Текст:С. Куличкин:Верю в лучшее отношение к армии

С. Куличкин, полковник

ВЕРЮ В ЛУЧШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К АРМИИ

 

В общество пришла пора обновления. Ждали ее дол­го, понимая жизненную необходимость преобразований, очищения от тяжкого груза прошлых преступлений, обмана, лицемерия, морально-нравственного застоя, в ко­торый скатилась страна. Первой подняла знамя пере­стройки литература. Как мы радуемся появлению дошед­ших наконец, до читателей мыслей Соловьева, Флорен­ского, Розанова, произведений Булгакова, Платонова, Замятина, Набокова, Ходасевича, Гумилева, Пастернака, Домбровского, Шаламова. Этот список можно было бы продолжить, К нам возвращается ранее скрываемая от общества литература. Мы узнаем самобытную, блестя­щую русскую философию, глубину и трагизм размышле­ний Булгакова и Платонова, гнетущие душу и сердце, близкие к действительности предсказания Замятина, весь ужас шаламовской лагерной прозы.

Но вот начинаешь замечать, что вместе с этой массой прекраснейших произведений, а то и опережая их, за­бивая истерическим криком и сенсационностью, идет другая волна — новой или забытой старой литературы. Здесь тоже в ходу понятия очищения, покаяния, страда­ний, но главная и отличительная их черта колеблется в интервале от развенчания, мстительного злобствования и всеразрушающей иронии до эстрадного хихиканья и анекдота. Каких только сторон жизни прошлой, насто­ящей, да и будущей не коснулись эти «забытые» и «гонимые» авторы. Не без гордости считают они свои про­изведения настоящей бомбой, а их выход «информа­ционным взрывом». Впрочем, взрыв тщательно регулиру­ется, а гласность понимается довольно избирательно.

Обрушиваясь, на сталинщину, они — почему-то свели ее к репрессиям 37—50-х годов, старательно умалчивая о чу­довищных преступлениях времен гражданской войны, голода и коллективизации. Выдвигая в первые ряды му­чеников партийных функционеров, интеллигенцию, они скромно помалкивают об уничтоженных миллионах крестьян, рабочих, а иногда и сваливают на них истоки появления культа и страшных беззаконий.

Народ-де достоин своего вождя. Господи, в чем толь­ко не виноват наш многострадальный народ. Не уберег он цвет нации, а потому и бедствует до сих пор. Закидал своими телами, залил кровью полчища безумного Гит­лера, а надо было еще в сорок первом могучим ударом уничтожить врага. Сбежал из деревни, оставив без колбасы «цвет нации», а заодно и себя. Испоганил при­роду, живое тело земли своей и задыхается теперь без глотка свежего воздуха. Разрушил и разрушает могилы предков, памятники родной земли, теряя последнюю нравственную почву. И все это он — народ, обманутый и злобный, некультурный и грубый.

Здесь уж не так важно, что сказать, главное — пер­вым да погромче. Впрочем, не совсем так. Есть тут и определенная направленность, определенные объекты и идеи для нападения. Скажем, русский шовинизм — глав­ная опасность, как будто другого шовинизма нет и в помине. Скажем, долой зоны вне критики, и уже нет других зон, кроме армии и КГБ. А уж если дорвались, то камня на камне не оставить от этих антидемократи­ческих, антигуманных (и каких еще хотите «анти») институтов государства.

Вот выходит вполне безобидная повесть Юрия По­лякова «Сто дней до приказа». Какой молодец! Вскрыл-таки гнойный нарыв «дедовщины». Глупо, безмерно глу­по, что запрещали повесть, делая ее тем самым еще более привлекательной, а автора чуть ли не мучеником. Нет в ней того, что могло бы заставить глубоко состра­дать, ибо автор и не ставил задачу докопаться до исто­ков этого анормального, безобразнейшего явления. Он от имени Алексея Купряшина спокойно, не без доли та­ланта показывает злоключения рядового — Серафима Елина, гнусную душонку ефрейтора Александра Зубова по кличке Зуб и ему подобных и, конечно, беспомощность, нежелание работать с подчиненными и вообще отвра­щение к службе офицеров. Вот и. узнали мы вроде бы всю подноготную казарменной жизни, что означает на жаргоне «дед», «черпак» и т. д. А дальше-то что? У ав­тора один вывод — так везде, этим поражена вся армия, вот во что она превратилась. И хороший вывод, скажет читатель. Вот «прокричал» Поляков на всю страну, и зашевелилась армия, начала-таки борьбу с «дедов­щиной».

Но дело-то не в повести Полякова, а как раз в том, о чем он умолчал. В тех истоках, причинах, откуда рос­ла эта мерзость, раковая опухоль, опутавшая солдатские коллективы. Поразила эта опухоль, оказывается, все общество, а в армии в силу специфических условий ее быта она проявилась особенно отчетливо, Когда же общество вступило на путь обновления, тогда и армия приступила к хирургической операции. Было бы неплохо, скажут иные читатели, чтобы армия не ждала, а стала инициатором этой борьбы. Что ж, так оно пока и про­исходит. Армия уже ведет борьбу, а вот общество пока дремлет, продолжая поставлять в ряды своих защитни­ков бывших уголовников с четко определившейся пси­хологией тюремного закона; воспитанных на культе си­лы, наркотиках и прочих производных масс-культуры пэтэушников; инфантильных «маменькиных сыночков»; которые не то чтобы подтянуться на перекладине, под­ставить плечо другу, но и по земле-то ходить боятся, ко­торые, дожив до 17 лет, даже не представляют, что .нуж­но убирать за собой.

Слов нет, должны заниматься воспитанием и офице­ры, и прапорщики. Но ведь главная их задача — научить молодого человека за два года армейским порядкам, помочь освоить сложнейшую боевую технику, А им сна­чала приходится ликвидировать физическую немощь, учить великовозрастного дитятю умываться, ухаживать за собой. Обо всем этом, видимо, скучно писать. Брошен главный клич — «дедовщина». И пошел он гулять по страницам газет, журналов, книг. Авторам тоже не хочется докапываться до истоков, а очень неймется успеть забить свой гвоздь. Что говорить о повести Полякова, это цветочки. Ягодки куда более серьезны,

И вот уже один из самых уважаемых толстых жур­налов «Новый мир», всегда отличавшийся тонким вку­сом и разборчивостью, печатает в четвертом номере за 1989 год повесть Сергея Каледина «Стройбат». Где уж тут Полякову с его «черпаками»! Это уже и не воинская часть, а что-то вроде лагеря особого назначения по пси­хологии и поступкам ее обитателей, и разбойничьего притона по степени организации и порядка на ее терри­тории. Правда, автор по ходу повествования несколько раз напоминает нам, что это особый стройбат, скорее штрафбат, куда свозится весь криминогенный контин­гент строительных отрядов. Однако и эти напоминания не слишком убедительны, особенно для человека, слу­жившего в армии.

Сюжет весьма прост, обычен. И это не беда. В ар­мии дни похожи один на другой, конфликтные ситуации тоже в общем-то стереотипны. Три «дембеля»: попавший­ся на воровстве москвич Костя Карамычев, забитый из­гой цыган Нуцо и такой же забитый, но внутренне в себе уверенный деревенский еврей Фиша Ицкович чистят об­щественные туалеты, приближая вожделенный «дембель». Весь этот процесс скалывания нечистот, их переноски, сшивания досками новых уборных описан не без знания дела. Попутно мы выясняем, что Костя попал в стройбат из-за физического недостатка и целей в жизни не имеет, кроме соблюдения закона стаи. По этому за­кону он стоит выше своих товарищей-подельщиков, име­ет право на внеочередное мытье в бане, своего персо­нального слугу — Бабая и, разумеется, на самоволки с пьянками и девочками. Его подельщики опустились сов­сем, пропахли нечистотами. И если Фиша видит впереди светлую мечту, готовится к поступлению в университет, то Нуцо дошел фактически до животного состояния. Есть в повести и неизменные атрибуты: «губари» — особый контингент солдат с гауптвахты — садисты и насильни­ки; «старики» — от заросшего салом вершителя судеб с КПП Валеры до опустившегося уголовника Старого; полнейшее ничтожество младший лейтенант Шамшиев или Бурят, который и внешним видом вызывает омер­зение; хитрый, приспособившийся ко всему старшина Мороз; ну и, конечно, библиотекарша Люсенька — пол­ковая шлюха, раскуривающая с солдатами в казарме «анашу». За несколько дней до «дембеля» в стройбате происходит чудовищная драка, в которой одного из по­сланных на усмирение «губарей» убивает Фиша, тихий Фиша. Костя видит это, но его друзья не числятся участ­никами драки и вне подозрения. Когда же на повестку дня встал вопрос: или ему вместе с остальными участ­никами драки идти под суд, или назвать виновного, Костя рассказывает о Фише старшине. Повесть заканчива­ется стандартной положительной характеристикой, ко­торую получает по «дембелю» Костя для поступления в университет.

