии в катастрофе, постигшей Россию в начале XX века. Потому-то и представляет значительный практический интерес анализ мировоззрения русского административного сословия.

В жизни оно выражалось не языком идей, понятий или слов, а языком законов, практических действий и политических решений. Даже и не будучи оформлена словесно, идеология, лежащая в основании этих решений и действий, была вполне определенна и ясна. В ее истоках лежало представление о ведущей, решающей роли государства во всех областях человеческой жизни.

К сожалению, искажение основ русского домостроительства не обошло стороной и государственный аппарат. Стремление подчинить ему всякую человеческую деятельность, все проявления человеческого духа вступало в явное противоречие с православным мировоззрением. Утратив чуткость к благодатному духу Церкви, рассматривая ее лишь как один из государственных институтов, этакий «департамент по улучшению нравов народа», бюрократия стремилась поставить под контроль светской власти все стороны церковной деятельности, да и само духовенство.

При таком развитии событий Самодержавное Царство, издавна одухотворявшееся христианскими идеалами служения и долга, мало-помалу превращалось в абсолютистскую монархию по западноевропейскому образцу, а сам Самодержец – в простого главу государственного аппарата (нечто вроде современного президента, наделенного неограниченными полномочиями). Не случайно Лев Тихомиров – раскаявшийся террорист-народоволец, ставший впоследствии выдающимся теоретиком монархизма, – назвал как-то абсолютизм «идеей демократической».

Искажалась сама идея Божественного происхождения верховной власти, размывались ее религиозные, вероисповедные основы. Согласно бюрократическому воззрению на Царя как на главу административной системы управления государством, он, якобы, «делегирует» часть своей власти каждому чиновнику. Кажется, Константин Леонтьев, понимавший и чувствовавший, какие опасности грозят России, метко выразил эту идею так: «Каждый урядник есть тоже немножко Помазанник Божий». Призванный Господом к великому служению, русский народ постепенно низводился к роли детали в грандиозном государственном механизме Империи.

Многие видели эти искажения и в меру сил пытались исправить их, но лишь немногие понимали, к чему все это может привести...

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ, К КОТОРЫМ НЕ ПРИСЛУШАЛИСЬ

«КАК БЫ НИ БЫЛА громадна власть государственная, она утверждается не на чем ином, как на единстве духовного самосознания между народом и правительством, на вере народной: власть подкапывается с той минуты, как начинается раздвоение этого, на вере основанного сознания», – писал Константин Петрович Победоносцев, предупреждая общество о возможных страшных последствиях «расцерковления» русского самосознания. – «На правде основана всякая власть, и поелику правда имеет своим источником и основанием Всевышнего Бога и закон Его, в душе и совести каждого естественно написанный, – то и оправдывается в своем глубоком смысле слово: несть власть, аще не от Бога... (Рим. 13: 1)».

Знаменитый обер-прокурор Святейшего Синода, пользовавшийся полным доверием и поддержкой монарха, Победоносцев приложил немало сил, чтобы остановить сползание России в пропасть. «Великое и страшное дело – власть, – пытался втолковать он осуетившемуся обществу, – потому что это дело священное... Власть – не для себя существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречен человек. Отсюда и безграничная, страшная сила власти, и безграничная, страшная тягота ее.

Неспособная понять высоту и важность предлагавшегося ей поучения, «либеральная общественность» возненавидела Победоносцева, клеймя его «реакционером» и «мракобесом». «В каком невежестве и в какой дикости ума растет и развивается эта масса недоучек или пролетариев науки, – сокрушался он, – воспитанная на статьях либеральных газет, на нелепых прокламациях, на подпольных памфлетах, на слухах и сплетнях, из уст в уста передающихся...»

Не желая отступать перед чернью, Победоносцев сражался за Россию до конца. «Мне ставится в вину дело, – писал он Николаю II, – которое я считаю в нынешнее время самым важным и нужным для России делом, – ибо в народе вся сила государства, и уберечь народ от невежества, от дикости нравов, от разврата, от гибельной заразы нелепых возмутительных учений – можно только посредством Церкви...»

