Текст:Армен Асирян:Полдень умер
Многие люди считают литературу чем-то несерьёзным. Политика, экономика — это да, это влияет на жизнь миллионов людей. А книжки — это так, забава высоколобых интеллектуалов или лёгкое развлечение для женщин средних лет.
Фантастика как проектирование будущего[править | править код]
Люди более осведомлённые относятся к этому иначе. Они помнят, что некоторые книжки, в том числе и художественные, очень даже воздействовали на мировую историю. Cоветская власть хорошо помнила, какую роль в её истории сыграла литература — начиная от «Капитала» и кончая агитационными брошюрами. В результате, впав в противоположную крайность, объявила бумагомарание занятием государственным и поставила его под свой прямой контроль. И была отчасти права: несколько не слишком талантливых литераторов умудрились нанести ей существенный ущерб.
Всё это, однако, касалось в основном «большой», «серьёзной» литературы: от неё ждали то ли подвоха, то ли пролития света на язвы общества. Мало кто обращал внимание на развлекательные жанры — всякие там детективчики или юморок. За ними приглядывали, не позволяя шалить, но и только. Как оказалось, напрасно: тот же «легальный» Жванецкий по своему разрушительному эффекту перекрыл сотню-другую профессиональных диссидентов. Но это смогли оценить только задним числом, когда было уже поздно.
Надо отметить, что из всех презренных жанров больше всего не повезло фантастике. Книжки про космос и пришельцев воспринимались как сорная трава на обочине «литературного процесса». Поэтому с середины шестидесятых годов советские фантасты едва ли не больше, чем своим непосредственным делом, занимались бессмысленной и безнадежной борьбой — пытались доказать представителям «настоящей литературы», что фантастика — тоже литература, а не «графоманский бред на тему «ты лети, моя ракета», сочиняемый жуликами для идиотов».
Пикантности ситуации придавало то обстоятельство, что среди тогдашних — как и нынешних — фантастов подлинных писателей было куда больше, чем среди писателей «настоящих». Тем не менее, сегодняшние деятели литературного мейнстрима, так же, как вчерашние секретари СП СССР, чужаков к кормушке «настоящей литературы» нипочем не подпустят. И плевать, что кормушка давно опустела, что премии сворачиваются одна за другой — ибо спонсорам одному за другим надоедает оплачивать деятельность крошечной тусовки, не интересную никому кроме членов самой тусовки, что на донышке остались последние копеешные гранты, за которыми и нагибаться зазорно:
Надо, однако, признать, что отношение «больших литераторов» к фантастическому жанру не столь уж необоснованно. Да, господа литераторы правы: фантастика и в самом деле не имеет с литературой почти ничего общего.
Для писателя итоговый и конечной целью является хороший текст. Для фантаста же этот текст — просто следы жизнедеятельности. Смысл деятельности фантаста — именно в его функционировании в качестве фантаста, не более того. Разумеется, читателям радость, если он, к тому же, окажется и писателем, и на выходе окажется приличная книга. И даже очень желательно, чтобы было именно так, а не иначе: Но совершенно не обязательно.
Фантасты — вернее, сообщество фантастов — выполняет совершенно иные, нелитературные функции. Она занимается тем, что работает с будущим.
Разумеется, фантасты не создают будущее и не предсказывают его. Это вообще не в человеческих силах. Скорее, они действуют как разведчики или лазутчики. Они проникают в разные варианты будущего и пытаются там что-то подсмотреть. Удалось им что-то высмотреть или нет, определяется просто: от этого зависит убедительность их фантастических миров. Убедительность, не имеющая ничего общего с «художественной ценностью» их текстов.
Имеется в виду вот что. Есть фантастические книжки, написанные отличным слогом и захватывающе интересные. Однако, читатель, наслаждаясь их художественными достоинствами, тем не менее чувствует, что описываемые события происходят в каком-то картонном, театральном мире, который на самом деле существовать не может и не должен. И есть другие книжки — иногда написанные очень скверно. Но читающий их человек почему-то ощущает, что так могло бы быть. А может быть и будет на самом деле.
Конечно, это ощущение будущего — штука капризная и меняющаяся со временем. Например, одно время описания постъядерного мира казались американцам чертовски убедительными, и соответствующая литература пользовалась бешеным спросом. Потом это чувство мрачной актуальности куда-то ушло, страшные миры «после атомной войны» стали казаться картонными. А через некоторое время в Союзе началась Смута:
Наше советское завтра[править | править код]
В Советском Союзе с будущим были большие проблемы. С одной стороны, советское будущее было жёстко предопределено: оно должно было быть коммунистическим и никаким иным. С другой — никто точно не знал, как этот самый коммунизм выглядит, а два разных изображения коммунизма противоречили самой сути идеологии.
