Текст:Андрей Ашкеров:Алла Борисовна Пугачёва как культурный феномен
АНДРЕЙ
АШКЕРОВ | ||
|
| ||
АЛЛА
БОРИСОВНА ПУГАЧЁВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ
ФЕНОМЕН
|
|
О ЖЕНЩИНЕ, КОТОРАЯ ПОЁТ, И СТРАНЕ, КОТОРАЯ СЛУШАЕТ
|
Еще в Советском Союзе карьера Аллы Пугачевой никогда не была просто карьерой любимой и народной актрисы (как, скажем, карьера полузабытых ныне "примадонн" советской эстрады вроде Шульженко, Зыкиной или Толкуновой). Пугачева — это не просто певица, даже не просто суперзвезда. Она великий политик, непревзойденный бизнесмен, хитроумнейший имиджмэйкер, в общем, искусный и многоопытный стратег. Примадонна любит анекдот про Брежнева, которого в нем назвали мелким политическим деятелем эпохи Пугачевой. И хотя никто не удивился бы, если узнал, что этот анекдот пущен в ход самой АБП, в нем есть своя доля истины: искусство в нашей стране всегда имело особую власть над нами, власть, которая никогда не была сугубо политической, но неизменно оказывалась сопряженной с политикой.
|
Свобода как привилегия
|
Всем известен древний сюжет: художник выступает антиподом властителя, властитель лишает художника свободы, неловко и неуклюже застилает ему солнце; художнику нужно лишь одно: чтобы властитель удалился прочь вместе со всеми карами и почестями, со всеми "кнутами" и "пряниками", которые он сулит.
Мало кому известна развязка и подлинная подоплека этой истории: властитель является alter ego художника, его опостылевшим близнецом, тенью, от которой он тщетно пытается убежать.
Могущество художника сродни могуществу властителя, причем властителя монархического толка: это могущество (как и в случае с царем-самодержцем) апеллирует к народу — стихией царской власти является благоговение людей, искренне верящих в ее полномочия и прерогативы.
В своих интервью Пугачева всегда заявляла, что ей совсем не интересна популярность, что она даже не знает, что это такое.
А интересует ее при этом народная любовь — совсем так же, как и любого самодержца.
В подобной постановке вопроса о взаимоотношениях кумира и народа не содержится никакого откровения: давно известно, что монаршие почести в секуляризованных обществах Нового времени сделались достоянием героя толпы, а монархическое сознание в одинаковой степени присуще как "объектам" восхищенного массового поклонения, так и самим поклоняющимся массам.
Несмотря на всякую секуляризацию, современный кумир претендует никак не на меньшее, чем на подлинно священный трепет, который ранее вряд ли мог бы явиться достоянием простого смертного. Сакральное оказалось с самом сердце того, что ранее считалось профанным. Парадокс заключается в том, что, при этом ставка на сакральность никуда не исчезла: видоизменив формы своего выражения, сменив свои предметы и обновив средства, любовь по-прежнему выступает верной спутницей власти. И никто не согласен променять ее на какую-то там популярность.
"Самое справедливое общество в мире", провозглашенное в СССР с самого его основания, претендовало на всем протяжении истории Страны Советов, одновременно и на то, чтобы быть еще и самым секуляризованным обществом. Не стала исключением здесь и послевоенная эпоха развития Советского Союза, в частности, период "развитого социализма", ставший временем возникновения феномена АБП.
Однако "самое секуляризированное общество" в действительности осталось едва ли не самым сакрализованным обществом, причем сакрализации здесь подвергались именно процедуры секуляризации и все, что оказывалось с ними связано. По инерции это отразилось и на Пугачевой: монархическое поклонение распространилось на того, кто начал олицетворять новый уровень творческой и личной свободы. Как возможность творчества, так и возможность быть личностью по-прежнему выступали лишь в качестве привилегий, обозначающих собой удел избранных.
|
Триумф частной жизни
|
Итак, АБП в 70-е и 80-е, да отчасти и в 90-е годы обладала тем влиянием на народ, тем массовым успехом, которому могли бы позавидовать многие профессиональные политики. Сходство АБП с политическим вождем не просто поверхностное сходство: кумир, культурный герой в ее лице приобрел для нашей страны новые очертания — голос певицы стал еще и голосом немого большинства, голосом народа, который безмолвствует. Однако в отличие от успеха Высоцкого, который отчасти играл ту же роль, успех Пугачевой в неизмеримо меньшей степени носил подпольный или полуподпольный характер. Высоцкий никогда не был при жизни не был обласкан влиянием советских СМИ: прославленный только после смерти, его образ был растиражирован как образ мертвого, едва ли не убиенного пророка. Пугачеву создали именно СМИ, причем игры в признание-непризнание также с самого начала были играми, затеянными вокруг ее фигуры теми анонимными серыми кардиналами, которые ведали и ведают здесь производством общественного мнения.
