Текст:Егор Холмогоров:Зависеть от царя, зависеть от народа…

 ЗАВИСЕТЬ ОТ ЦАРЯ, ЗАВИСЕТЬ ОТ 
 НАРОДА…

 

 Нелюбовь к суду присяжных — вечная тема для консервативных литераторов, 
 журналистов и мыслителей. Тут тебе и обличение продажных адвокатов, которые 
 задурманят голову простачкам, выбранным решать вопросы жизни и смерти, тут и 
 обличение власти пристрастной толпы, которая судит подчиняясь не 
 справедливости, а пристрастиям (например, расовым, как утверждают критики 
 американского суда присяжных). В исторической практике русского суда присяжных 
 вообще имелось позорное дело Веры Засулич, стрелявшей в санкт-петербургского 
 генерал-губернатора и оправданной не потому, что она на самом деле не стреляла 
 (что стреляла — никто не спорил, включая саму подсудимую), а потому, что 
 стреляла из самонаилучших, прогрессивных побуждений.

 В общем, линия критики очевидна: необъективность, подверженность страстям, 
 групповуха-коллективизм, подверженность давлению прессы и ловкости адвокатов. 
 Половина этой критики может быть с тем же успехом отнесена к 
 судьям-единоличникам, а вторая уравновешена рассуждениями о непрозрачности, 
 мафиозности и коррумпированности судейского сословия.

 Другими словами, критика, говорящая об «издержках» суда присяжных, сама по 
 себе еще не основание, чтобы от него отказываться. Если уж критиковать то или 
 иное общественное установление, так это за то, чем оно хорошо, а не за то, чем 
 плохо. «Неправильное» хорошее показательней очевидного плохого. Единоличный 
 суд — это современное опошленное превращение старинного «коронного» суда, то 
 есть суда верховного правителя, монарха, который от имени государства (от 
 своего, по сути, имени) имеет право вынести строгий и справедливый приговор, 
 но сам же может его и смягчить, и отменить, и изменить властью верховного 
 суверена. Королевский судья — это делегат монарха, которому по недостатку 
 времени и ограниченности суверена в пространстве доверено исполнять те или 
 иные его функции. Но — с обязательным правом апелляции «наверх», к самому 
 царскому суду, без которого система становится бессмысленной.

 Суд присяжных тоже не нов, тоже является современным превращением древней 
 идеи, которая у римлян называлась «правом провокации». Приговоренный к смерти 
 мог обратиться непосредственно к римскому народу, который общим голосованием 
 мог отменить приговор, тем самым доказывая, что именно народ — источник 
 верховной власти. Однако весь народ на каждое судебное заседание не соберешь, 
 приходится назначать делегатов, которые как бы отражают мнение народное. В 
 древних Афинах такая представительная делегация осудила на смерть Сократа, но 
 мало кто сомневался в том, что если бы всех афинян опросили, то и тогда 
 философу не миновать бы цикуты. Другими словами, суд присяжных, как и 
 «коронный» суд, есть не более чем замена более древних и более чистых форм 
 суда. Ни обычный судья не имеет права решать «от своего имени», ни присяжные 
 никого не интересуют, если не являются представителями народа. И вопрос 
 выбора, в принципе, сводится к предпочтению зависимости от царя — зависимости 
 от народа или наоборот.

 Хотим ли мы, чтобы нас судил один, который решит все единолично, в 
 соответствии со своей совестью, который может казнить, но равно и помиловать, 
 или же хотим, чтобы нас судили, исходя из вычисленного голосованием 
 среднестатистического здравого смысла? Вопросы эти, впрочем, праздные. 
 Современный суд присяжных не более походит на общенародную процедуру, чем 
 современный судья Российской Федерации на царского посланника. И то и другое — 
 жестокая пародия, лишающая нас права на непосредственную апелляцию к источнику 
 власти.

 Поэтому, возможно, более справедливо другое сопоставление, выводящее 
 современный суд присяжных в Америке из обычая суда Линча, когда случайно 
 сбившаяся толпа народа казнит и милует по своей субъективной справедливости, 
 никого не представляя, кроме себя и своей силы. Но линчеватели имели мужество 
 сами набрасывать веревку на шею, сами приводили приговор в исполнение. Может 
 быть, предложить тем смельчакам, что возьмутся быть присяжными ныне, также 
 самим мылить веревку, чтобы приучить их к мысли о серьезности и 
 ответственности их решения? Но вот беда — на смертную казнь у нас мораторий. И 
 присяжным предстоит решать вопрос лишь о том, достоин ли человек нар и параши 
 в хорошо всем известном мрачном бюрократическом учреждении. Но вопросы этого 
 учреждения лучше уж пусть решают бюрократы по своим устоявшимся правилам. По 
 крайней мере в этих правилах, в отличие от присяжной свистопляски, мы уже 
 научились ориентироваться. Кто его знает, что выплывет в минуту жизни трудную 
 из народного подсознания, представленного присяжными заседателями?