| АРМЕН АСРИЯН
|
|
width="60%"
|
| СТЕРЕГУЩИЕ
ДОМ
|
ЛЮБОВЬ
(2001)
— Здравствуй.
— Здравствуй.
— С Новым Годом.
— Спасибо. Тебя тоже.
— Могла бы выбрать кабак подешевле. Я
сейчас зарабатываю намного меньше.
— Я сама за себя заплачу.
— Хорошо. Прекрасно выглядишь.
— А ты похудел.
— Выздоровел недавно.
— А что случилось?
— Нос сломал.
— Какой ужас. Где?
— Неважно. Уже проехали.
— Почему не позвонил?
— А зачем? Ты бы вежливо посочувствовала…
Я никому не звонил. Все, кто хотел помочь,
сами узнали.
— Я опять виновата…
— Разве кто-нибудь тебя винит?
— Понятно. Бумаги подпишешь?
— Конечно. Только в ЗАГС не пойду, извини. Я
думаю, ты сообразила заготовить заявление,
чтобы разводили в мое отсутствие?
— Конечно.
— Умница.
— Я всегда умница.
— Я знаю.
— Надо было раньше знать. Тогда все могло
сложиться иначе.
— Я всегда знал, что ты умница.
— Значит, надо было дать мне это понять.
Тогда я бы не искала другого, кто бы меня
хвалил и одобрял, а не подавлял бы, как ты.
— Ну, зачем ты опять об этом? Все уже давно
прошло.
— Да. Верно… Как поживают твои друзья?
— Кто именно?
— Ну… Например, Чернов?
— Забавно поживает. Свернул торговлю.
Надоело. Решил наконец, в сорок лет,
исполнить старую мечту — поступить на
Высшие Режиссерские.
— Дурак, что ли? Где он потом работу найдет?
— А ему плевать. Просто человек делает то, о
чем мечтал всю жизнь. А чем ему еще
заниматься? Сколько можно рыбой торговать?
— Пусть революцию делает. Как ты.
— Темперамент не тот.
— А если не тот, значит надо деньги
зарабатывать, а не… Ладно. А как твоя
революция?
— Никак.
— То есть?
— Не будет никакой революции.
— Это почему? А что же твои янычары делают?
— Мои, как ты выражаешься, "янычары" —
такая же мразь, как и твои демократы.
Дорваться до власти и доворовать, что
осталось. Мог бы и не уходить из фирмы. Что
тех пиарить, что этих… Те хоть платили
больше.
— А я тебе говорила — не валяй дурака. Пойми,
наконец, нельзя плевать против ветра. Есть
реальность. Тебе просто надо ее принять. Ты
умный, талантливый, у тебя опыт. В отличие от
меня, еще и мужик. Тебе сразу выделят твою
пайку, и побольше моей.
— Понимаешь, солнышко, у меня аллергия на
фашизм. Когда твои дружки начинают вещать
про быдло и биомассу, мне нестерпимо
хочется начать их убивать на месте. Смешно,
правда? Вы ведь меня числите фашистом… "Все
перепуталось, и некому сказать, что,
постепенно холодея…" Кстати, как там
твой любитель Мандельштама из ВПШ?
— Жив-здоров. Никого убивать не хочет.
Делает карьеру.
— Ну-ну. Пусть делает. Пока еще время есть…
— А потом?
— А потом будет потом.
— А все-таки? Ты же сам говоришь — революции
не будет… Так что же будет?
— Будет кровь. Много крови. Два года назад
ее еще было избежать — если бы твоя мразь
оказалась бы чуть менее жадной и чуть более
дальновидной мразью. Теперь уже поздно.
— И чем же это не революция?
— Революция — когда есть надежда. Пусть она
даже потом не оправдается. А сейчас никакой
надежды нет. Просто кровь — и все…
— И что будешь делать ты?
— Убивать.
— Зачем? Если нет надежды…
— Хотя бы отомстить. Нельзя, чтобы ЭТИ ушли
безнаказанными. Надежда была в девяносто
первом… Сама же помнишь. Они разворовали не
просто страну…
— Ну да, ну да… "[st_revolution.html Украденная революция]".
Помню. Ты ее наконец опубликовал?
— Нет. Поезд ушел. Уже не актуально.
Политика, в отличие от литературы, продукт
скоропортящийся.
— И зачем тогда было все это?
— Ну, по крайней мере, перепугали всю
Старую Площадь. Уже весело. Хотя… Знаешь,
это мысль. Я ее включу в книгу. В
литературном контексте все будет выглядеть
куда забавнее. Кстати, все забываю тебя
спросить, там, в администрации, ты и эту
статью выдала за свою?
— Ты ведь все равно не поверишь, что бы я ни
ответила?
— Да. Уже не поверю. Ты права.