В своей борьбе Константин Петрович не был одинок, но – мало, ох, мало было у него соратников. Одним из них – выдающимся во всех отношениях – стал Лев Александрович Тихомиров.

Участник заговора против Александра II, террорист, известный в подполье под кличкой «Тигрыч», приятель Желябова, Лаврова и Плеханова, без пяти минут жених Софьи Перовской, беглец, эмигрировавший из России, спасаясь от полиции, – он неожиданно раскаялся, был прощен Александром III и, вернувшись на родину, превратился в крупнейшего теоретика монархизма, редактора самой монархической газеты России – «Московских ведомостей», советника Столыпина.

«Вопрос сегодня стоит так: возрождение или гибель», – писал Тихомиров, предупреждая общество о существовании могущественных сил, заинтересованных в разрушении России. «Еще в 1879–1881 годах, – говорил он, – я, переживая жизнь заговорщика, почувствовал, что мы все, ...воображая делать все по-своему, действуем, однако, словно пешки... в виду достижения цели не нашей, а какой-то нам неизвестной... Я уже давно не мог отрешиться от ощущения какой-то всесильной руки, нами двигающей...»

Осознание спасительной роли Церкви пришло к Тихомирову позже, «впоследствии, когда мой хаос мыслей начал улегаться, и я действительно... отрекся от старых нелепых идеалов, стал христианином, понял цели жизни личной, а потому и социальной...» С этого момента бывший народоволец-террорист превратился в православного патриота, национально мыслящего приверженца традиционного российского самодержавия. До самой смерти (он умер в 1923 году, пережив кошмар революции и гражданскую войну) не перестал Тихомиров утверждать, что русский идеал требует «не разрушать общество, а хранить его и улучшать, вести по возможности к совершенству», что такое совершенство – «не разделение, а союз: союз людей с Богом, Государства с Церковью и братский союз людей между собой».

В последние десятилетия перед революцией немногие уже понимали это во всей полноте и определенности. «Молиться надо! – писал в 1901 году русский духовный писатель Сергей Александрович Нилус. – Что-то грозное, стихийное, как тяжелые свинцовые тучи, навалилось непомерною тяжестью над некогда светлым горизонтом Православной России. Не раз омрачался он: тысячелетняя жизнь нашей родины не могла пройти без бурь и волнений в области духа, но корабль Православия, водимый Духом Святым среди ярившихся косматых волн, смело и уверенно нес Россию к цели ее, намеченной в Предвечном Совете...

Бог избрал возвеличенную Им Россию принять и до скончания веков блюсти Православие – истинную веру, принесенную на землю для спасения нашего Господом Иисусом Христом. Мановением Божественной Десницы окрепла Православная Русь на диво и страх врагам бывшим, настоящим и... будущим, но только при одном непременном условии – соблюдении в чистоте и святости своей веры.

С непонятной жаждой новизны стремились мы вступить в XX век. Точно некая незримая сила толкала нас разорвать необузданным порывом цепи, связующие наше настоящее со всеми заветами прошлого... Наши первые шаги на пути нового столетия ознаменовались ярко и резко выраженными стремлениями сбросить с себя ярмо устоев нашей духовной жизни, и в безумии своем мы первый удар нанесли под самое сердце свое в наше Православие».

Плоды не заставили себя долго ждать: через шестнадцать лет после написания этих строк Россия рухнула в бездну.

Русская предреволюционная действительность глазами подвижников Церкви

ПЛАЧ МОЙ

В ТЕЧЕНИЕ XIX ВЕКА в России не было, пожалуй, ни одного сколь-либо значительного духовного авторитета, не предупреждавшего общество о гибельных последствиях расцерковления русской жизни. Преподобный Серафим Саровский и оптинские старцы, митрополит Филарет Московский, святители-подвижники Игнатий Брянчанинов и Феофан Затворник, святой праведный отец Иоанн Кронштадтский и глинский старец Порфирий – целый сонм просвещенных благодатию Божией прозорливцев предостерегал, обличал, вразумлял, молил: одумайтесь! Отриньте лукавую мудрость века сего, вернитесь к жизни, основанной на камне веры и Законе Божием...