Все, казалось бы, есть: и закрученность сюжета, и жуткие картины жизни так называемого стройбата, и мучения героев, но все время преследуют два вопроса. Откуда все это? В чем корни, истоки? Без попытки от­вета на этот вопрос бессмысленны описания всех ужа­сов стройбата. И второе. Что же это за сборище него­дяев? Не может быть, чтобы в таком многочисленном коллективе не было нормальных людей. Ведь они есть даже в лагерях, тюрьмах. Неужели автор не понимает, что такая организация в жизни просто не может суще­ствовать. Заранее предвижу, как оппоненты крикнут в один голос: «Может!» «Может и не только такое, а по­хлеще». И не удивлюсь. Будем ждать дальнейшего раз­вития цветочков в ягодки, а ягодок в засохшую черво­точину.

«Зато как написано!»—-скажут другие. А вот здесь можно возразить. После вновь открываемой набоковской, булгаковской прозы, совершеннейших рассказов Сергея Воронина, Юрия Казакова и Сергея Никитина вряд ли испытаешь подобное удовольствие после чтения безусловно профессиональных, но не более, повестей Полякова и Каледина.

Впрочем, сейчас это и необязательно. Ибо наряду с хорошей и плохой прозой настойчиво навязывается так называемая другая проза, которую сами же писатели называют совершенно определенно «чернухой». Это сма­кование всех мерзостей жизни и непристойностей или бессмысленный набор фраз, отвлеченные, «космические» рассуждения и т. п. «Что привязались: хорошая, плохая,— доказывают иные критики. — Все бы вам делить на черное и белое. Не хорошая и не плохая, а другая».

Так, может, мы говорили о другой прозе? Совсем нет. Проза самая обычная. Секрет в ином. Уж больно лако­мая тема. А раз ее открыли, так нужно открыть так, чтобы читатель содрогнулся.

Не отстает от литературы и кинематограф. Ну он у нас по напористости вообще бежит впереди перестрой­ки, вот только шедевров никак не дождемся. Ленинград­ский режиссер Александр Рогожкин снял фильм «Ка­раул». Вы, конечно, уже догадались, о тех же неуставных взаимоотношениях. Снято хорошо, и затронута дей­ствительно больная струна. Автор талантливо расска­зывает, как ломается молодая душа солдата, охраняю­щего заключенных на этапе. Действительно, зачем брать в эти тюремные вагоны неокрепших юношей, когда можно спокойно набирать вольнонаемных. Фильм тра­гический, тяжелый, правдивый. Но вот что интересно. Обобщающая идея его тесно переплетается с вышеупо­мянутыми повестями. И режиссер убежденно вещает об этом миллионам телезрителей. Заявляя не без пафоса, что искусство не должно судить, ибо это безнравственно, сам все же судит. Безапелляционно говорит, что собы­тия, отображенные в фильме, типичны не только для внутренних войск, но и для Советской Армии. И это еще цветочки. Ну мы уже говорили о том, как быстро из них выращивают ягодки. А дальше идут более серь­езные обобщения. Современная армия, мол, изжила себя и совершенно небоеспособна. Это, по его мнению, по­казал Афганистан. Слушайте и смотрите, участники афганских боев, как вас оценивает «крупный военный специалист». По его утверждению, показуха присуща всей армии, а «дедовщина» выгодна офицерам, чтобы мень­ше работать с солдатами. Вот кто, оказывается, ее на­саждает — бездельники-офицеры. Правда, Рогожкин, на­верное, не знает, что они сутками не бывают дома, живут в таких условиях, которые уважаемому режиссеру и не снились. Нет, возможно, снились. Ведь все свои выводы он подкрепляет «вескими аргументами» — «…если верить военным». Каким военным? Кто мог рассказать ему по­добные истории? Кто дал ему право судить о всей ар­мии?

.«О чем вы говорите? — скажет читатель.— Надоела лакированная литература, приукрашенный солдатский рай с шутником старшиной, страдающими от любви и ожидания подругами и новобранцами, по мановению ока превращающимися в бравых солдат». Правильно. Надо­ела. Армия всегда, даже в мирное время, была суровой школой. Но нельзя же, по воле некоторых авторов, пре­вращать ее из суровой школы в мрачный застенок или бандитский притон. Ведь даже в последние годы, когда особенно обострились негативы армейской жизни, тысячи матерей ждут не дождутся, когда их чадо заберут, в армию. Недавно встречаю соседку. Спрашиваю: «Как дела у сына Олега?» Заплакала. «Два месяца,— говорит,— осталось до призыва, хоть бы дотянул, не поса­дили. Из армии человеком вернется…» Значит, осталась еще у людей вера в воспитательные возможности армии. А ведь Олег, можете мне поверить, придет в армию с твердо сложившимися убеждениями, что сильный всегда прав, что унизить слабого так же естественно, как без­ропотно подчиниться насильнику.

Но мы и этого не замечаем в своем разоблачитель­ном рвении. Вот и рисуем общую безысходную картину. Призывник знает, кто и как будет над ним издеваться, как офицеры будут гонять его на строительство собст­венных гаражей, но ровным счетом не представляет, что его могут встретить доброжелательные начальники, то­варищи, просто нормальные люди.

Спору нет, много еще безобразий в армии. К сожа­лению, далеко не лучшие люди нередко носят офицер­ские погоны. Вот уже в Ленинграде в числе налетчиков оказались курсанты высшего военного училища. Служат в армии и казнокрады, и насильники, взяточники и убий­цы. Но так ли уж их много, чтобы делать обобщающие выводы о всех?! Армия — сколок общества, общества больного, в котором вышеперечисленные болячки еще страшней, объемней, разрушительней. А мы уже начи­наем искать особую разлагающую роль армейских кол­лективов.

Так ли уж новы нынешние нападки на армию, не­уемное стремление представить ее в неприглядном виде? Конечно, нет. Не будем вдаваться в давнюю историю. Вместе с волной гласности до нас дошел, наконец, из­вестный ранее по «голосам» роман В. Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Здесь разговор не об неуставных взаимоотношениях и наркотиках в казарме. Это, как считают некоторые кри­тики, литература самого высокого уровня. Уже одним тем, что роман был запрещен, а автора «вынудили» покинуть родину, Войновичу был создан режим «наи­большего благоприятствования». Автор-то страдалец. Как говорит его друг известный кинорежиссер Э. Ряза­нов, Войновичу создали такие невыносимые условия, что он вынужден был четыре года жить с отключенным телефоном. Следуя этой логике, всем миллионам нетеле­фонизированных граждан тоже надо бежать из Советского Союза. Но вернемся к роману о Чонкине. Какими лестными эпитетами его только не награждают! Тот же Рязанов считает, что роман непременно останется в истории нашей словесности. Критик И. Золотусский срав­нивает автора с великим Гоголем, что весьма странно для специалиста, многие годы занимавшегося творчест­вом Гоголя. Критик Бенедикт Сарнов идет еще дальше, добавляет имена Фонвизина, Грибоедова, Щедрина и даже Розанова. Розанов и Войнович, что может быть не­сопоставимей и нелепей! Еще сравнивают с Ярославом Гашеком. Много-де общего. Что же, действительно, об­щего немало. У Гашека Швейк в известном месте читает обрывок книжной страницы, полностью приведенный автором. И у Войновича в этом же самом отхожем мес­те Чонкин читает обрывок, только газеты, и тоже пол­ностью приведенный в тексте. Таких совпадений более чем достаточно. Без труда прослеживается стремление Войновича создать советского Швейка. Но Гашек по­тому и обессмертил себя гениальным романом, что его Швейк неповторим, как неповторимы сюжеты, характе­ры, язык великого чешского писателя. Наши же кри­тики этого не замечают или делают вид, что не заме­чают.