Выходили из этого положения двумя способами. С одной стороны, имелась фантастика типа ефремовской, описывающая запредельно далёкое завтра — через тысячи лет. С другой стороны, существовала «фантастика ближнего прицела» на тему грядущих побед советской науки и техники. Её временной горизонт был задан сверху: забегать в будущее не более чем на пятилетку. По сути, это была разновидность производственного романа. Читать такое можно было только от большой тоски.
Самое же интересное — десятилетия и столетия — выпадало из поля зрения советских фантастов напрочь.
При всём том именно временная дистанция от двадцати лет до двух-трёх веков всегда была и остаётся для фантастики «эффективным расстоянием» для работы с будущим. Ближе лежит мёртвая зона прямого прогноза, дальше — туманы и болота непредставимого. Американская и японская фантастика активно осваивала и возделывала именно этот временной промежуток.
Единственным, пожалуй, убедительным описанием того, что произойдёт с советской цивилизацией через сто-двести лет, стали произведения Аркадия и Бориса Стругацких, объединённые в цикл, названный поклонниками «Миром Полдня» — по названию сборника «Полдень, XXII век».
Это был чертовски убедительный мир, где хорошие парни в кожаных куртках покоряли планеты, помогали отсталым цивилизациям, делали открытия, и вообще жили весело и правильно. Их ценности — Работа, Любовь, Дружба — были понятны и привлекательны любому нормальному человеку. Против коммунизма «по-стругацки» не возражали даже отъявленные антисоветчики.
Хищные вещи века[править | править код]
Но, пока мы строили свой образ светлого будущего, мы упустили крайне интересный поворот истории — когда образы и модели будущего стали искусственно выращиваться в специализированных питомниках. Хищные мутантные модели с узкой специализацией, призванные не столько быть будущим, сколько уничтожать альтернативные версии будущего — пожирать, отравлять, заражать. Как говаривал один из героев тех же братьев Стругацких, будущее уже не ждет нас за поворотом, оно запускает свои щупальца в сегодня: К сожалению, мы слишком поздно спохватились, слишком любовно работали над своим проектом, вместо того, чтобы рубить эти щупальца.
Одним из таких дружелюбно протянутых щупальцев была та невнятная идеология, которая и отравила собой советский проект, а потом оформила собой наше настоящее. Неуютное и плохо приспособленное для жизни — но эту тварь никто и не задумывал как комфортную для нас модель будущего. У нее была совсем другая функция — убить Мир Полдня.
Сейчас мы уже как-то стали забывать, что горбачёвская болтовня одно время казалась привлекательной. Не сама по себе, а тем, что за ней стояло — обещание каких-то многообещающих перемен.
Между прочим, для того, чтобы понять происходящее, имело смысл внимательнее читать американскую фантастику. Примерно с середины семидесятых самые разные авторы стали настойчиво исследовать одну любопытную тему: невоенной конфронтацией «свободного мира» с нерыночными и недемократическими (пусть даже превосходящими «свободный мир» и технологически, и культурно) противниками. Обычный сюжет таких произведений — разложение и уничтожение «тоталитаризма» путём налаживания экономических и культурных связей, оказания гуманитарной помощи, и так далее. Некоторые рассказы на эту тему сейчас читаются как подробное руководство к конкретным мероприятиям, а также анализ последствий. Например, в рассказе Пола Андерсона «Рука помощи» подробнейшим образом описывается судьба двух планет, одна из которых приняла щедрую гуманитарную помощь Земли, а вторая отказалась от неё. Первая планета полностью утратила свою политическую самостоятельность, культуру, даже язык, и стала туристическим захолустьем: Узнаваемо, не правда ли?
Описывался даже «вывоз мозгов». В рассказе «Поворотный пункт» того же Пола Андерсона описывается, как земляне попадают на планету, населённую существами, интеллектуально превосходящими людей на несколько порядков. Ещё полвека — и они обгонят землян в развитии. Однако, хитрые земляне делают простую вещь: разрешают всем жителям планеты эмигрировать на развитую Землю — чтобы распылить немногочисленное население планеты среди землян. С большой пользой для самой Земли: гениальные эмигранты очень обогатят науку и культуру землян: Тоже — очень знакомая картинка.
Разумеется, было бы глупо полагать, что писатели-фантасты отрабатывали какой-нибудь заказ из ЦРУ. Разумеется, нет: люди просто выполняли свою основную функцию — разведку будущего. Кстати, ещё и потому, что люди занимались своим делом, не особо заморачиваясь «литературными достоинствами» и не борясь за право назваться «настоящими писателями» — победа осталась за ними.