Но увы! Назидая и врачуя, даже Господь Всемогущий не насилует свободной воли человека, соблюдая неприкосновенным наше богоподобие, дарованное при сотворении и предполагающее произвольный выбор и полную ответственность за его последствия. Россия, ослепленная своим внешним величием и державным блеском, выбирая, каким путем ей идти дальше, все больше и больше уклонялась от пути духовного – тяжелого, тесного, но единственно спасительного и правого.

Обер-прокурор Святейшего Синода граф Александр Петрович Толстой не раз обращался к оптинским старцам, прося вразумления и совета. Дважды, в 1866 и 1871 годах, писал он к преподобному Амвросию по случаям исключительным, нуждаясь в духовном толковании становившихся ему известными тревожных знамений. Старец ответствовал, что знамения сии могут означать «настоящее положение нашей Церкви, в которой свет веры едва светится, а мрак неверия, дерзко-хульного вольнодумства и нового язычества всюду распространяется, всюду проникает».

Отмечая опасность положения, он писал Толстому: «Если и в России, ради презрения заповедей Божиих и ради ослабления правил и постановлений Православной Церкви, и ради других причин, оскудеет благочестие, тогда уже неминуемо должно последовать конечное исполнение того, что сказано в конце Библии, то есть в Апокалипсисе Иоанна Богослова...» В 1878 году отошел от земной суеты в жизнь вечную знаменитый старец Глинской пустыни архимандрит Илиодор. За несколько лет до кончины он сподобился пророческого видения, о котором поведал своим ближайшим духовным чадам.

«Пришли мы к нему один раз, – повествует иеромонах Домн, присный ученик старца, – вечером, и застали его в келии сидяща скорбна и даже уныла. В келии старца был полумрак; горела одна лампада. Старец встретил нас молчаливым благословением и сидел безмолвный и скорбный. Сели и мы “при ногу учителеву”, ожидая, когда сам он благословит начать беседу. И невольно сердце наше исполнилось какого-то тяжкого предчувствия.

И обратил к нам слово свое старец великий:

“Чадца мои! Видите вы меня ныне скорбна. Поведаю вам, откуда мне и сия скорбь належит. На сих днях читал я Откровение святого апостола и тайнозрителя Иоанна Богослова; и возжелала душа моя уведать: доколе же Господу Богу угодно будет долготерпеть все умножающимся беззакониям мира. И был я в духе, и вижу: се восходит от востока звезда пресветлая и великая, и вокруг той звезды – звезды меньшие, но тоже яркие и светлые. Прошла эта звезда со своими звездами по небосклону и склонилась к западу. И сказал мне некий голос:

Се – звезда Императора Александра Благословенного!

Посем иную звезду узрел я восходящей с востока с окружающими ее звездами. И та звезда, и те звезды горели блеском великим и славным, и так же прошли они по небесному своду, и так же сокрылись на западе. И голос возвестил мне:

Се – звезда Императора Николая Павловича!

И иную звезду увидел я на востоке; и была та звезда, как и прежние, окружена звездами; но яркий свет их был, как цвет крови. И звезда та не дошла до своего запада и исчезла как бы в преполовении пути своего. И было мне грозное и страшное слово:

Се – звезда ныне царствующего Государя Александра Николаевича. А что пресеченным путь его зришь, то ведай: Царь сей среди бела дня лишен будет жизни рукой освобожденного им раба на стогнах верноподданной столицы. Безумное, страшное свершится злодеяние!”

