Текст:Егор Холмогоров:Любовь к чужому пепелищу
Пораженчество имеет огромное значение в истории «интеллигенции». Ещё в годы Крымской войны, когда нога врага ступила на русскую территорию «образованное общество» страстно желало только одного, поражения… своего Отечества. В той ситуации, когда все благонамеренные граждане просто обязаны сплотиться вокруг власти, проявить лояльность если не к правительству, то, хотя бы, к стране, даже умные и патриотично настроенные русские интеллигенты, типа Веры Аксаковой продолжали твердить о том, что: «Не внешние враги страшны нам, но внутренние, наше правительство, действующее против народа, парализующее силы духовные».
Иной раз желание поражения собственной родины доходило до сцен почти непредставимых: «Когда в Петербурге сделалось известным, что нас разбили под Чёрной, я встретил Пекарского. — пишет в своих воспоминаниях С. Н. Шелгунов, — Пекарский шел, опустив голову, выглядывая исподлобья и с подавленным худо скрытым довольством; вообще он имел вид заговорщика, уверенного в успехе, но в глазах его светилась худо скрытая радость. Заметив меня, Пекарский зашагал крупнее, пожал мне руку и шепнул таинственно в самое ухо: „Нас разбили!“». Но то либерал, западник и добрый знакомец Чернышевского Пекарский. Ожидать предпочтения Родине перед «прогрессом», а своей армии перед французской от такого человека было бы наивно. Но похожие суждения слышались и из противоположного лагеря. Вот что пишет А. И. Кошелев, славянофил, друг Хомякова: «Высадка союзников в Крыму в 1854 году, последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя нас не слишком огорчили, ибо мы были убеждены, что даже поражение России сноснее для неё и полезнее того положения, в котором она находилась в последнее время. Общественное и даже народное настроение, хотя отчасти бессознательное, было в том же роде». Особенно характерна эта оговорка про «отчасти бессознательное» народное настроение. Присвоивши себе право на «единственно верное» изложение «мнения народного» интеллигенция даже и в мыслях не могла допустить, что народ может быть с нею несогласен.
А ведь казалось совсем недавно ещё отшумели пушкинские строки, обращенные к «клеветникам России» и вот уже «общество» дружно аплодирует мятежным польским панам, убивающим русских крестьян, согласно спасть братьев-славян не иначе как на условии установления у них прочного либерализму, с жадным волнением читает сводки о русских поражениях на Тихом Океане… Пломбированный вагон был отнюдь не свидетельством исключительной подлости и злодейства Владимира Ульянова, а всего лишь финальным аккордом в многолетней партизанской войне, которую вела «элита» России против собственной страны и её правительства. А партизанскую войну остановить не просто.
Сегодняшнее пораженчество, охватившее даже ту часть нашего общества, которая ещё недавно было настроено довольно «патриотично» имеет сходную природу с пораженчеством прошлого. Казалось бы — происходит нечто иррациональное: мы имеем дело с явным и агрессивным злом, с существами, чья жестокость и аморальность много превосходит и реальных и киношных фашистов, правительство проявляет достаточно воли, чтобы уничтожить это зло и достаточно разума, чтобы сделать это максимально эффективно и с наименьшими потерями (например, у наших генералов достаточно ума, чтобы не бросать солдат на «зеленку», в кровавое месиво, а спокойно дождаться зимы), народ в большинстве своем поддерживает войну, несмотря на интенсивную промывку мозгов, устроенную ему в последние месяцы… А «общество» как ни в чём ни бывало коллекционирует слухи о вечном бардаке, с упоением и сладострастием рассказывает о каждом промахе и каждой ошибке властей, раздувает каждую мало-мальскую неприятность в ходе боевых действий и предсказывает, предсказывает и предсказывает грядущие поражения и вереницы цинковых гробов. Поражения все не случаются и не случаются, что не умаляет, впрочем, прорицательского пыла.
Солдаты проявляют подлинный героизм и готовность умирать за Родину, а почитатели цинковых гробов все не унимаются, упорно называя «жертвами войны» тех, кто пал смертью героев. Однако пройдет немало лет, прежде чем новые Ливии опишут их деяния, новые Цицероны и Катоны прославят их в речах, а новые Плутархи создадут жизнеописание тех, кто вел солдат в бой на этой войне. Пока же, общее чувство тех, кому по призванию и профессии положено было бы сказать слово о героях, — досада, даже раздражение на тех, кто своими действиями срывает их замечательные мечтания о грядущих катастрофах и провалах. Это раздражение постепенно сменяется страхом, вечным страхом российского «образованного общества» перед Властью. Хаос, разгром, развал, диктатура — на многое готовы корифеи «общественной мысли». Но только не на появление в России власти, которая способна покончить с паразитическим характером социальных элит.
Пораженчество является неотъемлемой характеристикой псевдоэлиты (точнее — псевдоэлит) российского общества, главным качеством которых является паразитирование на разрыве между верхушечными, правительственными и низовыми, массовыми её слоями. Традиционная социальная элита служит проводником, мостиком между властью и массой, принимая на себя значительную часть правительственных и организационных функций, но, в большинстве своем, не являясь частью государственного аппарата. Это — элита снизу, представляющая большинство общественных корпораций и организующая их сотрудничество с надкорпоративной государственной властью. Элита заинтересована в максимально эффективной работе государства, поскольку тем самым, как для деятельности представляемых ею общественных слоев создаются наиболее благоприятные условия.