О чем речь в книге? Да все о той же армии, только образца предвоенного и первых месяцев тяжелейшей войны, ставшей болью нашего народа. Самый объект для сатиры, над чем еще смеяться. Главные герои — красноармеец Иван Чонкин и его любовь Нюра Беляшова. Описывается русская деревня и маленький горо­док с их обитателями и представители, надо полагать, типичные, для Красной Армии. Солдата-разгильдяя Чонкина посылают сторожить потерпевший аварию самолет, который сел прямо около Нюриного огорода. Чонкин сходится с Нюрой, работает по хозяйству, знакомится с жителями деревни. С началом войны, как и полагается в анекдоте, он превращается в руководителя диверсион­ной банды, с которой ведут борьбу органы НКВД района и, наконец, целый полк регулярной армии. Чонкин и Нюра, как говорят некоторые критики, любимые типажи русских героев, с их характерными чертами. Черты эти сводятся к одному понятию — придурки. Но именно они, по мнению автора и некоторых критиков, и есть соль земли русской. Они, заявляет с пафосом Э. Рязанов, и выиграли войну. Ну, разумеется, кому, как не «активно­му участнику войны» Рязанову, знать это. Конечно, Чонкины, а не Жуков и Покрышкин, панфиловцы и даже не Василий Теркин и шолоховский Андрей Соколов, вы­играли войну. Не доживем ли мы до того времени, когда вместо памятника Теркину поставим памятник Чонкину! «А почему бы и нет!» — уже сейчас заявляют некоторые популяризаторы Войновича.

Об остальных героях романа говорить еще проще. Это совершенные монстры. Тут и горе-селекционер, доноси­тель Гладышев, скрещивающий помидор с картофелем, но более известный тем, что гонит из дерьма самогонку, которую, естественно, и поглощают все герои романа. Городской сапожник Моисей Соломонович Сталин, обду­ривший всех представителей власти, и капитан НКВД Миляга — тоже соль земли русской. Господи, да разве от таких придурков, как Миляга, страдала земля наша. Тут и целая галерея мерзавцев и недоумков в военной форме, от тупого старшины Пескова до злобного мань­яка генерала Дронова. Вот такой сброд, занимающийся пьянством, скотоложством и прочими «достойными де­лами», в конце концов и победил лучшую в мире армию, спас не только страну, но и мир от фашистской чумы.

Признаться, жаль, что наши литературные чиновни­ки запрещали в свое время роман. Тогда больше было живых участников тяжелейших боев Великой Отечест­венной. Как бы они «посмеялись» над самими собой, как «порадовались» бы, очутившись в одной компании с Чонкиным, Милягой и им подобными. Сейчас их оста­лось совсем мало. Видел бы Войнович слезы этих стари­ков, появляющиеся от его «гениальной сатиры». Ну что тут слезы лить? У Гоголя и Щедрина было похлеще. Было. Но сколько в этом похлеще горечи, боли, стра­даний, а здесь-то — один анекдот, эстрадное хихиканье и злоба. Автор и не скрывает этого. Вторую часть ро­мана даже он считает написанной на этой основе: «На меня давили,— говорит он,— я и отвечал злостью». Ну и отвечал бы тем, кто давил. При чем здесь война, на­родные страдания, горе? Чувствуя, что перегнул палку, Войнович внес авторскую правку перед изданием второй части романа в нашей стране. Однако на Западе вторая часть вышла в первозданном виде со всем ее злобст­вованием.

Да что нам какие-то ветераны, главное — молодежь. Она должна знать «правду» о войне, об армии. И в срочном порядке экранизируются Чонкин, повесть По­лякова. Как будто мало миллионных тиражей «Юности». Выходит, мало. Надо до последнего уголка земли нашей донести слово «правды». А вот сценарий фильма Бориса Шустрова об Алене Арзамасской уже несколько лет никому не нужен. Затягивается дело с его же филь­мом об Александре Невском. Зачем они? Это все не­интересно. Зачем вообще фильмы о нашей истории, замечательных патриотах Русского государства, если, наконец, можно насладиться кнноэротикой, ужасами ар­мейского быта. Лучше мы будем показывать придурков. Надо полагать, что до тех пор, пока не нахлебаемся этой грязи досыта, ни о каком очищении и речи быть не может,

Так что же, опять запрещать? Ни в коем случае. Пе­чатать, показывать, но не раздувать, не навязывать, ос­тавлять право на критику. Только слегка покритиковал А. Ланщиков В. Войновича и уже причислен к гоните­лям «мученика». А сам «мученик» не стесняется в вы­ражениях. На вечере в ЦДЛ поучает нас, какой должна быть армия. С апломбом повторяет, что никакому на­роду он не служил и служить не собирается. Я служу только самому себе — вот кредо писателя. Что же может он сказать хорошего о военных людях, которые служат именно не себе, но Родине. Только сделать их объектом балаганных шуток. Конечно, ссылаются на Пушкина, ко­торый призывал не зависеть ни от царя, ни от народа. Но как служил Пушкин себе, а как России, по-моему, не требует пояснений, В самом срочном порядке Союз писателей вернул Войновичу членский билет, сажает во многие президиумы, стесняется слово сказать против.

Немало подобных публикаций появилось на страни­цах журнала «Огонек». Именно он выступает застрель­щиком антиармейской кампании.

Попытки же вступить с редакцией в диалог, выска­зать на страницах журнала иные, отличные от «огоньковской» позиции взгляды и мнения ни к чему не при­водят. Обращения в журнал либо остаются без ответа, либо возвращаются с дежурными отписками.

Не стало исключением и предложение Маршала Со­ветского Союза С. Ф. Ахромеева вести открытую поле­мику, высказанное им в открытом письме главному ре­дактору журнала В. А. Коротичу. Опубликованное «Огоньком» письмо маршала и ответ редакции служат тому, наглядным примером!

Думается, не только читатели популярного журнала познакомились с позицией маршала и редактрра, И, пра­во слово, ответ редакции на обстоятельное, аргументи­рованное письмо старого солдата, на его боль и тревогу совсем не показался неожиданным.

Иного ответа от В. А. Коротича и его коллег ожи­дать было трудно. Виталий Александрович, как известно, нимало не смущаясь, опровергал и не такие очевидные факты. Правда, тогда дело касалось его лично. А уж в отношении рассуждений бывшего начальника Гене­рального штаба и нынешнего советника Президента СССР не стоит и копья ломать. Достаточно менторской, неуважительной, если не сказать больше, реплики. «Так уж и неуважительной»,— скажет читатель. Попробуем разобраться.

«Ведь, кроме, скажем прямо, довольно бесконфликт­ной передачи «Служу Советскому Союзу», в горячо любимом народом советском телевидении нет ни слова о нашем доблестном воинстве…».,— пишет в самом-на­чале своего ответа редакция (кстати, досталось и ТВ,— С. К.)- Посмотрите, какая в этой фразе искрометная ирония. Ни армия, ни Вооруженные Силы, а «доблест­ное воинство». Ну что там ирония. Далее, после напо­минания о так ненавистных журналу маршальских по­гонах можно обрушиться по-«огоньковски»: «Случайно ли непристойное (?! — С. К.) поведение руководителей нашего Министерства обороны, лишь речь заходит, об органах печати, критиковавших их ведомство…» Вот так. Ни много ни мало, а непристойное поведение .всех сразу руководителей Министерства обороны. Слово: не­пристойность в словаре Даля трактуется как противопо­ставление слова пристойность, пристойный, что в свою очередь означает приличный, степенный, чинный, благо­родный, скромный, обходительный… Неужели об этом не знают профессиональные журналисты, писатели, поэ­ты — члены редколлегии журнала? А насколько тогда пристойно их собственное поведение?

В том же духе, перемежая иронию с подковырками, отыскивая мнимые неточности в фактах, изложенных С. Ф. Ахромеевым, редакция подтверждает свою нега­тивную позицию по отношению к Вооруженным. Силам. Например, маршал говорит, что военная опасность су­ществует и сегодня. «На самом деле? — иронизирует «Огонек». — Неужели нам надо лелеять такую большую и так вооруженную армию?» Что, впрочем, «огоньковцам» до того, что эталонная для них американская де­мократия, не задумываясь, оккупировала микроскопи­ческую Гренаду, а позднее в атмосфере всеобщего паци­физма разгромила маленькую Панаму? Как же, маршал забыл о сокращении бундесвера.