Публичная слава Высоцкого распространялась по сугубо приватным "каналам коммуникации": концерты для узкого круга, катушечные записи, "пластинки на ребрах", кустарные плакаты, легенды, передаваемые из уст в уста. Как бы не были ограниченны в своих возможностях и трогательно несовершенны все эти "каналы коммуникации", они создали Высоцкому репутацию поэта-трибуна, олицетворявшую в глазах одних — осознанно "добропорядочных" граждан — сомнительную богемность, а в глазах других — столь же "добропорядочных", но не желающих в этом признаться, — откровение местной контркультуры. Смерть Высоцкого изменила все в этом образе, оставив нетронутой лишь насквозь фальшивую добропорядочность "добропорядочных": то, что ассоциировалось с богемностью, было списано со счетов и лицемерно оправдано мятежностью поэтической души, то, что ассоциировалось с контрукультурой, стало культурной нормой, отравленной карикатурным гражданским пафосом: "Поэт в России больше, чем поэт".
Слава Пугачевой всегда была славой другого рода. В первую очередь с самого начала это был публичный триумф частной жизни, триумф всего, что относилось к личным переживаниям, мыслям или ощущениям, короче говоря, это был триумф приватной сферы. Все приватное в одночасье, но вовсе не спроста (как может показаться на первый взгляд) было признано интересным и значимым. Тогда, в 70-е, для всех и для каждого, для поклонников и недоброжелателей АБП стала транслятором позывных оттесненного на задний план, преданного забвению в многочисленных стройках, сражениях и свершениях "внутреннего мира" человека. В буквальном смысле "затерянного мира".
Не стоит видеть в публичном триумфе частной жизни какую-то особую революцию — речь идет в лучшем случае о дворцовом перевороте, правда, о дворцовом перевороте в душах и сердцах. Массы перестали узнавать себя в картонных персонажах литературных произведений, песен и киноэпопей эпохи Великого Энтузиазма, коллективизации-индустриализации, бригад комтруда и многочисленных соцсоревнований. Это не значит, что сами массы сделались менее "картонными" — массы всегда "картонны". Просто они стали менее похожими на те первомайские плакаты или транспаранты к 7 ноября, которые раньше жертвенно проносили перед алтарем мавзолея.
|
Переворот
|
Итак, массы, в общем-то, не изменились. Однако изменились те, кто и делают массу массой. Нет, я говорю не о вождях, пророках и кумирах — они не "кукловоды" масс, а их заложники, пленники, — я вновь об анонимных вершителях судеб общественного мнения, о неутомимых технологах массовых вкусов. Люди, о которых здесь идет речь, не меняли идеологии, не изобретали свежей философии, не пытались возвестить о рождении иной метафизики. Они просто изменили одну малозаметную, в общем-то, чисто техническую вещь — формат восприятия. Его новые рамки предполагали: смотреть и слушать лучше то, что не похоже на уже виденное ("Что здесь может быть хорошего?"); только то, что не ассоциируется с какими бы то ни было местными условиями (Америка и Запад в целом сделалась для советского человека пленительным олицетворением инобытия: "Все умные давно уехали"); только то, что сделано на экспорт, и, соответственно, должно напоминать импортный ("Мы отстали от Запада на пятьдесят лет").
Последствия не заставили себя ждать: массы вдруг начали рассматривать свое общество как несостоявшееся потребительское общество, а самих себя решили осознать как неудавшихся французов, немцев или американцев. Самое понятие советского: советского общества, советского человека стало постепенно все больше заключать в себе некий оттенок неполноценности. Из декораций праздничных площадей, массы потихоньку начали превращаться в декорации многолюдных зрелищ поп-культуры, которая вместила в себя не только эстраду (как в случае с АБП), но и поэзию (если вспомнить о стадионных выступлениях А. Вознесенского). Массового зрителя потянуло на мыльную оперу: не случайно 1975 — первый год шумного успеха АБП, когда исполнение песни "Арлекино" принесло ей главный приз на фестивале "Золотой Орфей", — одновременно явился и годом невиданной популярности мексиканского фильма "Есения", соответствующего всем канонам слезоточивых мелодрам для домохозяек: фильм побил все рекорды популярности творений отечественной киноиндустрии.
Зрелища нарождавшейся поп-культуры, коронным воплощением которых предстала Олимпиада-80, олицетворяли промежуточный этап, отделявшим умиротворенные, скучающие и, в сущности, довольно монотонные 70-е, от периода, наступившего в конце 80-х и завершившегося лишь к середине 90-х, от ожесточенного, ощерившегося, "чернушного" времени взбудораженных митингов и зачарованных телезрителей.
Противопоставлять 70-е и 90-е — все равно, что противопоставлять заслуженную артистку РСФСР Аллу Пугачеву 70-х и народную артистку СССР, лауреата ордена "За заслуги перед Отечеством II степени", официальную "Примадонну" российской эстрады и прочая, и прочая, и прочая Аллу Борисовну Пугачеву 90-х. Это все равно, что противопоставлять друг другу два образа Пугачевой: образ рыжей взлохмаченной девчонки, любимой советской self-made-woman, добившейся успеха вопреки всем и всему, и образ дамы из шикарного лимузина, официально признанной, уже не столь любимой, но горячо уважаемой, стоящей на самой вершине того, что с безвкусной пышностью принято называть "эстрадным Олимпом".
