Текст:Коллин Клири:Какова метафизика левых?

Какова метафизика левых?

What is the Metaphysics of the Left

Автор:: Коллин Клири
Collin Cleary

Дата публикации:: 24 июня 2019, 25 июня 2019

Переводчик:: Вячеслав Ларин

Язык оригинала:: Английский язык

Язык перевода:: русский

Предмет:: Левые движения

Шаблон: п·о·и

Форма: о·с

Метафизика — это наука о реальном. Это самая фундаментальная ветвь философии; другие философские идеи проистекают из метафизических убеждений или основаны на них. Например, эпикурейский принцип, согласно которому удовольствие является высшим благом, является выводом из материализма и отказа от веры в загробную жизнь. Однако о метафизике можно вести речь и вне контекста философских систем. Другими словами, люди, которые не интересуются философией, а также группы, движения и даже целые общества, могут быть рассмотрены как имеющие метафизические предпосылки, так же как они имеют предпосылки или даже сознательные убеждения в отношении этики или политической философии.

Это первое из двух эссе, в которых я попытаюсь ответить на вопрос: «Какова метафизика правых?» (Этот вопрос является названием второго эссе). Моя методология будет косвенной. Я начну не с обзора старых идей и теорий и, конечно, не с текстов, а с описания метафизики, которую мы интуитивно и страстно отвергаем: метафизики левых. Отсюда и название настоящего эссе. Разграничение наиболее фундаментальных, основополагающих предпосылок левого мировоззрения — его метафизики — позволит нам косвенно определить, какой должна быть наша собственная метафизика. Таким образом, моя процедура будет начинаться с определения, в сущностных понятиях, именно того, что представляют собой левые, против которых мы так сильно выступаем. Затем я воспользуюсь этим обсуждением, чтобы в следующем эссе понять, какой должна быть метафизика правых.

Я предлагаю эти эссе только в качестве интересного эксперимента: в какой степени мы можем определить наши глубокие метафизические убеждения из рассмотрения того, что мы отвергаем? Мой подход может также помочь нам преодолеть некоторые противоречия среди правых, позволив нам выявить наиболее фундаментальные убеждения, которые мы разделяем.

1. Пять левых головоломок[править | править код]

Поначалу позиции левых могут показаться странным набором разрозненных идей. Однако есть одна идея, которая звучит раз за разом, — это настойчивость в отношении равенства или, точнее, как мы увидим в дальнейшем, одинаковости. Эта идея со временем стала более радикальной. То, что начиналось как скромное требование, чтобы все группы, несмотря на их различия, были равны перед законом (и перед Богом) превратилось в утверждение, что все эти различия являются просто кажущимися (то есть нереальными). Со всей очевидностью это обнаруживается по крайней мере в пяти областях:

А. Пол.[править | править код]

Первоначально феминизм выступал просто за предоставление женщинам тех же юридических прав, что имели мужчины; за более свободный доступ к образованию и определенным возможностям карьерного роста. Сегодня левые пришли к позиции, что то, что когда-то считалось естественными различиями между мужчинами и женщинами есть «социальный конструкт» — иными словами, всё это просто кажется. Любое утверждение, что мужчины обладают способностями, которых нет у женщин, запрещено (Однако утверждение обратного допускается — это первое противоречие, с которым мы столкнемся). Однажды одна феминистка сказала мне, что женщины в среднем физически не так сильны, как мужчины, просто потому что женщинам сказали, что это так.

Таким образом, значение анатомических различий отвергается или объявляется несущественным. Но как насчет того факта (для примера), что у среднестатистического мужчины уровень тестостерона в десять-двадцать раз выше, чем у среднестатистической женщины, и что этот гормон связан с физической силой и агрессией? У социальных конструктивистов нет реального ответа на это; вместо этого они просто пытаются закрыть рот любому, кто упоминает об этом. Таким образом, фундаментальная позиция левых заключается в том, что факты не имеют значения, то есть реальность не имеет значения. Об этом я много скажу в следующем разделе.