Да нет, маршал не забыл. Знает и о том, что Запад­ная Германия до сих пор не снимает вопроса о границах по Одеру и Нейсе, о Восточной Пруссии, Померании, Силезии, Судетах. А вот «огоньковцы» забыли. Ладно, забыли сами или делают вид, что забыли. Зачем же де­зориентировать миллионы своих подписчиков, задавая, к примеру, такие иронические, провокационные вопросы: «…не скажете ли Вы, какие страны вынашивают план завоевания Советского Союза? Кто спешит вторгнуться в страну с очень неупорядоченной инфраструктурой, с чрезвычайно озлобленным населением, готовым начать партизанскую войну еще до вторжения противника на территорию СССР?..»

Нет смысла пересказывать ответ редакции полностью, тем более что она не собирается спорить с маршалом, о чем и сообщает. Она, как всегда, уверена только в сво­ей правоте, не забыв выразить сомнение в компетент­ности человека, призвавшего их к диалогу. «Вы, това­рищ Маршал,— поучает «Огонек»,— не просто самое ав­торитетное лицо среди военных, но и советник Предсе­дателя Верховного Совета. Не дай Бог, неточность — да на самый верх!..»

Между прочим, как не хочется «Огоньку» говорить правду, она все же проскальзывает. Вспомним хотя бы публикации Артема Боровика. С какой старательностью он рисует образ славных американских ребят: мирового парня Вилли и рубаху-лейтенанта Литла. Ну прямо-та­ки братья родные и «огоньковский» репортер уже готов броситься к ним в объятья, утопить ненавистные ракеты, самолеты, винтовки. Но братья что-то не спешат ему на­встречу. И как ни огорчительно, но вынужден Артем Боровик констатировать: «Сразу бросился в глаза здо­ровенный плакат у входа: «Кто твой злейший враг?» Чуть ниже ответ: «Иван!» Нарисован боевой американ­ский рейнджер, протыкающий штыком советского сол­дата с красной звездой на каске». И это у входа в демократическую столовую, где солдаты обедают вместе с офицерами.

А вот рядовой Карелл Кристофер. От него Боровик ожидал осуждения вьетнамской войны, а он прямо заяв­ляет: «Солдат не должен выбирать. Когда солдат раз­мышляет выполнять или не выполнять приказ, начина­ются проблемы, начинается разруха в армии. Ответ мой таков: я был бы во Вьетнаме». Он говорит убежденно. Следующий герой репортажа — подполковник Фризо вообще разрушил идиллический портрет американского демократа, заявив: «Рейган очень популярен среди воен­ных. Он вернул Америке веру в себя. Экономика встала на ноги, инфляция снизилась, безработица поубавилась. При нем мы опять поверили, что дорога наша идет да­леко в будущее и что дорогу эту надо охранять. А для этого надо поддерживать военных, заниматься армией. Престиж военной профессии взлетел на небывалую вы­соту именно при Рейгане…»

Да… А ведь именно эта позиция в отношении Совет­ской Армии так не нравится «Огоньку». Но ее высказал не Вадим Кожинов, не Станислав Куняев, не маршал Ахромеев, а подполковник Фризо. Ему можно. А вот нам лелеять «доблестное воинство» — значит автомати­чески встать в лагерь сталинистов, консерваторов и, ко­нечно, антиперестроечников.

Вот еще подобный факт. Многим хорошо известны далеко не безобидные стихи о генералах поэта-фронто­вика Булата Окуджавы. «Огонек» особо подхватывает главное направление — «слишком много всяких пушек, всяких танков и гранат…» А значит, и долой их. Между тем и так началось уничтожение первых ракет, о чем журнал вынужден сообщить в очерке Льва Шерстенникова «Аккорды Чайковского над Сарыозеком». Но в этом очерке есть любопытные строки: «Вспоминается недавний разговор между Адамовичем (советский пи­сатель. — С. К.) и Бушем (бывший командир американ­ской подводной лодки. — С. К.) «Если бы половина че­ловечества, к которой принадлежите вы, была почти пол­ностью уничтожена ядерным ударом, ответили бы вы ударом на удар, чтоб уничтожить оставшуюся полови­ну? Я бы никогда этого не сделал»,— твердо ответил Адамович на свой же вопрос. «Я бы, будучи профессио­нальным военным, даже не задумался бы над подобным вопросом. Я просто бы исполнил свой долг»,— сказал Буш». И сразу захромал голый пацифизм «Огонька».

В одном из номеров   «Огонька»   опубликовано ин­тервью А. Боровика с теперь уже бывшим министром обороты США Фрэнком Карлуччи. С первых строк чувствуется стремление репортера построить свою позицию, интонацию в соответствии с запросом редакции. В казалось бы бесхитростных вопросах и ответах просматрива­ется превосходная степень оценки американской армии, существующих там порядков и наше отставание от нее. Причем ответы американского министра порой ставят в тупик самого репортера именно расхождением с позицией «Огонька». Сожалеет Боровик о том, что у нас не добровольная армия, а Карлуччи вдруг отвечает: «О, я думаю, для молодых людей очень полезно иметь опыт военной службы. Больше того, я думаю, мы кое-что утра­тили с отменой призыва…». Карлуччи в целом за добро­вольную армию, но «…с другой   стороны,   обязанность нести военную службу в молодом возрасте чрезвычайно благоприятно сказывается на мышлении и формирова­нии мировоззрения человека».

Со смыслом был и вопрос об оценке мощи Советской Армии, в свете «неудачных» действий ее в Афганистане. Думается, и здесь ответ Карлуччи был несколько не­ожиданным для «огоньковцев»: «…Мы считаем, что Советский Союз располагает весьма впечатляющей военной машиной с огромным потенциалом и хорошо подготов­ленными и дисциплинированными кадрами…».

Справедливости ради отметим, что в своих коммен­тариях к интервью А. Боровик высказывает целый ряд здравых оценок.

И еще один упрек в адрес Артема Боровика, автора, редко сходящего со страниц «Огонька» и далеко не всег­да одинакового. Скажем, насколько убедительно его интервью с главнокомандующим Сухопутными войсками генералом армии В. И. Варенниковым, настолько же субъективна, если не сказать больше, документальная повесть «Спрятанная война». Сознавшись в субъектив­ности и прикрывшись этой оговоркой, автор, как бы ухо­дя от расхожей десантной романтики, уже ведет разго­вор в чисто «огоньковском» вкусе. На первый план вы­ходят наркоманы, предатели Родины, прочие подонки. Вот, оказывается, кто составлял большую часть «афган­цев». Появляются откровения типа; «Идиоты назвали Афганистан школой мужества», «Идиоты были мудреца­ми: сами они предпочитали в эту школу не ходить…» Или вот еще: «С каждым месяцем война все больше напоминала половой акт импотента. Меня всегда интересовала не столько видимая сторона жизни сколько ее затемненная, если угодно — мистическая сторона…».

Интересно, что же мистического увидел Боровик в предателе Ковальчуке или откровениях Переслени. Вер­ховный Совет СССР простил этих ребят, но простят ли их бывшие однополчане, мертвые и калеки, простят ли они себя сами. На худой конец можно взять в союзники неизвестного генерала-ученого, с которым автор близко сошелся в Афганистане. «Все победоносные войны, кото­рые вела Россия, вели к усилению тоталитаризма в стране, — говорил генерал репортеру, — все неудачные — к демократии!..» Странная трактовка нашей истории, не правда ли? Выходит и Куликово поле, и Бородино, и Шипка и, уж само собой, Великая Отечественная — только препятствовали развитию демократии в нашей стране.

Коль такова авторская позиция, то нет ничего уди­вительного и в появлении в повести такого персонажа, как заместитель командира дивизии полковник Анненко. Ну то, что этот любитель выпивки и женщин унижа­ет подчиненных, само собой разумеется. Но ко всему прочему, это еще и садист-убийца, взяточник, связанный с душманами и грабящий солдат. И этого уголовника, естественно имеющего в Москве руку, направляют на учебу в академию Генштаба. Персонаж, видимо, коль скоро повесть документальная, реален, а такие вещи уже не шуточки, не игра авторского воображения. Их следует доказывать фактами. Неужели этого не пони­мают автор и редакция журнала?