И исполнились при этих словах сердца наши великой скорби и жалости. Уже были, правда, покушения на жизнь Государя, но душа наша не допускала даже помысла о насильственной смерти венчанного Помазанника Божия, которую уже провидел духом Богодухновенный старец... Старец же продолжал:

“И вижу я на востоке иную звезду, окруженную своими звездами. Вид же, величина и блеск ее превосходили все виденные до того звезды. Но и сей звезды дни таинственно были сокращены.

Се – звезда Императора Александра III! – возвестил мне вещий голос.

И посем узрел я...”

Но далее старец уже не продолжал своей речи, и, склонив главу, тихо заплакал. Прослезились, на него глядя, и мы, и, помолчав мало, спросили: “Что же дальше?” – “Поведаю вам, чадца, только одно, неции от зде стоящих возжелают смерти, но смерть убежит от них”...»

Старец почил в 1878 году. Этот его разговор с учениками происходил в 1872-м или 1873-м. Предсказаны: гибель Александра II от рук бомбиста-народовольца, апогей русской государственной мощи при Александре III и его внезапная смерть (славившийся огромной силой и железным здоровьем Государь скончался неожиданно для всех), потрясения, ожидавшие страну в царствование Николая II. Впервые беседа старца была опубликована С. Нилусом уже в самом начале XX века. В настоящей редакции она взята из издания 1911 года .

Наблюдая все усиливающееся богоотступничество в русском народе, его постепенный отход от веры и Церкви, горевал и святитель Феофан, затворник Вышенский. Велегласно предупреждал подвижник о неотвратимости кары Божией, свидетельствовал, что выльется она в форму кровавой революции, приводил в пример Францию с ужасами якобинского террора.

«Сколько знамений показал Господь над Россией, – писал он, – избавляя ее от врагов сильнейших и покоряя ей народы. Сколько даровал ей постоянных сокровищниц, источающих непрестанные знамения – в святых мощах и чудотворных иконах, рассеянных по всей Руси! И, однако ж, во дни наши россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне падает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья тайком сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм, и гносеологические бредни с Божественным Откровением.

Зло растет: зловерие и неверие поднимают голову; вера и Православие слабеют. Ужели мы не образумимся? И будет, наконец, то же и у нас, что, например, у французов...Что там сделалось в малом объеме, того надобно ожидать со временем в больших размерах... Спаси нас, Господи!»

«Нас увлекает просвещенная Европа, – сетует святитель. – Да! Там впервые восстановлены изгнанные было из мира мерзости языческие; оттуда уже перешли они и переходят к нам. Вдохнув этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня». «Западом и наказывал и накажет нас Господь, а нам в толк не берется. Завязли в грязи западной по уши, и все хорошо. Есть очи, но не видим, есть уши, но не слышим, и сердцем не разумеем. Господи, помилуй нас! Пошли свет Твой и истину Твою!» «Если у нас все пойдет таким путем, то что дивного, если и между нами повторится конец осьмнадцатого века со всеми его ужасами? Ибо от подобных причин подобные бывают и следствия!»

Замечательно то, что сам Феофан Затворник – кротчайший, благостнейший и любвеобильный архипастырь – был немилосердно суров и беспощадно строг ко всем сеятелям безверия и нечестия. Говорят, что одной из причин его ухода с епископской кафедры в затор была именно необыкновенная, голубиная кротость подвижника, мешавшая ему делать необходимые выговоры и замечания неисправным подчиненным. И вот такой кротчайший святитель со всей суровостью обрушивается в своих письмах на богоборцев-материалистов, требуя запретить им разлагать народ под угрозой... смертной казни!

«Всюду ахают и охают: Беда! Беда! И беда видна, – пишет он. – Но никому и в голову не приходит загородить и завалить источник беды. Как шла французская революция? Сначала распространились материалистические воззрения. Они пошатнули и христианские, и общерелигиозные убеждения. Пошло повальное неверие: Бога нет, человек – ком грязи, за гробом нечего ждать...