Раньше феминистки и социальные конструктивисты неохотно признавали определенные анатомические различия между мужчинами и женщинами — например, что у мужчин есть пенисы, а у женщин — нет; что женщины могут рожать, а мужчины — нет, и так далее. За последние несколько лет всё это было сметено трансгендерной идеологией. Я рассматриваю эту позицию как апофеоз «социального конструктивизма» и, в определенной степени, самой левой идеологией по причинам, о которых я расскажу позже. По мнению левых, сейчас действительно можно сказать, что у некоторых женщин есть пенисы, а некоторые мужчины способны рожать. Но что делают этих «женщин» женщинами и эти «мужчин» мужчинами? Ответ не имеет ничего общего с биологическими фактами — опять же, факты не имеют значения. Вместо этого определяющим фактором является субъективное состояние: если биологический мужчина считает себя женщиной, то он фактически является женщиной, и требуется, чтобы в нашем субъективном представлении он тоже был женщиной, то есть мы должны фактически считать, что это женщина; не верить этому аморально (Примат субъективности или субъективных представлений окажется центральной опорой левой метафизики).

Учитывая, что мужественность и женственность являются «конструктами», левые также постоянно говорят нам, что мужественность и женственность могут быть такими, какими мы хотим их видеть. Таким образом, какими бы мужеподобными ни казались нам какие-то женщины, нам запрещено говорить, что они «не женственны», ведь у кого есть право определять, что «женственно», а что нет? Точно так же нам постоянно говорят, что «новая мужественность» поднимает голову, и что жизненно важно научить ей мальчиков (которые должны быть спасены от старой «токсичной мужественности»). Эта «новая мужественность» оказывается при этом довольно женственной. Но, опять же, это недопустимое утверждение, поскольку оно предполагает наличие некоего базового уровня, «естественной» мужественности и женственности.

Поэтому мы приходим к простой и очевидной проблеме: если нет «естественной» мужественности и женственности; если и то, и другое буквально может быть чем-угодно, что мы хотим подразумевать под этим, то оба этих понятия является ничем. Но если оба они являются ничем, то не являются ли они в таком случае одинаковыми? (Если F = 0 и M = 0, то F = M.) И если они одинаковы, почему тогда мы вообще их различаем? Похоже, это reductio ad absurdum, но для левых это, безусловно, не так. Эта «логика» на самом деле является кульминацией позиции левых: их цель не в том, чтобы «переопределить» мужественность и женственность, а в том, чтобы полностью покончить с ними. Вне всяких сомнений, эта позиция, как уже упоминалось, опирается на прямое отрицание биологических фактов.

Кроме того, можно упомянуть два очевидных противоречия. Во-первых, если мужское и женское начало может быть тем, чем хочется (на самом деле, если возможно неограниченное количество «полов»), то не являются ли трансгендерные люди, которые одеваются как противоположный пол или которые перенесли операцию по смене пола, худшими, самыми подлыми пропагандистами гендерных стереотипов? Если «женщины могут иметь пенисы», то не является ли «трансгендерная женщина», у которой хирургическим путем удален пенис, нуждающейся в строгой лекции по социальному конструктивизму? И если гормоны не имеют ничего общего с мужественностью или женственностью, то почему трансгендерные люди выстраиваются в очередь, чтобы получить гормональную терапию? Разве их сознание не нуждается в корректировании?

Второе противоречие связано с риторикой «разнообразия» («diversity»), которая обычно сопровождает любой вид левой политики идентичности (Leftist identitarianism). Как часто отмечалось, левые стремятся продвигать идею о том, что наша сила заключается в наших различиях — различиях, наличие которые необходимо «праздновать», одновременно отрицая или опровергая доказательства существования реальных различий. Этот пункт ещё более применим к нашей следующей теме, расе, но он также может быть упомянут здесь.