Важно понять, что между первым и вторым образами АБП нет никакой пропасти, что и в одном, и в другом случае речь идет об одном человеке. Еще важнее понять, что между эпохами, объединенными одним, в сущности, мало изменившимся кумиром, должно быть очень немало общего. Разгадать характер преемственности этих эпох — значит узнать по каким законам произошли все случившиеся за это время в нашей стране изменения. Это не так уж сложно — совсем не так сложно, как кажется на первый взгляд. Чтобы это сделать, достаточно просто взглянуть на жизнь главного кумира страны.
Судьба Пугачевой — а именно слово "судьба" в данном случае подходит больше всего — не в последнюю очередь является и судьбой отечественного шоубизнеса. Когда она, Пугачева, достигла успеха, а шоубизнес в нашей стране лишь делал первые воробьиные шажки. Прошло время и вдруг — или совсем не вдруг? — он сделался неотъемлемой частью нашего бытия. Шоубизнесом стала политика, сведенная к закулисным комбинациям политтехнологов, шоубизнесом стала экономика, структурные реформы в которой заметны лишь на телеэкране, шоубизнесом стало и само существование, поскольку отныне, чтобы существовать, нужно научиться чем-то казаться.
Однако, в сущности, АБП не имеет к этому никакого отношения. Для нее шоубизнес был и остается тем, чем и должен остаться — шоубизнесом. Местом, где величие добывается каторжным многолетним трудом, где оно никому и никем не может быть гарантировано, где, наконец, всегда есть риск это величие в одначасье утратить.
|
Два мифа, одна жизнь
|
Фигура АБП, как и фигура любого выдающегося творческого человека, не так-то просто поддается анализу.
Как выразить собственную очарованность и, вместе с тем, суметь объяснить чем, кроме завораживающе огромного таланта, она могла быть вызвана? Как справиться с ностальгией, если с самого детства ты слышал ее голос, если этот голос навеки сделался частью тебя самого? Как понять эту чужую вроде бы индивидуальность, которая, только возникнув, раз и навсегда стала твоей, которая тебе… тебе-тебе!…, — а на самом деле еще многим, многим другим — дала возможность быть самим собой? Как описать все, что с тобой случилось за все эти годы, которые отделяют нас от неблизкого, совсем уже неблизкого 1975 года (который, к тому же, еще и год твоего рождения)? Как рассказать о том, что с тобой случилось за все так стремительно промелькнувшие с тех пор годы, если это ты, именно ты, был волшебником-недоучкой и думал, холодея от неизведанного: "То ли еще будет?"; если ты, именно ты, вслед за Ней спрашивал: "Куда уходит детство?" и не своими, а Ее слезами плакал, взрослея, о закончившемся лете? Как рассказать, если ты, именно ты, объяснялся в любви, бросая кому-то под ноги миллионы алых роз; если ты, именно ты, знал абсолютно все о трех счастливых днях, про которые Она спела кому-то совсем другому; если ты, именно ты, распрощавшись с кем-то, как заклинание повторял все эти Ее "привет-привет, пока-пока"?
Феномен Пугачевой нельзя так уж легко связать с карьерой, с карьерой одного человека по имени Алла Борисовна Пугачева. Нельзя этот феномен связать и с тем, что обозначается затасканным, затертым от слишком частого употребления, словосочетанием "творческий путь". Дело здесь не в "пути" и не в карьере.
Более того, ключик к разгадке феномена АБП и не в подлинном, в общем-то, очень светлом таланте "женщины, которая поет" и не в ее воле, которая многожды проверялась на прочность. Все эти вещи заслуживали и заслуживают восхищения, но не они… как мне кажется, совсем не они… помогут помочь понять феномен самой артистичной певицы ушедшего века.
С ее именем связано два мифа, которые при любом другом раскладе не в состоянии были бы ужиться друг с другом, не смогли бы явиться достоянием одного человека.
Миф первый, миф 70-х: Пугачева — яркая, непредсказуемая, необузданная — олицетворяла для нас будущее, пьянящую несбыточную мечту. Она олицетворяла все, что способно быть незнакомым, неведомым в стране, где жизнь оказалось подмятой Скукой и Повседневностью, где не было и не могло быть ничего рутиннее, нежели нескончаемая череда строек, сражений и свершений.
Миф второй, миф 90-х: Пугачева — эксцентричная, смешная, властная, великая и до боли знакомая — воплощает прошлое, приторно-горьковатую на вкус ностальгию. Теперь ей свойственно быть воплощением того, что уже утрачено, но не забыто, не стерто в памяти. Это главная певица эпохи старых песен о главном, когда то, что раньше представало скучным и повседневным, отныне и, по-видимому, уже навсегда подцвечено таким теплым и таким домашним огоньком тихой радости, радости от того, что существует Незабываемое.
Нет ничего проще, чем развенчать эти мифы.
Важнее понять другое: без этих мифов не было бы нас с вами.
|
|
| |||
|
| |||
|
|
Ссылка дня:
Проект "[../svoe/index.shtml СВОЁ]" |