Текст:Константин Крылов:S/R
S/R
- Автор:
- Константин Крылов, Егор Холмогоров
Ссылки на статью в «Традиции»:
О тексте:
Между львом и лисицей[править | править код]
Для начала проделаем простейшую операцию — определим то смысловое поле, к которому обращаются те, кто пишет «Семья» или «питерские» и думают, что окружающие «всё поняли».
«Семья» — старый режим, уходящее, удержать власть, Ельцин, олигархия, беспринципность, финансовые потоки, интриги, пиар, ворье, уже наворовались, обо всем можно договориться, политический опыт, Россия в пределах Садового кольца, «наследник», мафиозность, умение «решать вопросы».
«Питерские» — новая метла, занять ключевые посты, Путин, КГБ, перераспределить собственность, идеи, принципы, силовые методы, честные, молодые голодные волки, слон в посудной лавке, мочить в сортире, «чекисты у власти», Санкт-Петербург, дружеские связи, сослуживцы, хотят, но не получается.
Таковы опорные точки, с помощью которых рисуется любой или почти любой политический портрет каждой из групп. Таковы те свойства, которые приписываются этим группам даже в том случае, когда одна часть этих свойств противоречит другой. Таковы самые приблизительные расшифровки символов, ставших неотъемлемой частью политического дискурса последних месяцев.
Человек, знакомый с политической наукой, без особого труда обратит внимание, что перед нами не столько даже живые символы, сколько политические архетипы, анализ которых подробнее всего дан в итальянской политической традиции сперва у Николло Макиавелли, а затем у Вильфредо Парето. Речь о «лисицах» и «львах», как двух типах элиты, непрерывно циркулирующих, сменяя друг друга, для того, чтобы общество сохраняло некоторое равновесие, и для того, чтобы «история как кладбище аристократий» пополнялась новопреставленными покойничками. В общих чертах о концепции Парето и о «львах» и «лисицах» все что-то слышали, но, любой смысловой дьявол — в подробностях.
Для Парето оба типа элиты — это не просто человеческие типы, это носители двух социальных установок (сам итальянский социолог использовал несколько экзотичный термин «осадки» или «остатки», о глубоком смысле которого здесь нет возможности распространяться), каждая из которых влияет не только на политическое, но и на экономическое поведение.
«Лисицы» — это носители «осадка комбинации», видящие мир как картежный стол. Этот тип элиты легко адаптируется к социальным изменениям, использует в качестве метода управления обман, убеждение, подкуп. Краткосрочные интересы доминируют у них над долгосрочными, материальные над идеальными. Лисицы в экономике называются Парето «спекулянтами» (S) — они предпочитают доходность вложений их надежности, склонны к выстраиванию всевозможных финансовых технологических «схем» и «цепочек» (вплоть до строительства финансовых пирамид) и вообще служат неустойчивым, но продуктивным ферментом развития, как бактерии в дрожжах.
«Львы» — носители «осадка постоянства агрегатов», смотрящие на мир как на иерархический строй, стремящиеся к долгосрочной прочности институтов и даже опоре на традиции (вплоть до поездок на Афон и восстановления советской символики), стремясь поддерживать status quo, они, тем не менее, склонны к силовым решениям, агрессивности и авторитарности, педантическому упорству и в то же время — некоторому идеализму. Львы в экономической логике — это «рантье» (R), склонные к стабильности, устойчивости, отказу от спекулятивных технологий и вообще бурной деятельности. Если S дестабилизируют общество и заставляют его или развиваться, или распадаться, то R, напротив, его кристаллизуют и заставляют застыть.
Парето пишет о постоянной «циркуляции элит» при которой уставших S сменяют молодые и полные жизненных сил R и наоборот. Старую, одряхлевшую и бюрократизировавшуюся элиту сменяет молодая и энергичная контр-элита, то есть люди, у которых есть все качества элиты, кроме одного — власти в руках, и которые стремятся устранить эту недостачу. Нетрудно заметить, что вся мифологизированная конструкция борьбы «семьи» и «питерских» полностью укладывается в логику «циркуляции» по Парето — одряхлевшую лисью семью стремятся съесть молодые львята из одной берлоги, при этом львята несут одновременно и обновление (вплоть до неопытности и ломки дров) и стагнацию, «остывание» дотоле слишком разгоряченного общества. Отсюда постоянное напряжение между ожидаемой от Путина «революцией» и усиливающимся ощущением того, что приходит состояние, называемое лестничными остроумцами «стабилизец».