Углубляясь в изучение левой идеологии, многие из моих читателей обнаружили, что это напоминает падение вниз головой в бездонную яму противоречий. Однако очень важно понимать, что противоречия не просто допускаются левыми случайно, но являются неотъемлемой частью этой идеологии. Я объясню причины этого позже. Также я должен отметить, что ответ на всё вышесказанное мной не может заключаться в том, что речь шла только о «крайне левых». Ведь большинству умеренных левых также не нравится оспаривать любую из перечисленных позиций. Как заметил недавно Джеф Костелло в статье на этом сайте (сайт Counter-Currents — прим. Переводчика):

«Это одна из психологических странностей либерализма: неспособность умеренных либералов реально выступить против чокнутых радикалов. Видите ли, они одержимы ноющим ощущением, что эти радикалы представляют собой „более чистую“, более преданную форму их собственного идеализма. Вот почему даже самые умеренные левые будут колебаться, прежде чем осуждать коммунистическую тиранию. У них есть совесть. Они видят, что далекие-далекие крайне левые позиции — это то, куда могли бы привести их собственные идеалы, если бы они были просто последовательны и достаточно бескомпромиссны. И они правы».

B. Раса.[править | править код]

Многое из того, что я уже сказал относительно левых заявлений о половой проблематике, относится и к их трактовке расы. Здесь снова различия «социально сконструированы»; то есть очевидно являются кажущимися. Здесь наблюдается та же историческая траектория развития. Когда-то давно доброжелательные люди просто выступали за равенство представителей разных рас перед законом, но они никогда и не мечтали отрицать естественные различия между ними. Теперь различия прямо отрицаются — при этом одновременно говорится о том, что различия должны рассматриваться как наша сила. Снова факты и доказательства объявляются не имеющими значения. У левых нет никакого реального способа взаимодействия с научными данными, которые явно указывают на весомые поведенческие, когнитивные и анатомические различия между расами. Вместо этого науку просто отвергают, навешивая на неё ярлыки («расизм») или обвиняя любого, кто осмелится упомянуть об этом. (Одновременно, конечно, левые заявляют, что они «за науку» и проецируют свои фактические антинаучные и анти-фактические предубеждения на своих «консервативных» противников).

Подобно тому, как левые отрицают врожденные различия между полами, но при этом неуклонно поощряют критику мужчин и мужественности, они также отрицают биологическую реальность расы, одновременно осуждая целую группу людей: белую расу (которую они, кажется, без труда определяют, обобщают или обвиняют во многих мировых проблемах). Опять же, здесь нет логического способа разобраться в противоречиях. Здесь следует искать психологическое объяснение такой противоречивости.

C. «Культура».[править | править код]

Фундаментальным для левых сегодня является культурный релятивизм. Критика незападных культур по сути запрещена, даже если эти культуры действуют диаметрально противоположно левым ценностям. Общеизвестно, что, хотя левые не испытывают ничего, кроме презрения к «сексизму», «женоненавистничеству» и «гомофобии», которые практикуют (некоторые) христиане, с исламом они обращаются мягко. И это несмотря на тот факт, что все, что левые ненавидят в христианстве, присутствует и в исламе, но увеличено десятикратно — обязательное покрытие головы и других частей тела, (…) и смертная казнь за гомосексуализм (одиннадцать мусульманских стран наказывают гомосексуализм смертью; иным образом данное деяние наказывается в большинстве других мусульманских стран, и ни одна из них не разрешает однополые браки). Трудно не рассматривать этот двойной стандарт как проявление чего-то иного, как не сильной ненависти к себе левых европейцев (white) — ненависти ко всему белому и западному. (…) Я вернусь к теме этой ненависти к себе и нигилизма во втором разделе.

Культурный релятивизм является предзаданной позицией левых, и он предписывает не считать никакие культурные стандарты абсолютными и не делать никаких суждений о культурных различиях. Кроме того, культурные релятивисты утверждают, что все ценности и перспективы обусловлены культурой и что не существует «взгляда из ниоткуда», который позволил бы выйти за пределы культурного контекста и критиковать данную культуру или иные культуры. Несмотря на то, что левые придерживаются этой позиции, они не видят проблем с оценкой западной культуры (и западных субкультур, таких как христиане, американские южане и консерваторы) с имплицинтной абсолютной левой позиции: «взгляда из ниоткуда», который каким-то образом обладает трансцендентным культурным контекстом. Однако, когда возникает перспектива критики незападных культур, эта точка зрения объявляется невозможной.

