|
|
МАЗОХИЗМ. Происхождение
понятия "мазохизм" связано с именем
австрийского литератора Леопольда фон
Захер-Мазоха (1836-1895). Одним из наиболее крупных
его произведений считается роман "Венера в
мехах", по общему мнению ставший достоянием
истории культуры не столько в силу своих
художественных достоинств, сколько в силу
нетрадиционности построения сюжета,
разворачивающегося вокруг коллизии смены
сексуальных ролей, в ходе которой авторитарным
началом выступает женщина, а подчиненным —
мужчина. Подобная смена сексуальных ролей
сопряжена со странным видом наслаждения,
замешанного на добровольном притеснении,
предполагаемом рабской зависимостью от
существа, вызывающего любовную страсть. Именно
это наслаждение и было впоследствии признано
мазохистским.
Изначально фигура мазохиста попала в поле зрения
сексопатологов, в восприятии которых он выглядел
индивидом, чья жизнь была непоправимо омрачена
неким странным половым извращением. Более того,
само понятие мазохизма впервые было введено не
кем иным, как отцом сексопатологии Р.
Крафт-Эбингом, сделавшись для него предметом
настойчивых размышлений, общим сюжетом которых
выступало описание перверсий тел и
классификация нарушений во влечении полов.
Лейтмотивом сексопатологической трактовки
всего, что сопряжено с мазохизмом, послужил образ
удовольствия, достигаемого лишь через боль и,
соответственно, навеки обусловленного болью.
Стремление к получению болезненных ощущений
помещалось как бы в самую сердцевину
мазохистского сексуального желания.
Предполагалось, что, следуя логике
удовлетворения этого желания, человек превращал
собственное существо в предмет истязаний, в
объект безжалостного разрушения.
Мыслившийся как антипод садиста, мазохист всегда
был обречен на жалкую пассивную роль, его фигура,
представлявшаяся противоположностью любым
проявлениям мускулинности, всегда выглядела
необратимо феминизированной. Как и
сексопатологическое видение садизма,
сексопатологическое видение мазохизма было
сугубо натуралистическим: он казался выражением
велений нездорового естества, самой сутью недуга
которого было заведомо противоестественное
стремление к боли. И так же, как и в случае с
садизмом, парадоксальность этих воззрений
обратилась в цепь неразрешимых противоречий,
когда натурализм сексопатологии был подвергнут
критике со стороны психоанализа, социологии и
культурологии. Переосмысление фигуры мазохиста
находит наиболее полное выражение в
опровержении фундаментальных дихотомий: мужское
— женское, активное — пассивное, здоровое —
нездоровое, которые переворачиваются с ног на
голову. Теперь мазохист наделяется своей
неповторимой мужественностью, своей
неповторимой активностью, своим неповторимым
здоровьем.
Концентрированным результатом всех этих
изменений оказывается то, что понятие <мазохизм>
приобретает множество смысловых оттенков, более
не являясь ни однозначным, ни одномерным.
Во-первых, оно обозначает психологическую
проблему, зафиксированную в особом
поведенческом стереотипе, во-вторых — социальную
установку, находящую выражение в специфическом
складе характера, наконец, в третьих — феномен
культуры, олицетворяемый целым рядом
произведений литературы и изобразительного
искусства.
Основоположник психоанализа Зигмунд Фрейд
касается проблемы мазохизма в таких своих
работах, как "Три очерка по теории
сексуальности", "По ту сторону принципа
удовольствия", "Влечения и судьбы
влечений", "Ребенка бьют",
"Экономическая проблема мазохизма",
"Отрицание", "Фетишизм" и др. Фрейд
мыслит мазохистские проявления как аналог
садизма, отличающийся от последнего тем, что
направлен не против кого-либо другого, а против
собственной личности. При этом различаются две
разновидности этих проявлений: женская и
моральная, выводимые из некой первичной формы, в
качестве которой выступает эрогенный мазохизм.