Тут запросто можно поставить точку, поскольку явление вроде бы типологизировано, вроде бы описано и вроде бы хоть немного понятно (насколько вообще может стать понятно частное, описанное через общее). Но вот незадача — если уж и «семейные» не слишком тянут на «лис», то уж питерские совсем не тянут на «львов», они решительно не похожи на застоявшуюся и давно уже бившую копытом «контрэлиту», которая жила много лет с верой, что «дальше действовать будем мы».
У «питерских», если приглядеться к ним серьезно, нет ни одного основания для того, чтобы считаться контрэлитой — у контрэлиты есть качества, но нет власти, у «питерских» есть власть (непрерывно капающая на них с кремлевских благодатных небес), но не очень наблюдаются качества. Повадки их удивительно не львиные, и они скорее исполняют обязанности (а ещё точнее, старательно изображают) львов, чем являются ими на самом деле. Мы, как уже сказали, видим не реальные группы, а символы — «лисицы» и «львы» — это фигуры массового политического сознания. К ним был приспособлен первый эмпирический материал, который только попался под руку, а потому следует все же уделить самому материалу немного более пристальное внимание.
Король и Ферзь — кровь и почва[править | править код]
Прежде всего, зафиксируем вот какой факт. Структуры власти — точнее говоря, структуры, создающие власть, её распределяющие и борющиеся за неё, — сложившияся в ранние девяностые вокруг фигуры Ельцина, отнюдь не были «структурами власти Ельцина». При этом Ельцин был безусловно центральной фигурой всей системы, наподобие шахматного короля: все твёрдо знали, что «шах королю» смертельно опасен для всех, а «мат» означает прекращение игры как таковой. Но при этом «король» — одна из самых слабых фигур на доске: она не играет, даже ей не играют, играют исключительно за неё (ну и, разумеется, «от её имени»). Всё, что может сделать король, — это съесть какую-нибудь пешку.
Формальные функции Ельцина «у кормила власти» выглядели так: Ельцин время от времени кого-нибудь снимал (выгонял, лишал должности, отказывал в доступе и т. п.). Нельзя сказать при этом, что он кого-то назначал: инициатива назначения всегда приписывалась кому-то другому — не обязательно фавориту, а просто кому-нибудь из тех, кто в данный момент имел «доступ к телу». Обычный формат «историй про Ельцина» того времени — «деду подсунули бумажку с фамилиями, он там увидел такого-то, заартачился, вычеркнул, остались тот и этот, в общем перетёрли с Чубом и поставили этого». Сколько было правды в каждом конкретном слушке такого рода — вопрос тёмный, но общий формат был довольно однообразен. То самое, единственно доступное королю действие — съесть ближайшую фигуру.
Кардинальное, качественное отличие Ельцина от любого из «товарищей по работе» проявлялось многими способами. Одной из важнейших форм подобной репрезентации себя как исключительной фигуры стала знаменитая «ельцинская дипломатия без галстуков». Это самое «без галстуков» было крайне важным моментом: в ельцинскую эпоху именно «неофициальность» (то есть «неполитичность», в смысле отсутствия «политеса») стала политическим стилем Первого Лица государства.
«Ельцин в пиджаке и при галстуке» был чисто декоративной фигурой, шахматным королём. С Ельциным «без галстука» уже можно было о чём-то разговаривать. Ельцин без галстука и пиджака, в домашней обстановке, был уже договороспособен. Высшей точкой подобной «дискурсивной стратегии» была, разумеется, баня. Голый, распаренный Ельцин уже был настоящим (и отнюдь не голым) Королём: плёл интриги, выслушивал доносы, договаривался о далеко идущем… При этом подобный стиль был почти без остатка узурпирован лично Борисом Николаевичем: остальным подобного не позволялось. Все были «всего лишь официальными лицами» — Ельцин правил «без галстука» (что иногда выглядело как «без удержу»).
В этом смысле образ «Семьи» идеально ложился на общую стилистику ельцинизма: если первый президент России и мог создать какую-то работоспособную структуру своей власти, то это могла быть только квинтэссенция неофициальности — «семья», с обертонами «рода», «крови», «происхождения», «уз» и всего такого прочего.
Это нисколько не исключает того факта, что сам концепт «семьи» был выдуман (поправляемся: сконструирован и вброшен) пролужковскими журналистами, в целях демонизации Ельцина и его окружения. Банальный факт самого наличия какого-то «близкого круга» (при этом, кстати, довольно-таки быстро менявшегося: капризный Борис Николаевич всё время кого-то выгонял, кому-то отказывал от дома, и так далее) был превращён (при помощи удачно подобранного слова) в серьёзное политическое обвинение.