В новом, 1990 году такие уважаемые, популярные издания, как «Новый мир», «Октябрь», «Москва», «Звез­да», «Наш современник» не нашли на своих страницах места даже для того, чтобы поздравить Вооруженные Силы с праздником. Пожалуй, единственный из толстых журналов —«Молодая гвардия» поздравил армию не только фразой, но и выпуском нескольких произведений, хотя бы косвенно связанных с армейской тематикой. Я имею в виду неплохие, профессионально написанные повесть Н. Расул-Заде «Записки самоубийцы» и расска­зы Н. Радочева «В лозняке» и С. Котькало «Сухоцвет».

Зато целый ряд изданий своими публикациями вновь нанесли по армии «мощный залп», и эта канонада про­должается, не ослабевает ни на минуту.

Уже в первом номере журнала «Нева» встречаемся с повестью Г. Николаева «Хранилище». Сюжет повести предельно прост. На дальний объект, где хранятся, надо полагать, ядерные боеприпасы, приезжает молодой инженер-физик для проведения профилактических работ. Здесь он встречает начальника объекта лейтенанта (безымянного на протяжении всей повести), доброго солдата Слижикова, выделенного ему в помощники.

После третьей страницы мне стало совершенно ясно, что лейтенант — настоящий солдафон и чудовище. Ин­женер Олабьев, от лица которого ведет рассказ автор, вступит с ним в конфликт, а солдат Слижиков либо будет забит негодяями командирами, либо покончит жизнь самоубийством. Так оно и произошло.

Что же крамольного в повести? Начнем с описатель­ных характеристик героев. Олабьев — само собой настоящий киногерой. А вот вид лейтенанта может вызвать только неприязнь: «…выпученные желтые глаза, крыси­ная морда, белый нос, хищные зубы». Приехавшая на­вестить лейтенанта жена под стать мужу; «…голова ог­ромная, нелепая на длинной и тонкой шее…» Разумеет­ся, свирепый лейтенант под каблуком у жены.

Или возьмем портрет генерала, который нагрянул с комиссией после самоубийства Слижикова, и, конечно, только пожурившего лейтенанта: «…Генерал сидел, склонив тяжелую лысую голову. Губастое тупое лицо его с поросячьими глазками застыло и казалось выре­занным из розового мрамора. От него пахло душистым табаком и вином…»

Под стать отцам-командирам и тупо-покорный сер­жант Махоткин. Остальные солдаты — просто серая, безликая масса.

Думается, не случайно лейтенант так и остался в повести безымянным. Автор описывает отнюдь не част­ный случай. Это система — вот его вывод, а лейтенан­тов таких в армии великое множество, если не абсо­лютное большинство. «Наверное, впервые за все эти дни так объемно и так осязаемо я представил всю систему Хранилищ и лейтенантов,— размышляет Олабьев.— Всю целиком. Не только разумом, но и чувством охватил ее мощь и владычество…»

«Складывался план моих будущих действий по от­ношению к лейтенанту и его Хранилищу. Мы,— патети­чески восклицает Олабьев, — антагонисты на земле: или он, или я, общего не дано! Отсюда — необходимость жес­токой борьбы. Каким совсем иным стал бы мир без Хранилищ и лей­тенантов!»

Действительно, каким? И был бы он вообще? Вот какой вопрос не хочет задать себе автор.

Появление лейтенантов писатель пытается увязать с безрадостными страницами нашей истории, преломить судьбы героев через трагедию семьи Олабьева. Но его воспоминания просто не стыкуются с главной сюжетной линией. Более того, именно, воспоминания не только во многом выигрывают перед основным сюжетом, но ху­дожественно намного сильнее. Невольно начинаешь ду­мать, какое бы незаурядное произведение получилось, не будь в нем лейтенантов и Хранилищ. Искренне жаль, что этого не произошло.

А как же журнал «Знамя», выходящий с января 1931 года и созданный в свое время именно как армей­ское издание — орган литературного объединения Крас­ной Армии и Флота? Что он дал по армейской тематике?

Практически ничего, если не считать весьма спор­ной и не совсем понятной статьи Л. Медведевой «Жен­щина и армия». Почему статья спорная?

С первых фраз ясно, что армия никогда не интере­совала автора: «Военные никогда не занимали моего девического воображения…» Ради бога, это дело сугубо личное, но тогда зачем писать о том, чего не знаешь? От­куда тогда столь категоричные обобщения:

«Армия — один из самых консервативных институтов в современном обществе. Эти стяги, присяги, суд офи­церской чести, субординация…»

«Армия вмещает многое. Передовая мысль и обску­рантизм, крепость семейных уз и особое армейское жлобство…»

На таких рассуждениях, которые можно преломить к любому институту государства, да и обществу в це­лом, строится вся статья,

Но главный герой в ней все-таки женщина. Вот, в понимании, автора, обобщенный портрет жены офицера: «Стереотип подруги военного освящен веками. Это не­кая размытость личностных черт при непременной мило­видности. В таком выборе реализуется внутренняя уста­новка быть командиром всегда и в своем доме тоже…»

Автор, заранее обговорив свое отношение к военным, тем самым, естественно, освобождает себя от «размы­тости личностных черт». Не знаю как с миловидностью, но вот напора и энергии у нее хватает. Что прежде всего характерно для статьи? Обилие так называемых фактов, которые большей частью напоминают кухонные разговоры, сплетни, а иногда   просто  являются   таковыми. Здесь и история с появлением женского отделения военных переводчиков в Военном институте; и подбор отцом-полковником жениха для своей дочери; и гарнизонные истории про мать-командиршу и т. д. Походя досталось и.военно-патриотическому воспитанию, которое калечит детей в пионерских лагерях. Просто судорогу вызывают у автора воспоминания об этих лагерях.

Не совсем понятна же в статье главная мысль. Хорошо или плохо, что женщины служат в армии? Вроде бы Л. Медведева против. Спору нет, конечно, женщина в военной форме, да еще в мирное время — нонсенс. Но, с другой стороны, автор ратует за то, чтобы женщины служили, и наравне с мужчинами. А их, видите ли, зажимают. И звания-то не присваивают, и на вышестоя­щие должности не выдвигают. Приводятся в этой связи и статистические данные, и грубые выходки какого-то генерала. Непонятно только, какого, где и когда. Опять кто-то сказал, где-то слышала и т. д.

Справедливо рассуждает автор о   тяжелой   судьбе женщины в погонах, о тех бытовых, житейских неудоб­ствах, которые они испытывают. Но разве просто у нас служить офицерам-мужчинам и разве насильно застав­ляют женщин терпеть эти тяготы и лишения? Служить они шли добровольно и, наверно,   понимали,  на   что идут, Душещипательные сцены о женщинах, стоящих в строю с ребенком на руках, — не только упрек самоду­рам-командирам, но и как бы обобщенная картина жен­ской доли в армии, И уж совсем не «забавно выглядит этот строй».

Если автор так надеется поскорее избавить женщину от армейской службы, то как понять заключительную фразу ее статьи: «В армии началось новое солидное со­кращение. И, как показывает опыт (например, сравни­тельно недавнего «хрущевского» сокращения), первыми под него попадут военнослужащие-женщины, так ска­зать: Ladies First (сначала дамы). Что ж, женщинам не привыкать быть пропущенными вперед — их пропускают на всем протяжении мировой истории…» Что это, огорчение или радость? И кто сказал, что первых сокра­тят женщин?

Познакомиться еще с одной повестью на армейскую тему подтолкнула статья А. Марченко «Альманахи и во­круг» в том же номере журнала «Знамя». Анализируя произведения, напечатанные во вновь появившихся аль­манахах, она с нескрываемым групповым пристрастием обрушивается, к примеру, на альманах «Слово» (соста­витель С. Лыкошин), но зато поднимает, думается, на незаслуженную высоту, альманах «Апрель».

Едва ли не одной из самых значительных публикаций «Апреля» она считает повесть А. Терехова «Зема». «Гля­дите, как широко шагнул двадцатидвухлетний новобра­нец «апрельской» команды, автор замечательной повес­ти «Зема» А. Терехов! Шагнул — и оставил где-то да­леко позади и калединский «Стройбат» и «Сто дней до приказа» Ю. Полякова»,— пишет А. Марченко. Пол­ностью с ней в этом согласен. Куда шагнет этот «ново­бранец», было ясно еще по его «огоньковским» публи­кациям. Но хорошая ли это проза, реальная ли куль­турная сила? А именно так характеризует повесть А. Марченко.