Отход Фрейда от натурализма, свойственного
сексопатологии, еще только намечается, однако,
именно Фрейд одним из первых делает шаг в этом
направлении, отличия изначальные, сугубо
физиологические, типы мазохистских установок,
целиком основанные на удовольствии от боли, от
иных, менее физиологических, порожденных не
столько биологическими, сколько
психологическими факторами. Не вдаваясь в
описание физиологии мазохизма, Фрейд обращается
к его психоаналитическому описанию, строящемуся
на анализе соотношения двух фундаментальных
душевных влечений: к жизни — Эроса и к смерти —
Танатоса, сочетающихся друг с другом самым
непредсказуемым и причудливым образом.
Продуктом этого сочетания и выступает женский
мазохизм, по-разному являющий себя на разных
стадиях сексуального развития: оральной,
анальной и генитальной. Наименее физиологичным
видом мазохизма оказывается моральный мазохизм,
специфичность которого проявляется в том, что он
в отличие от первой разновидности, не связан с
каким-либо любимым объектом или вообще с тем, что
наделено личностными свойствами. Это и есть
настоящий мазохизм в своем наивысшем выражении,
мазохизм par excellance, порождаемый, как пишет Фрейд,
абсолютно анонимными силами и вдохновленный
совершенно безличными обстоятельствами.
Фрейд, вслед за Крафт-Эбингом, Эллисом, Фере и
другими, установил между мазохизмом и садизмом
отношения взаимодополнительности,
констатировав, что они составляют две стороны
одной медали. Однако именно это и стало для отца
психоанализа препятствием в дальнейших
исследованиях как мазохистских, так и садистских
установок, обрекая его на неизбежную тавтологию
в описании обоих феноменов. Устранение данного
отношения взаимодополнительности сделалось
возможным лишь в рамках социокультурного
анализа мазохизма и садизма, предпринятого Жилем
Делезом — наиболее последовательным и
бескомпромиссным критиком всей
психоаналитической теории в целом. Мазохизму
посвящена работа Делеза Представление
Захер-Мазоха, где он рассматривает автора Венеры
в мехах как великого клинициста, первым
прозревшего асимметрию фигур садиста и
мазохиста. Последний более не кажется двойником
первого, чьи деструктивные мотивации и
разрушительные поползновения просто были
переадресованы, — оказавшись направленными не на
других, а на себя. Более того, с точки зрения
Делеза, мазохисту и не нужен садист, ибо он, с
одной стороны, не смог бы вынести его
присутствия, а с другой — нуждается лишь в таком
же мазохисте. ":женщина-палач: не может быть
садисткой как раз потому, что она находится в
мазохизме, является составной частью
мазохистской ситуации, реализует собой элемент,
стихию мазохистского фантазма: Не в том смысле,
что у нее такие же вкусы, как и у ее жертвы, но
потому, что она обладает тем самым садизмом,
которого никогда не найти в садисте" [Делез Ж.
Представление Захер-Мазоха. — М.: РИК Культура, 1992.
— с . 218]. И далее: "…герои Мазоха, и сам Мазох,
захвачены поиском определенной, трудно
обнаружимой природы женщины: мазохист-субъект
нуждается в определенной субстанции мазохизма,
реализуемой в природе женщины, отвергающей свой
собственный субъективный мазохизм; он
совершенно не нуждается в каком-то другом,
садистском субъекте" [там же; с. 220].
Личность мазохиста, таким образом, определяется
не натуралистически: как отягощенное недугом
существо, порождающее нездоровые отношения, но
исторически: как продукт определенных отношений,
порождающих его недуг, первопричина и
одновременно симптом которого кроется не просто
в желании получить удовольствие от боли, а в воле
к обретению некоего естества или некой нормы.
Именно эта воля, обрекает человека на едва ли не
сознательно избранную неполноценность и
заставляет его тайно от самого себя попадать в
жестокую зависимость от ложного ощущения
аномальности и противоестественности
собственного существования.
Загадка мазохиста в его потребности испытывать
боль не из-за того, что ему это нравится, но
исключительно потому, что его преследует
стремление от нее освободиться. Мазохист изранен
ни чем иным, как своими попытками порвать с болью
и именно эти калечащие его попытки доставляют
ему боль, приносящую максимальное наслаждение.
|