— Кстати, я недавно в "Эксперте"
процитировала, было, оттуда кусок… Ну,
помнишь, про то, что, мол, во власть должны
придти офицеры с подводных лодок, которые
носят на работу лампочки, вывинченные из
своих прихожих. А в семь утро звонок из
редакции — затонул "КУРСК", никакого
упоминания о подводных лодках в
отрицательном контексте… Я ведь
цитировала, чтобы потоптаться — не придут,
не дадим… А тут — "КУРСК"… Смешно, да?
— Не очень…
— Послушай, ну зачем тебе все это? У тебя же
дочь, в конце концов. Она не только моя, но и
твоя. О ней ты хотя бы можешь подумать? Ну
зачем ты сам перекрываешь себе все
возможности, зачем ты делаешь из себя
законченного маргинала?
— Солнце мое, да что же ты все лезешь с
дурацкими советами! Пойми, тебе просто
мешает, что я есть. Потому что я — последний
из нашего старого круга, который не принял
новых правил. И если я стану таким же, как
все, ты окончательно убедишься, что все
верно, и никак иначе быть не может. А пока я
есть — каждый из вас знает цену тому, чем
занимается. Потому что вы видели меня в
работе, вы хорошо знаете, чего я стою, и
записать меня в "биомассу" — не
получается. Рушится вся стройная картина. И
если есть крошечная надежда, что хоть кто-нибудь
из вас снова станет человеком — то только
благодаря тому, что я своим существованием
не даю вам забыть — можно жить иначе.
Послушай лучше ты меня — бросай все, уезжай
отсюда к чертовой матери, для тебя же это —
"страна пребывания", ты же ее
ненавидишь, зачем ты играешь в чужие игры,
тебя же убьют вместе со всей этой сволочью,
пойми, наконец — тогда будет поздно
объяснять, что ты маленькая девочка,
которая заигралась в крутизну и сама
перестала отличать игру от реальности…
— Нет уж, дорогой, теперь ты меня послушай.
Да, я ненавижу ЭТУ страну, как и любую другую,
впрочем. Но у меня здесь получается карьера,
я здесь иду к власти — в команде, конечно…
Пока, во всяком случае, в команде, а там —
видно будет… И никуда я отсюда не уеду,
потому что больше нигде у меня не будет
такого шанса, и я здесь буду до конца, и если
здесь будут стрелять — я тоже буду стрелять —
за свой шанс… И я никому ничем не обязана,
когда моей дочери нечего было есть, а ты
сидел без работы, и тебе уже перестали
давать в долг — никто мне не помог, я вылезла
сама, и тебя вытащила следом! И я буду писать
о демократии и правах человека, а дома
говорить о быдле и недочеловеках, потому
что никто не мешал всем им вылезти так же,
как вылезла я, а не сидеть на жопе и стонать
о погибшей России. Я буду писать о том, что у
нас, наконец, народился средний класс, и
какой он весь из себя белый и пушистый —
потому что завтра эти идиоты, всерьез
поверившие, что они — "средний класс", а
не просто обслуга, которой чуть больше
платят, станут серьезным электоратом, но
голосовать они будут уже не за Немцова с
Хакамадой, а за меня… Буду писать о том,
какие у нас замечательные олигархи, и как их
надо беречь от таких озверевших
неудачников, как ты… А когда придет время —
если оно придет — я, а не ты буду писать о том,
что всех олигархов надо пересажать, или
перестрелять, или повесить за яйца — как оно
там повернется… Потому что я — уже там, я
напишу первой, и я же буду и реализовывать, а
ты уже вылетел, и ты больше уже не
протолкнешься к кормушке, я тебя туда не
пущу…
— Ладно, маленькая, успокойся.
Развоевалась. Перестань врать хотя бы сама
себе. Та циничная и прагматичная дама,
которую ты из себя строишь, просто не стала
бы тратить столько времени и сил, чтобы
устраиватьть мне все эти пакости, гробить
мне репутацию… Ты уже сама толком не
помнишь, что именно собиралась мне доказать.
Кстати, помнишь, год назад ты сказала — "хорошо
бы встретиться снова года через два, когда
ты уже закончишь книгу, и влюбиться снова…"
Не знаю, как насчет "влюбиться", а книгу
я уже закончил. Вчера лег на место последний
рассказ. Про нас с тобой. Там есть такое
стихотворение. Я ведь никогда не писал тебе
стихов. Только сейчас получилось. Первое, и,
наверное, последнее… Послушай:
…ты мелкими глотками пьешь коньяк
чуть языком по небу поелозив
чтоб отогнать непрошеные слезы
я в детстве тоже отгонял их так
я снова пивом запиваю спирт
и снова собираются ахейцы
нелепые как с перьями индейцы
последние в ком прошлое не спит
и море и гомер все держится на мне
когда я на руках несу тебя к постели
кого же слушать мне когда на самом деле
война любовь и смерть все сходится на
мне…
|
Вот так вот.
— Ты негодяй.
— Я знаю.
— Я тебя люблю.
— Я знаю.
— Что нам делать?
— Попробуй сказать четыре слова.
— Каких?
— Попробуй сказать: "Прости меня. Пойдем
домой".
— Я… я не могу…
— Я знаю…