Известный критик Е. Сидоров в статье «Накануне пятой волны» («Литературная газета», 1990, № 8) также считает «Зему» главным открытием альманаха.

А Мальгин вообще поражен не только языком, но и несоответствием между возрастом и уровнем мастерства автора. Об этом он говорит в послесловии к повести.

Само собой потрясен талантом Терехова и А. Приставкин.

Ну как после такой рекламы не прочитать повесть?

Однако уже с первых страниц начинаешь сомневать­ся в столь категоричных оценках, удивляться тому, как это вполне искушенные в литературном ремесле люди не видят очевидного или не хотят замечать.

Сюжет повести незамысловат. Группа солдат выде­ляется в помощь генералу для перевозки его матери в дом престарелых. При возвращении в часть двое из них попадают в руки комендантского патруля и проводят сутки на гауптвахте, где подвергаются издевательствам. Во всех персонажах можно без труда узнать героев по­вестей «Сто дней до приказа» и «Стройбат».

Разница лишь в том, что здесь автор не стесняется в выражениях, чтобы сделать своих героев как можно более отвратительными. Вот, скажем, старшина: «Он стоял с багровым лицом, уперев руки в боки, и скулы его ходили, как бедра портовой шлюхи.

— Так-ак, мля-аа, сосунки драные, шлюхи паскуд­ные, выродки рода человеческого,  вонь   подрейтузная, херня из-под ногтей!! — заработал   старшина,  как тюменская нефтескважина. Коротко обернувшись, он сунул Пыжикова в скулу левым кулаком, меня  через  паузу правым…»

Пожалуй, новый для таких произведений персонаж — генерал Седов, Он представляется этакой развалиной, бездарным солдафоном с грубым юмором. И чтобы уж окончательно превратить его в ничтожество, автор, смакуя, описывает сцены отправки генералом своей престарелой матери в интернат, его поведение при этом.

Смакует автор и прямо-таки фантастические сцены зверств на гауптвахте: стирка грязного обмундирования, пытка бессонницей, избиения и пр. Все тот же беспредел.

Признаюсь, много читал произведений на армейскую тематику, плохих и хороших. Но такой лютой ненависти к армейской жизни, я бы даже сказал, сладострастия в очернительстве — не встречал.

Это далеко не полный перечень произведений об ар­мии, которые сейчас обрушились на читателей, но главная идейная направленность их полностью совпадает с вышеперечисленными. Так ли уж опасны они? Сами по себе, конечно, нет. Более того, некоторые из них талантливы, правдивы, трогают душу читателя. Опасность в тех обобщениях, которые они несут. А обобщения состоят не только в критике негативных явлений армейской действительности, но армии как института государства в целом.

Любой народ живет в обществе, ограниченном опре­деленными рамками, где армия является гарантом его безопасности. Испокон веков вооруженные силы были, есть и в ближайшем будущем будут краеугольным кам­нем в основании государства, особенно нашего. Почему особенно? Хотя бы потому, что русский народ, исторически ведя непрерывную войну за свое физическое существование, привык видеть и осознавать душой особенность этой организации, ее высокий смысл и предназначение именно как историческую необходимость своего существования. С древних времен лучшие люди страны в армии окончательно и бесповоротно закрепляли свой авторитет, становились народными героями. Это князья Святослав, Владимир Мономах, Александр Нев­ский Дмитрий Донской, царь Петр Первый, воеводы Боброк, Ермак, монахи Пересвет, Ослябя, полководцы Суворов Потемкин, Румянцев, Платов, Скобелев, мат­рос Кошка и гренадер Леонтий Коренной, рядовой Александр Матросов. Для этих людей слова поэта-фрон­товика: «Была бы наша Родина богатой и счастливою, а выше счастья Родины нет в мире ничего…» — смысл жизни. Как и для нашего современника, поэта-афганца, сказавшего: «Ты прости нас, великая Русь, мы чисты перед нашим народом».

Великие традиции русской армии— это и подлинный (а не мнимый, показушный) интернационализм, то самое солдатское братство, когда в одном строю защища­ли Отечество лифляндец генерал-лейтенант Вейсман, эстляндец генерал от кавалерии фон дер Фельден, ук­раинец генерал от инфантерии Котляревский, армянин генерал-лейтенант Мадатов, грузин генерал от инфан­терии Багратион, армянин генерал-лейтенант Лазарев, не говоря уже о казахе Чокане Валиханове, болгарине Казарине, французе Сен-При, шотландце Барклае де Толли и многих других «инородцах», служивших верой и правдой нашему Отечеству. Русская армия всегда была армией всех солдат и всех матерей, объединенных общими заботами и общими утратами. Поэтому истори­чески более чем закономерно, что руководящий состав такой армии — офицерство — всегда было цветом и гор­достью нации. Разве забудет Россия, кому она обязана замечательными географическими открытиями? Беринг и Крузенштерн, Невельской и Пржевальский, как и мно­гие, многие другие первооткрыватели и первопроходцы,— офицеры. Горное дело, железные дороги, металлургия — все это тоже связано с именами офицеров. А русская литература? Денис Давыдов, Федор Глинка, адмирал Шишков, Павел Катенин, Лермонтов, Баратынский, Чаадаев, Вельтман, Владимир Даль, Достоевский, Тол­стой, Фет. Все они — офицеры. А музыка с офицерами Мусоргским, Алябьевым, Римским-Корсаковым, Боро­диным? Да и ныне офицеры есть и в литературе, и в ис­кусстве, и в науке.

Армия соединяет в себе лучшие духовные, умствен­ные силы общества. Но вот общество заболело, осозна­ло свою болезнь, встала на путь очищения. Болела и армия. Но, положа руку на сердце, спросим себя: разве армия — худшая часть общества? Нет. Скорее, наоборот. Вспомним хотя бы Чернобыль, Ленинакан, Спитак. А некоторые наиболее рьяные «прорабы перестройки» видят именно в ней источник едва ли не всех бед и, что самое странное, стараются убедить в этом народ… Тысячу раз согласен с высказыванием талантливого педагога и публициста Карема Раша: «Любовь к своей армии, верность ее традициям есть самый верный приз­нак здоровья нации. Нападки  на армию  начинаются всегда, когда хотят скрыть и не трогать более глубокие пороки общества. Чаще всего неприязнь к армии проистекает от нечистой совести и страха перед службой и долгом».

«Армия сидит на хребте народа!» — кричат одни. Ho разве армия виновата, что опустели деревни, крестьянин исчез с лица русской земли и мы не можем прокормить самих себя? Разве армия виновата, что мы разучились работать и принцип «тяп-ляп» стал нормой жизни? Разве. армия опустошила наши прилавки и довела страну до постыднейших очередей за мылом, солью и спичками, до унизительных талонов? Разве армия насаждает среди молодежи культ стяжательства, ширпотреба, сексуальной вседозволенности и моральной распущенности? Разве армия призывает поклониться его величеству золотому тельцу? Конечно, это и армейские заботы, но не оттуда они идут.

Но иным деятелям не до того. «Это Афганистан развратил души наших детей!» — трубят они по перекресткам заставляя сотни тысяч лучших сынов страны стыдиться своего подвига. А ведь последние события показывают, что именно эти «развращенные души» — лучшие борцы за справедливость, в большинстве своем не терпящие всех творящихся у нас безобразий и, что главное, практически борющиеся с ними. Боевое братство настолько сплотило ребят, а переоценка человеческих ценностей настолько закалила их нравственно, что нет сейчас лучших борцов за перестройку.

Между тем некоторые инженеры человеческих душ усиленно зовут их к покаянию. Как же не покаяться, ведь за десять лет войны армия потеряла 13 тысяч че­ловек. Хочется спросить, а как быть с тем, что только от рук преступников не за десять лет, а за один только год мы потеряли более 16 тысяч человек, да еще 18 тысяч пропали без вести? Ведь все это случилось не в Афганистане, не в боевых действиях, а в мирное время в нашем с вами доме!