Что у нас? У нас материалистические воззрения все более приобретают вес и обобщаются...Выходит, что и мы на пути к революции. Как же быть? Надо свободу замыслов пресечь – зажать рот журналистам и газетчикам. Неверие объявить государственным преступлением. Материальные воззрения запретить под смертной казнью. Материальные воззрения чрез школы распространяются... Кто виноват в этом? Правительство. Оно позволило. Следовательно, кому следует все это пресечь? Правительству».

В своем призыве к власти вспомнить ее верозащитный долг, осознать себя как гарант преемственности русской жизни и соблюдения неприкосновенными ее исконных святынь владыка Феофан не был одинок. Могучий глас Кронштадтского старца, святого праведного отца Иоанна вторил грозным предупреждениям архиерея.

«Если в России так пойдут дела и безбожники и анархисты-безумцы не будут подвергнуты праведной каре закона, – предрекал он, – и если Россия не очистится от множества плевел, то она опустеет, как древние царства и города, стертые правосудием Божиим с лица земли за свое безбожие и свои беззакония. Виновно и высшее правительство, потворствующее беспорядкам... Безнаказанность в России в моде, ею щеголяют... Так и впредь будет при слабом управлении. Бедное отечество, когда-то ты будешь благоденствовать? Только тогда, когда будешь держаться всем сердцем Бога, Церкви, любви к Царю и Отечеству и чистоты нравов...» «Да, через посредство державных лиц Господь блюдет благо царств земных и особенно благо мира Церкви Своей, не допуская безбожным учениям, ересям и расколам обуревать ее, – и величайший злодей мира, который явится в последнее время, Антихрист, не может появиться среди нас по причине самодержавной власти, сдерживающей бесчинное шатание и нелепое учение безбожников».

О потрясениях, ожидающих осуетившийся мир, задолго до революции предупреждал святитель Игнатий Брянчанинов, епископ Кавказский и Черноморский.

«Идут, идут страшнее волн всемирного потопа, истребившего весь род человеческий, идут волны лжи и тьмы, окружают со всех сторон, готовы поглотить вселенную, истребляют веру во Христа, разрушают на земле Его Царство, подавляют Его учение, повреждают нравы, притупляют, уничтожают совесть, устанавливают владычество всезлобного миродержца».

«Когда мир будет провозглашать и превозносить свое преуспеяние, водворение высшего благоденствия, нерушимого спокойствия, “тогда внезапно нападет на них всегубительство” (1 Сол. 5: 3)... К чему, в видах Божиих, существовать долее миру, когда мир, то есть человечество, отвергает совершенно ту цель, для которой предоставлено ему Богом странствование на земле...

Кратковременная земная жизнь принимается за вечность, – сетовал святитель, – все силы души и тела истощаются человеком, ...приносятся в жертву нелепой, несбыточной мечте; истощаются они на устройство высшего плотского благоденствия...

Льстит гибельная мечта человекам на всем пути земной жизни; изменяет им на конце жизни, предает их действительности, оставляет ни с чем. Они вступают в вечность нисколько не подготовленные к ней, нисколько не ознакомленные с нею. Этого мало: они вступают в нее, усвоив себе настроение, вполне враждебное к ее духовным благам, к собственному благополучию в ней. Где место за гранями времени для таких плевелов? Нет и не может быть для них иного места во вселенной, как в бездне ада...»

Прошло лишь несколько десятилетий с момента написания этих строк, и России на собственном жестоком опыте пришлось убедиться в их справедливости. Бездна ада разверзлась перед ней еще на земле – ужасы революции превзошли все, что могло измыслить человеческое предвидение. Многие тогда (жаль, что поздно!) поняли справедливость горьких слов святителя Феофана: «Издавна охарактеризовались у нас коренные стихии жизни русской, так сильно и полно выражающиеся привычными словами: Православие, Самодержавие, Народность. Вот что надобно сохранять! Когда ослабеют или изменятся сии начала, русский народ перестанет быть русским. Он потеряет тогда свое священное трехцветное знамя».