Что же происходило у нас? В восьмидесятые годы роль фантастики на короткое время взяли на себя экономические трактаты. Абалкин, Аганбегян и Попов читались взахлёб, запоем — причём их основная аудитория состояла из тех же людей, которые до того зачитывались Стругацкими и Лемом. Эти трезвые на вид тексты, с тщательно выписанной «экономической» терминологией, с доказательствами неэффективности социалистической экономики и апологией свободного рынка, были на самом деле самой обычной фантастикой, даже не научной. Впрочем, в некоторых случаях литературная природа этих «экономических построений» даже и не скрывалась. Один из важнейших раннеперестроечных текстов, где впервые было введено в действие членистоногое словосочетание-паразит «Административная Система», сыгравшее впоследствии огромную разрушительную роль, был написанным в 1987 году рецензией на роман Александра Бека. Автором рецензии был Гавриил Харитонович Попов, впоследствии — ярый демократ, мэр Москвы, превративший её в помойку: Или возьмём сочинение Виталия Найшуля «Другая жизнь», созданное всё в том же 1987-м. Название трактата опознаётся как типичное для фантастического произведения. На самом деле в книжке сладострастно описывалась жизнь американского обывателя — с подробнейшим описанием материальных благ, которыми он наслаждается. Всё это предлагалось озверевшему советскому обывателю в одном пакете с описаниями волшебной Реформы, которая сделает всех богатыми и счастливыми…
Интересна, кстати, реакция самих Стругацких. С одной стороны, даже в период поздней перестройки они выступали с текстами на тему того, что «розовая гигиеническая задница капитализма» (выражение Аркадия Натановича) всё-таки не может считаться идеалом человеческого общества. С другой — на дочери Аркадия Стругацкого Марии женился ни кто иной, как Егор Тимурович Гайдар. А Борис Натанович охотно сравнивает этого человека с героями-«прогрессорами» из своих произведений, и всячески им восхищается.
Мы так и не построили стругацкий Мир Полдня. Нам вежливо разъяснили, что проект был порочен изначально. Хуже того — в разъяснениях активно участвовал один из авторов проекта. И осталось только гадать — действительно проект был безнадежен, или бывший «брат Стругацкий» просто был инициирован одним из первых, и теперь не несет за свои слова никакой ответственности, поскольку представляет собой всего лишь ходячий контейнер с боевым мутагенным вирусом.
Имперская фантастика[править | править код]
Так или иначе, после внезапно наступившего отрезвления практически вся фантастика оказалась в той или иной мере проникнута духом «имперского реванша». Люди не очень даже заметно для самих себя стали единомышленниками того же Александра Бушкова, подвергнувшегося в свое время своеобразному остракизму только за то, что его отрезвление наступило несколькими годами раньше.
Именно здесь и произошел конфликт с единственным выжившим учителем — ученикам оказалось не по пути с Борисом Натановичем Витицким, взявшимся по капле выдавливать из себя Стругацкого.
Начались поиски нового канона, поиски сумбурные, как сумбурна была и вся имперская фантастика, возникшая из опасной смеси яростного неприятия Нового Порядка и смутного чувства собственной вины и собственного соучастия в его победе. Сумбурные еще и потому, что мировоззренческие основы Мира Полдня оставались незыблемыми. Немало поспособствовал это сам Борис Николаевич, к тому моменту снова взявшийся за перо под псевдонимом «Витицкий» — своей яростной борьбой за признание Витицкого не просто единственным законным правопреемником торговой марки, но и единственным непререкаемым толкователем идеологии покойного писателя по имени «братья Стругацкие». А ведь следующими правопреемниками и верховными толкователями — по праву родства — могут оказаться аж супруги Гайдары:
В особенно помогли рассуждения патриарха о так и ненаписанной последней книге — «Белом Ферзе», долженствующем якобы не просто завершить «галактический цикл», но и привести его к примирению и согласию с Новым Порядком. В книге должна была описываться империя устроенная как бы тремя концентрическими кругами. Первый, внешний круг — это вся грязь империи, подонки, которыми она отгораживается от внешнего мира. Флот, порты, доки, портовые притоны: Второй круг — люди, как люди. Работа, дом, семья: И наконец третий — где просто филиал коммунистической Земли! Творцы, искатели, художники, ученые — совсем, как дома: И на недоумения земного агента должны последовать недоумения аборигена — позвольте, мол, а разве может быть иначе? Конечно может -отвечает тот, начинает тот, начиная описывать, как оно на Земле: Ну что вы, улыбается абориген, это вы в книжках каких прочитали. в жизни так не бывает: И с каким-то еще подленьким литературным подвывертом, чтобы ясно стало читателю — ну да, мол, прав абориген, и речь именно о наших книжках и идет.