Вот и дошли мы до такой жизни, что офицеров в метро открыто называют «нахлебниками», шлют гнев­ные письма по поводу высоких пенсий, льгот. Но сами пишущие и орущие не спешат занять хлебное место и дорваться до льгот (в последнее время резко упал кон­курс в военные училища, особенно авиационные и под­плава. — С. К.), ибо догадываются, что хлеба эти горькие! Что жизнь в дальних гарнизонах, где порой не только молока для детей, но и питьевой воды не бывает неделями, где убогая коммуналка воспринимается как подарок судьбы — объективная реальность на многие го­ды. Видят только пенсию, но не видят пенсионера, года­ми ожидающего с двумя нажитыми чемоданами, неиз­менной язвой и радикулитом хоть какой-нибудь квар­тиры. Видят бесплатную одежку и обувку, но не видят чудовищной дискриминации, когда отслуживший в тя­желейших условиях двадцать пять лет офицер не может вернуться в родной город к могилам предков. Много чего видят, но, к сожалению, больше не видят или не хотят видеть.

Где, в какой стране такое маленькое денежное содер­жание у офицеров, где такие социально-бытовые усло­вия, где такая социальная незащищенность, когда он до определенного срока не может даже расстаться с погонами, не будучи унижен морально и материально?

Где, в какой стране столь пренебрежительное отно­шение к армии, как у нас в настоящее время? В США офицерская профессия не только одна из самых высоко­оплачиваемых, но и самых престижных, так же в Анг­лии, Франции, Китае, Кампучии, Эфиопии, Заире. Где угодно. В 1935 году французский генерал Луазо, пора­женный мощью Красной Армии, писал: «…Наиболее характерным, конечно, является теснейшая и подлинно органическая связь армии с населением, любовь народа к красноармейцам, командирам. Подобного, мощного, волнующего, прекрасного зрелища я, скажу откровенно, не видел в своей жизни».

Старые люди и сейчас помнят, какое было отношение, какая беспредельная любовь к военному человеку. И да­же при этом мы терпели в первые годы войны жестокие поражения. С чем же мы сейчас встретим отнюдь не призрачную опасность, если от службы в армии шарахаются, как от тюрьмы, если почетная обязанность защищать Родину вызывает глухое раздражение и недовольство, особенно в так называемых просвещенных кругах. И уже на полном серьезе предлагают ввести вместо службы для тех, кто не желает оной, какую-то отработку. А дальше — больше: дойдем до того, чтобы «особо талантливые» чада откупались от ненавистных сапог. Советчиков сейчас ой как много. Один ретивый экономист в журна­ле «Огонек» предлагает сокращать армию не на какие-то 500 тысяч, а сразу вполовину, остальных же сделать наемниками. Подумаешь, по триста рублей в месяц на человека. Мы и больше теряем. Ну ладно, он человек невоенный. Но как экономист, мог бы сообразить, что для кадрового солдата не только 300 рублей нужно, ко­торые, кстати, стоят все меньше, но и квартира, путевки и т. д. То есть то, чего и офицеры-то наши не все и не всегда имеют за долгие годы службы.

Не хотят некоторые этого замечать. Гораздо удобнее, найти себе виновника и бить по нему  безостановочно. Посмотрите, как преподнесла наша печать историю с ги­белью подводной лодки «Комсомолец», выдавая свою работу за вершину гласности и открытости. У американ­цев тоже были подобные случаи и даже более трагиче­ские катастрофы. Но как реагировала пресса? Сколько на страницах американской официальной печати было гордости, боли за своих моряков, совершивших подвиг. Даже самые крикливые журналисты с большим достоинством, тактом вели свое неофициальное журналистское расследование. У нас же наперегонки, взахлеб стараются доказать, что все ни к черту, не  годится,  высшее командование беспомощно, да и экипаж, если бы не перенес трагедию, тоже наверняка был бы осуждаем. Ведь не надели моряки спасательных жилетов, не подготовились к эвакуации заранее. А то, что пели «Варя­га»,— так это гимн нашей безответственности. Ставится под сомнение профессиональная компетентность и глав­кома ВМФ, и командующего Северным флотом. Вот только почему-то никто из пишущих не ставит под со­мнение свою компетентность и всякую критику в свой адрес воспринимает, как борьбу с гласностью.

Конечно, армия тоже нуждается в реформах, и она начинает их проводить четко и разумно, как это и по­лагается военной организации. Но и здесь ее подталки­вают нетерпеливые «прорабы перестройки». Требуют быстрее развенчать образ врага, броситься в объятия американцев, а они нас радостно примут под крыло всемирной демократии. Опять же с этим образом врага. Кто это придумал? Еще несколько лет назад, в самый застойный, милитаристский период, решил я опросить солдат батареи, которой командовал, как они себе пред­ставляют потенциального противника. Опросил всех. И все, за редким исключением, нарисовали образ добро­го американского парня, очень похожего на нашего, ко­торый и во враги-то попал по недоразумению. Ведь не фашист же. С такими оценками я часто сталкиваюсь и до настоящего времени. О каком же тогда образе врага можно говорить и кого надо развенчивать? А вот в аме­риканских казармах и столовых до сих пор висят лозун­ги «Убей русского!», и добрые американские ребята с остервенением колют чучела советских солдат. Поток фильмов о русских варварах-завоевателях далеко не иссяк. Интересно, как сумел избежать этой штыковой подготовки корреспондент «Огонька», проходивший ши­роко разрекламированную стажировку в американской армии?

Мечта о мире, о разоружении — дело святое. Но даже умозрительно рассуждая о развенчании образа врага, общечеловеческих ценностях, нельзя забывать, что угроза безопасности нашей страны остается. А слу­чись страшное, «ревнители» общечеловеческих ценнос­тей первыми обрушатся на армию. Как вы смели не подготовиться, как вы смели плохо воевать. Не следует забывать слова великого кинорежиссера А. Довженко, сказанные им в июне 1942 года: «Трусы забудут обо всем на свете и предъявят еще обвинение, почему так плохо велась война. А лучших людей много погибнет в боях».

Дожили мы и до того времени, когда армия не только подвергается нападкам, но и втягивается в открытое противодействие народу. Сколько сейчас разговоров об участии войск в разгоне демонстраций в Азербайджане, Армении, печально известном Нагорном Карабахе и, конечно, трагических событиях в Тбилиси. И не только разговоров. После тбилисских событий армия, военные прямо обвиняются в убийстве мирных жителей, женщин, детей. Такие обвинения основываются большей частью на слухах. Причем включилась в эту кампанию не только пресса, но и народные депутаты. При этом мнение армейских кругов, свидетельства солдат и офицеров зачастую игнорируются.

Слов нет, сердце сжимается от боли за безвинно пролитую 9 апреля кровь. Но разве только 19 жертв взывают к ответу! А то, что за последние два года в мирное время, в своей стране погибли десятки солдат? Разве не дикостью является такой доклад командира батальона: «С площади выбит толпой. Отхожу с потерями. Вынужден оставить первый этаж. Прошу подкреплений, не могу отбить раненых». Дикостью, потому, что дело происходило даже не в Афганистане, а в Кировабаде. И таких свидетельств, поверьте, не меньше, чем тех, в которых рассказывается о «зверствах» военных.

Вот только некоторые  из них приведенные  участ­ником событий в Закавказье майором А. А. Абрамкиныи в газете «Литературная Россия» (1989, № 19).

1988 год. Кировабад. «Толпа все прибывала, провокаторы кричали о «зверски убитых братьях». И тогда было принято решение отодвинуть толпу от моста. Воины шеренгой пошли вперед. Толпа подалась, отступила. И тут сзади, из переулка, выскочил грузовик… Убийца, сидевший за рулем, не дрогнул, не нажал в самый последний момент на педаль тормоза. На полной скорости он сбил несколько человек. Машину занесло на бордюр тротуара, но   водителю удалось выровнять грузовик. Все же короткого замешательства было достаточно; чтобы лейтенант Виктор Попов вскочил на подножку. Саперной лопаткой отбил нож, нацеленный ему в грудь. Лезвие полоснуло по руке… Лейтенант удержался, на подножке, и убийцы, уже казалось, не уйдут. Но тут сзади посыпались камни…»

Тот же 1988-й, Баку, Ереван, Степанакерт. «Ружей­ные обстрелы воинских патрулей и целых подразделе­ний применение самодельных гранат, широкое распро­странение бутылок с зажигательной смесью — все это серьезно подогревало атмосферу. В Кировабаде было сожжено 5 единиц бронетанковой техники (благо в го­роде это очень удобно), в том числе одна БМП при обороне горкома КП Азербайджана. Спасавшийся от огня механик-водитель был зверски избит толпой».