Тут всё дело в оптике восприятия. Фраза «Россией правит Ельцин» к тому моменту не вызывала особой радости, но и протеста тоже: ну да, он ведь Президент, кому же ещё и править, как не ему? За этим стоит картинка: сидит человек в кресле, подписывает бумаги. Ничего такого особенного. Но вот фраза «Россией правит Семья» вызывала настоящую ненависть — особенно в контексте той самой пресловутой «ельцинской неофициальности». Так прям и видишь, как они, за обеденным столом, покушивая всякие разносолы, вилочками да ножичками режут и кроят наши судьбы. Прям там, опиваясь да обжираясь, жирными руками, режут и кроят. Вот «Таня» отрезала кусочек языка — китайцам прирезала русской землицы; вот «Борис-Абрамыч» тяпнул водовки, закушал маслинкой — в Чечне взяли генерала в заложники; а вот мрачный «Толя» намазывает ножиком икру на круассан «из самого Парижу привезённый», давит икринки, сочится розовая икряная жидкость — это русская кровь… Картинка совершенно магическая, жуткая, но неотразимая. Лучше всех эту оптику прочувствовал и выразил Проханов: ни с чем не сравнимые описания бесовского пиршества в Кремле под водительством всесильной Дочери — самая, пожалуй, запоминающаяся часть нашумевшего «Господина Гексогена». Но не он её выдумал: вся картинка была уже заложена в слове «Семья».
Однако же, журналисты, сами того не понимая, подали Ельцину (а точнее — тому самому его окружению) хорошую идею: и в самом деле образовать «структурку такую мафейную». Изюминка идеи состояла в том, что эта структура была предназначена не для того, чтобы чем-то управлять. Все эти ферзи, слоны и туры, играющие сеанс одновременной игры на ста досках в подковёрной темноте — все они, защищая короля (и иногда даже многим жертвуя ради его защиты), не позволили бы ему даже to think different, не говоря уже о том, чтобы что-то иначе делать. Структура была рассчитана на будущее: её целью было сохранить себя после окончания партии, и сплачивал её страх.
Здесь мы обращаемся к изнанке «ельцинской системы». Ельцин был избран и признаваем «королём» и центром политических игрищ на одном условии: он берёт на себя персональную ответственность за всё происходящее при нём. Разумеется, это означало, что по завершению политического цикла он пойдёт на мясо: лозунг «Банду Ельцина под суд» был одно время самым популярным из всего предлагаемого к реализации в качестве национальной идеи.
Избежать подобной участи казалось почти невозможным, хотя, разумеется, разные трепыхания будущей жертвы имели место. Ходили, например, слухи, что Ельцин всерьёз рассматривал перспективу «роспуска Федерации» с последующей заменой её на «конфедерацию и далее». Были и другие варианты, однако при всех раскладах «игры на понижение» (типа «распустить Россию, а самим спрятаться далеко-далеко») не канали. В конце концов остановились на парадоксальной идее: сделать себе алиби самим фактом ухода от власти. Точнее, даже не ухода, а отступления: Ельцин не столько «ушёл», сколько «отступил на заранее подготовленные позиции». «Позицией» была заранее сформированная роль Семьи как неофициальной, но влиятельной структуры, поставляющей «преемнику власти» экспертные суждения («мы всех в деле видели»), технологии («плавали-знаем») и, возможно, кадры (несколько неубираемых и непотопляемых «семейных» в ближайшем окружении преемника). При этом сам Путин несомненно является самым влиятельным членом «семьи» во власти — дело не в каких-то мнимых мафиозных завязках, а в самом его политическом рождении. Он был «рожден» во власть «Семьей», а значит даже если изменит ей, то с точки зрения законов «крови» будет пусть и блудным, но «сыном», пусть и неблагодарным, но «преемником».
Теперь о самой фигуре преемника. Попробуем порассуждать о ней в том же духе. Итак, если Ельцин был Королём на шахматной доске, то Путин, несомненно, Ферзь. Самая сильная фигура, заведомо более сильная, чем любая другая, способная делать стремительные и сильные ходы, рассекающая доску — и всё же без неё можно обойтись. Да, очень сильная фигура — но игра возможна и без неё. Её отличие от прочих фигур — количественное, а не качественное.