После первого и естественного взрыва ярости, вызвали размышления о возможной правоте мемуариста. В чем, собственно, проблема? Да, было сказано «счастье для всех даром»… Но разве было сказано что формула счастья «работа, любовь, дружба» — существует для всех? Счастье для всех вполне может оказаться разным. Счастье для быдла и будет быдляцким, а формула высокого счастья — для внутреннего круга эффективных менеджеров. Почему бы и нет? И каким боком деятельность какого-нибудь Гайдара или от-террористов-чуть-не-умученного-Чубайса противоречит формуле высокого счастья? Да никаким…
Пришлось присмотреться к самой формуле, чтобы с удивлением обнаружить ее неполноту, чтобы не сказать кастрированность. Работа — да, эффективный менеджер комсомольского разлива тоже любит свою работу, более того, искренне считает ее чрезвычайно важной и полезной. Друзья — да, того же «чуть-не-умученного» вряд ли можно упрекнуть в том, что он хоть раз подвел кого-либо из своих друзей… Любовь: Мда-а:
Вдруг обнаружилось, что «любовь» — это отнюдь не «семья». И интернатская система воспитания в Мире Полдня, если посмотреть на нее чуть под другим углом, оборачивается казарменным миром Геометров из «Звездной пыли» Сергея Лукьяненко. Обнаружилось чудовищное зияние на месте понятий «долг», «вера», «родина»: Понятий, необходимых каждому нормальному человеку — в отличие от эффективных менеджеров.
И Мир Полдня рухнул. Начались уже сознательные поиски другой модели будущего — модели, основанной на понятиях, исключенных из мира Стругацких.
Сегодня рано говорить о том, что картина уже сложилась. Речь пока идет о более или менее точных попаданиях, ложащихся все ближе к яблочку мишени. Пока самым точным попаданием, пожалуй, можно считать роман Дмитрия Володихина «Конкистадор».
В романе описывается общество, сочетающее космическую экспансию, бурный технический прогресс и неуклонный экономический рост с консервативными, точнее — патриархальными устоями. Общество полиэтническое — поскольку планету, вместе с русскими колонизировали поляки, выходцы из Латинской Америки, ну, и других по мелочи. Общество республиканское и достаточно демократичное — просто потому, что — «Рано. Не доросли еще. Быть ЦАРСТВОМ — так прежде надо нам всем стать лучше. ЦАРСТВО требует высоты душ:»
Мир, описываемый Володихиным, основан на других принципах, нежели мир Стругацких. Ни разу не произнесенный на страницах романа, но совершенно отчетливо ощущаемый на всем его протяжении клич — «За Бога, Семью и Отечество» — представляет собой не просто оправданную, но и настоятельно необходимую редакцию старого боевого лозунга «За Бога, Царя и Отечество». Необходимую потому, что «Царь» и «Отечество» тавтологичны, если речь идет об истинном Государе. И потому, что в старой формуле русской государственности узким местом было именно зияние на месте семьи, рода, клана — отсутствие механизма, дающего человеку иную, дополнительную (кроме государственной) степень защиты от враждебного окружения — а в случае необходимости — и против государства — ибо и государству случается ошибаться, и гораздо чаще, чем хотелось бы. Не говоря уже о ситуациях вроде нашего предыдущего десятилетия, когда слившееся в унитаз государство оставило своего вчерашнего гражданина беззащитным не только перед враждебными стихиями, но и против варваров, у которых семья и род служат орудием конкурентной борьбы и порабощения «чужих».
Мир имперской фантастики не так светел и уютен, как мир Полдня. Но зато:
«Там есть жизнь, там есть мечта, там есть любовь, там есть счастье. И Бог милосерден, и друг тверд, и враг лукав:
Там ты чувствуешь себя своим среди своих, и это стоит дорогого. Ты готов с чем угодно расстаться, но только не с этим.
Там есть Государь, которому не зазорно служить.
Там есть твоя жена и твои дети, и ты каждой клеточкой знаешь, как это прекрасно — любить их.
Там есть Бог, верить в которого — счастье:
За нашими спинами — целая эпоха. Была она героической и пошлой одновременно, обещала много, умерла некрасиво… Но судьба есть, и есть куда идти. Перед нами — целый мир, надо только осмелиться выйти туда, вернуться туда. Прежний рай отцвел, но в вихре падающей листвы появились очертания истинного Рая. Прежняя эпоха уже передала нам эстафетную палочку. Здесь и сейчас нужно действие. Здесь и сейчас следует быть, следует состояться. Полдень умер… Встаньте, снимите шляпы, молчите. Да здравствует Полдень!» (Дмитрий Володихин, «Конкистадор»).
Новая линия фронта легла поперек вчерашних окопов. И по ту, и по другую ее сторону оказались вчерашние «люди Полдня».
Радоваться нечему, но и печалиться особо тоже нечему. Не мы начинали эту войну. Но когда нам предлагают служить перегноем для высокого счастья эффективных менеджеров — приходиться принимать вызов.