Но, скажете вы, это Кировобад, а не Тбилиси. Не спешите с выводами.

9 апреля 1989 года. Тбилиси. «Наше подразделение начало свое выдвижение с площади Ленина в направле­нии Дома правительства. До его траверза мы шли спо­койно. Толпа расступалась на две части. А затем перед нами оказались женщины, девушки. Они сидели. Когда мы стали их поднимать, чтобы пройти дальше, в нас полетели металлические предметы, камни. Я четко, слы­шал четыре хлопка взрывпакетов, брошенных из толпы в глубину нашего строя. Несколько моих товарищей упа­ли. Они были ранены. Я из подразделения внутренних войск. В мае этого года увольняюсь. Приходилось уча­ствовать в наведении порядка не раз. Но никогда у нас не было столько раненых, сколько оказалось в ту ночь. И, тем не менее, мы контролировали себя. Все чаще ис­пользовали защитный прием. Когда дошли до большого здания с колоннами, сильный удар в голову свалил меня с ног». Это свидетельствует младший сержант Игорь Поляков.

А вот свидетельство рядового С. Н. Пряхина: «О мно­гом вам рассказать не смогу. Дело в том, что я успел лишь встать в строй да сделать несколько шагов. Тут же получил удар. Что было потом — не помню. Уже в госпитале сказали, что в себя я пришел только через двое суток». Или рассказ еще одного «зверя» рядового В. Королева: «Дело в том, что из толпы в нас полетели камни, доски. О щит моего соседа ударилась и разби­лась бутылка. Запахло спиртным. Из толпы выскакива­ли парни и, подпрыгивая, ногами били нас по щитам. Но, видя, что за щитами мы практически неуязвимы, стали бросать камни в ноги. Я получил сильный удар по 4 ноге. В какой-то миг увидел высокого парня с ломом в руках. Все это время толпа приближалась к нам. Удар доской, я упал…»

Как известно, комиссия, созданная на съезде, дала политическую оценку случившемуся 9 апреля в Тбилиси. Но кто ответит за слухи, ложную информацию, оскорбления, жертвы, невосполнимый моральный урон, который понесла наша армия!

К сожалению, тбилисские события не стали последними. То, что произошло в Ферганской долине, уже трудно списать на «мирные демонстрации» и «карнавалы со свечами». Исколотые вилами, разрубленные топорами трупы, лозунги «Узбекистан — узбекам», «Душим турок, душим русских. Да здравствует исламское знамя» — все это уже не просто чудовищный вандализм, а хорошо организованная антигосударственная преступная акция коррумпированной мафии, разжигающей огонь на­циональных страстей. Где гарантия, что эта акция будет последней?..

На съезде многие депутаты, включая военных, единодушно выступили против участия армии в подобных мероприятиях. Но есть еще в стране силы, продолжающие втягивать армию в противоборство с народом. Как все это напоминает историю с казачеством — лучшими для своего времени войсковыми частями, сравнимыми разве только с современными десантниками. Именно казачество было противопоставлено народу, превращено в карателей. Сейчас уже не секрет, что все это во многом способствовало геноциду, развернутому против казачества в гражданскую войну и в 30-е годы, когда физически было уничтожено несколько миллионов казаков, в том числе женщин, стариков, детей. Как же легко ныне иные публицисты, поэты рассуждают с трибун, экранов телевизоров о гуманности, о вечных человеческих ценностях, обвиняя в антигуманности армию. Попробовали бы они убедить во всем этом разъяренную многотысячную толпу, швыряющую камнями, размахивающую ломами, стреляющую из обрезов и автоматов! Пока же под гра­дом оскорблений, камней и пуль оказываются наши с вами дети в военной форме, защищающие правовые ос­новы нашего государства.

У меня особое возмущение вызвала статья Станисла­ва Говорухина «Репетиция?» в 7-м номере еженедельни­ка «Московские новости». В ней как бы даются свиде­тельства очевидца трагических событий в Баку. Разумеется, наблюдения известного кинорежиссера могут быть субъективны, но чтобы до такой степени!

Поражает не только фактический материал, но и весь тон статьи — надрывный, безапелляционный и просто оскорбительный для  Вооруженных Сил. Известно, что войска были введены в Баку после объявления «чрезвы­чайного положения» и в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР. О какой же, позвольте спросить, «карательной экспедиции» может идти речь? А именно так называет эту акцию Говорухин. Подумал ли деятель кино, прежде чем бросить такую фразу: «…Советская Армия вошла в советский город… как ар­мия оккупантов: под покровом ночи, на танках и бро­немашинах, расчищая себе путь огнем и мечом…»?

Трагические события, к сожалению, не прекращают­ся. Пример тому Душанбе. «Козлом отпущения» в них становится армия, которая, по мнению Говорухиных, не спасает людей от расправы, а карает за неповиновение. Поговорил бы кинорежиссер с тысячами беженцев, ко­торые, в отличие от него, считают армию своей спаси­тельницей, может, тогда бы спала пелена с его глаз. Или постоял бы с молодыми ребятами в оцеплении под градом камней и бутылок, под пулями. Кстати, в Ду­шанбе этих ребят душили петлями из электропроводов, выдергивали из цепи стальными крючьями. А может, режиссер Говорухин проехал впереди колонны по го­рящему мосту, раскидывая облитые бензином покрыш­ки? Нет, это сделал молодой воин-десантник.

Почему с такой злобой нападают на армию ревни­тели гуманизма, в то время как они сами молчат, когда «надо было кричать во весь голос»? Такой упрек в адрес азербайджанской интеллигенции вынужден бросить и сам С. Говорухин.

События, подобные закавказским, к сожалению, мо­гут повториться. Так, может, организовать в таком слу­чае команду из тех, которым так не по душе действия, как они выражаются, «карателей»? И пусть они вылетят вместо десантников в самую горячую точку, встанут перед разъяренной толпой и своим веским словом, ин­теллектом, призывами убедят ее остановиться, не уби­вать себе подобных, не грабить, не буйствовать. А мы бы, военные, потом со стороны обсудили их действия, дали им свою оценку. Думается, итог такого диалога был бы более чем печален. Тем не менее уверен, что военный человек не позволил бы себе выводов и обобщений, по­добных тем, какие сделал известный режиссер. «Если военная акция в Баку — наглядный пример нашей всеобщей распущенности, некомпетентности командиров, анархии и непрофессионализма, то это… то это ужасно. Может ли такая армия противостоять серьезному противнику? А если не может, то зачем мы тратим такие огромные средства на ее содержание?»

События, о которых пишет Говорухин,— не кинематографические репетиции батальных съемок. Их трагизм настоящий, и жертвы в них не те, которых «требует искусство». Зачем же столь некомпетентно, тенденциозно давать им злобную оценку с претензией на крик ду­ши— оценку стороннего наблюдателя событий, на ко­торые просто безнравственно смотреть как бы с высоты своей режиссерской площадки?

Вот какая странная складывается ныне картина. Пи­сатели, деятели искусства спасают сейчас многое: эко­логию и экономику, культуру, кооператоров и интеллигенцию, бедолаг-рецидивистов из колоний строгого ре­жима и заблудших девиц легкого поведения. Но как только дело доходит до армии, одни из них дружно на­падают на нее, другие явно отмалчиваются, и лишь кое-кто робко ее защищает. А между тем нависни над ними самими угроза, наша армия, не задумываясь, встанет на их защиту. Она всегда относилась к ним с глубоким уважением. В далекие годы Великой Отечественной вой­ны, когда на фронт приезжали писатели или артисты, командиры и бойцы делали все, чтобы уберечь их от опасности, не допустить гибели, Да и в нынешних кри­зисных ситуациях, когда вспыхивали межнациональные конфликты, воины уже не раз брали под свою защиту работников советской культуры,

Впрочем, это напоминание — не упрек. Просто факты не дают покоя. А что касается отношения к армии, то все-таки непоколебимо верю в изменение отношения к ней, в том числе и деятелей литературы и искусства. Верю, что навсегда исчезнет из лексикона народной ха­рактеристики нашего великого солдата глумливое слово «оккупант» и будет возрожден престиж воинской служ­бы, ибо это диктуется интересами всего советского об­щества.