Далее. Путинская власть — это именно власть Путина, а не власть вокруг (и помимо) Путина. Не то чтобы пространство вокруг Президента было вовсе свободно от всяких клик с их интересами — но их роль радикально изменилась. Теперь они не правят бал, а более или менее добросовестно трясут ногами на подтанцовке. Конечно, «что-то хапнуть» и «какие-то вопросы решить» у них получается — но ровно в той мере, в которой им это позволяют. Последние тяжеловесы ельцинской эпохи — два гонимых, как гонцы из Пизы, олигарха — своей незавидной участью демонстрируют, что иного не дано, да и не надо.
Далее. Никакой «безгалстучности» здесь нет и в помине. Путин — Первое Официальное Лицо, и только «Путин в галстуке» (то есть «при исполнении», ex cathedra etc) реально принимает решения. На неофициальное общение (которым Ельцин удостаивал как величайшей милости) новый президент идёт довольно легко — но всё это не имеет ровно никакого значения. Напротив, значение официоза и всевозможных властных церемоний выросло до своего нормального размера, и даже несколько переросло таковой.
И, наконец, приступим к главному вопросу: какого сорта неформальная структура могла бы сформироваться и выжить в путинском мире (весьма и весьма формальном), и выглядеть при этом убедительно?
Здесь имеется интересная символическая развилка: называть ли эту самую генерацию «питерскими» или «чекистами». В первом случае тип функционирования структуры — «земляки», во втором — «сослуживцы». Разница довольно существенна: в первом случае людей связывает общее «место происхождения» и локальная субкультура, во втором — общая работа, переведённая на неформальный уровень официальная иерархия и профессиональная субкультура. Путинскому правлению стилистически вроде бы больше соответствует второе. Тем не менее, наличие среди влиятельных «питерских» совершенно нечекистских кадров, которые, тем не менее, никак не возможно изъять из общего списка, указывает на первое.
Сама по себе «земляческая» связь — одна из самых слабых — по сравнению с нутряной энергией родства, национальности или профессиональной общности. Но она же из самых цепких: бывают ситуации, когда общность происхождения не вызывает ничего, кроме желания о ней забыть, а от «дорогих коллег» тошнит, в то время как неназойливое понимание, что вот с тем человеком «мы росли вместе, в тех же дворах бегали, одно и то же кино смотрели» очень даже сближает. Проблема в том, что на такой близости каши не сваришь: с «земелей» славно бывает потрепаться (особенно оказавшись среди чуждого окружения), вспомнить былое… но, как правило, этим дело и ограничивается. Конструктивное сотрудничество требует иного языка и иных навыков, вырабатываемых в сообществах иного типа. И сколько ни говори «поребрик», во рту слаще не станет.
Кстати о «поребрике». Кто-то заметил, что москвичей это слово страшно раздражает, как и «парадная», «булка» и прочее, становящееся материалом для фельетонов. В результате приход «питерских» в Кремль, повышение внимания власти к Северной Столице, начало своеобразной «моды» на Петербург приводит к реальной его провинциализации. Люди, дотоле никогда не подозревавшие ни о каких «поребриках» и думавшие, что питерцы — это те же москвичи, только говорящие с большим упором на «с» (как эталонный петербуржец академик Лихачев), обнаруживают не «вторую столицу», а самый большой город провинции. Меры президента по «подъему» престижа Санкт-Петербурга через организацию в нем всевозможных саммитов тоже своей цели не достигают, точнее, достигают противоположной — город становится «парадной» главы государства, его приемной залой, которая ни в каком доме никогда не является главной. «Питерские» оказались в не очень приятном для себя положении, когда из московской трансрегиональной политической элиты они превратились в смысловом пространстве медиа в региональную партию, дорвавшуюся до властного ресурса благодаря землячеству, а не благодаря реальным личным достоинствам. Картина тем более печальная, что она во многом несправедлива.
Здесь появляется нехорошее подозрение: возможно, само сообщество «питерских» является чем-то вроде обмана зрения? В конце концов, почему бы не предположить, что Путин рассматривает город на Неве исключительно как место, где можно черпать кадровый резерв, просто потому, что «этот город он знает», а другие города — нет? И что не существует никакого сжатого питерского кулака, а есть люди, которых «набрали оттуда», но которые никак не могут в этот самый кулак сжаться, пристроиться друг к другу, как-то договориться.
Возможно, именно это и не позволяет им сыграть в львиную игру: настоящие львы охотятся стаей.