Большинство российских элит имеет совсем иной характер. Это элиты назначенные властью или, что ещё хуже, самозванные. Значительная их часть создана в недавнем или же далеком прошлом для того, чтобы облегчить работу правительства, сформировать достаточное количество не находящихся на прямой государственной службе чиновников. Фактически и по сей день большинство наших элит — это административные элиты, совсем слегка разбавленные действительно самостоятельными бизнесменами или же лицами свободных профессий.
Большинство же наших властителей дум и социального капитала — чиновники по сути. Но только чиновники корыстные, понявшие, что много выгоднее не транслировать в массы приказы власти, а шантажировать власть отказом от трансляции этих приказов. Между социальным «низом» и социальным «верхом» в России находится весьма внушительная прослойка, главным делом которой является прямое или косвенное саботирование действий власти. Предназначенная для исполнения приказов эта прослойка нашла себя в их неисполнении, в запугивании властей массовым неповиновением, неблагоприятным общественным мнением и прочими осложнениями условий для осуществления нормальной политической и государственной жизни. Не представляя в действительности ни общественных сил, ни корпораций, лидировать в которых они некогда предназначались российские интеллигенты заняты, по большей части, укреплением собственного бизнеса шантажиста…
Запугивание катастрофой, которая наступит немедленно, если власть не подчиниться требованиям «общественности» стало фирменной маркой вполне узнаваемого политического стиля. Понятно, что стиль этот просто вынуждает его носителей желать власти поражения. Аристократ Пушкин, не дороживший «любовию народной» и менее всего чувствовавший себя переходным ремнем в государственной машине мог позволить себе роскошь быть патриотом. Победы русского оружия и усиление власти никак не угрожали статусу поэта, не слишком рвавшегося «зависеть от царя». «Интеллигентам»-разночинцам прочные военные победы, тем более — массовый патриотический подъем, угрожали всерьез. Власть могла нащупать прямые контакты с обществом, а не с «обществом», обнаружить в нем готовые к спокойному и бескорыстному сотрудничеству силы и обойтись без своих назначенцев. Усложнение и кристаллизация общественной жизни, практически неизбежно сопровождающие каждую войну могли сделать для реального общества излишней зависимость от «общества» мнимого. Поэтому, для своего сохранения, российским «элитам» приходилось старательно культивировать в доступных их влиянию массах недоверие как к намерениям властей, так и к их возможностям, а во власти — страх перед «бессмысленным и беспощадным бунтом» (чаще всего обрушивавшемся не на власть, а на представителей тех самых «элит»). По язвительному выражению М. Н. Каткова: "Либерал от революционера отличается тем, что революционер достает револьвер и говорит правительству: «Сдавайся, а то буду стрелять», а либерал, указывая на революционера с револьвером, говорит правительству «сдавайся, а то он будет стрелять».
Трогательные отношения с врагами внутренними, под стрельбу которых можно было улаживать дела с властью, распространялись и на врагов внешних и на мятежников. «Сдавайся, тебя все равно побьют», — говорит сегодня пораженец. «Сдавайся, а то басаевы захватят ещё один роддом», — повторяет он ещё раз, краешком глаза поглядывая на Басаева в надежде, что тот не подкачает. Небескорыстный посредник, внушающий низам ненависть к «бездарному» правительству, а правительству страх перед «непокорными» низами оказывается в критической ситуации опасен.
Сегодня пораженцы перешли в решительное наступление, используя и действительные и выдуманные (в большинстве случаев) промахи власти. Им необходимо срочно дискредитировать власть, приобретающую независимую от поддержки «тусовки» легитимность, власть, которая готова собрать «общественность» в один кулак и признать её максимум одной из общественных коропораций и поставить её работать на общую пользу. Потому и звучит: «У власти одни пустышки. Никакой программы нет. Они опять обманут, опять предадут, опять нагреют. Никому нельзя доверять». Странно, но соседа, который выскажет столь «здравые» суждения относительно житейских вопросов мы, скорее всего, более не станем принимать в своем доме. А вот тех, кто с той же степенью параноидальной безответственности рассуждает о политике — принимаем. Мало того, постепенно сдаемся под их ударами.
Между тем — положение, в котором «элита» общества едва ли не обречена быть пятой колонной, а патриотическая позиция является фактически разрушением этой «элиты», является совершенно нетерпимым, по рукам и ногам опутывая все возможные социальные и политические преобразования. Россия поставлена перед необходимостью изменить саму структуру общественного механизма. Лозунг: «Огонь по штабам» должен встать на повестку дня. Власть должна тем или иным способом изъять из оборота, «политическую тусню, обитающую в пределах Садового Кольца», как однажды выразился Владимир Путин. Власть обязана опереться на лояльные ей силы во всех общественных группах, тем самым повлияв на изменение расстановку сил и в самих этих группах. Обществу необходимо покончить с навязываемой ему дурной привычкой к оппозиционности. Если власть настолько плоха, что ей не верят, — это повод, чтобы её изменить. Если никакого реального потенциала к изменению нет, стало быть власть достаточно хороша и сильна, чтобы сохранять к ней лояльность, ни с предательством, ни с пораженчеством не совместимые. Только совместные действия власти и общества (а не «общественности»), позволят стране избавиться от скорее навязываемого ей, нежели действительно имеющегося комплекса вечного неудачника, а настроенным на победу и созидание социальным силам — от чреватого катастрофой шантажа.