Левые считают, что все культуры, кроме западной, одинаково ценны и достойны восхваления. Все они признаны достойными включения в «мультикультурное общество» (и считаются полностью совместимыми друг с другом) — за исключением, опять же, западной культуры, которая вообще не обладает благами, которые могли бы её спасти в этом отношении, и которая потому должна исчезнуть, чтобы освободить место для других. То, что левые идеалы «включения» и «мультикультурализма» сами являются продуктами западной культуры, удобно забыть. Если об этом упоминается, то, скорее всего, будет дан ответ, что эти ценности являются не исключительно западными, но универсальными. И это несмотря на то, что в других случаях левые, как правило, отрицают наличие универсальных ценностей, и утверждают, что сама эта идея — просто последний вздох западного империализма. (Как я затрону в следующем разделе, именно левый мультикультурализм является последним вздохом западного империализма).

Таким образом, в левом подходе к «культуре» можно обнаружить паттерн, очень похожий на тот, который мы обнаружили в отношении расы и пола: различия отрицаются или преуменьшаются и в то же время объявляются крайне важными. Аналогично с выдвигаемой идеей фундаментального сходства рас и полов, в отношении культуры левые также убеждены, что все культурные группы обладают предзаданной идентичностью. Защита мультикультурализма была бы невозможна без этого предположения. Как все «разнообразные» культуры будут жить в одном обществе? Только в силу общих, универсальных, межкультурных ценностей, которые (так надеются) важнее для каждой группы, чем ценности, которые их отличают. Другими словами, для левых «культурные различия» являются поверхностными чертами, маскирующими фундаментальную одинаковость. Эта одинаковость считается, по сути, символом веры, и любое предположение, что культурные различия глубоки и могут сделать некоторые культуры несовместимыми с другими, просто отвергается.

D. Мораль.[править | править код]

Как я уже говорил в своей статье о «Праведном разуме» Джонатана Хайдта, левые, как правило, обладают только двумя моральными «рецепторами вкуса» (если использовать язык Хайдта): «заботой» и «справедливостью». «Забота» проявляется как сострадание — хотя в последнее время левое сострадание было направлено на всех, кроме представителей их собственной расы или нации. (Интересно, реально ли такое сострадание или это просто маска, скрывающая злобу, которую они испытывают к себе подобному?) Известно, что левые также очень обеспокоены тем, чтобы убедиться, что все «справедливо», хотя теперь это обычно понимается как «равно» (или «одинаково»). Многие из особенностей левых, которые я обсуждал до сих пор, могут быть поняты как следствие своего рода извращения основы «справедливости». (См. вторую часть моего эссе о Хайдте для получения дополнительной информации.)

Тем не менее, когда их просят задуматься о морали или моральном суждении как таковом, по умолчанию левые придерживаются этического релятивизма. Таким образом, очень часто встречаются левые, которые заявляют, что мораль относительна, и что не может быть вынесено абсолютных моральных суждений, — они же затем, в другом контексте, выносят решительные и абсолютные моральные суждения, настаивая на том, что любой, кто с ними не согласен, является злом. Здесь есть противоречие в противоречие — в том, как часто формулируется релятивистская позиция. Левые иногда утверждают, что, поскольку мораль относительна, мы должны быть терпимы к моральным различиям, не обращая внимания на тот факт, что если мораль действительно относительна, то невозможны вообще никакие требования в отношении того, что нам следует делать. Если мораль относительна, то терпимость не более оправдана, чем нетерпимость.

Подавляющее большинство левых не замечают всех этих противоречий. Если их упоминают, левые обычно раздражаются и быстро забывают, что им вообще что-то говорили. Конечно, как я отмечал в своем эссе о Хайдте, релятивизм часто служит левым в качестве тактического устройства: они возвращаются к этой позиции, когда сталкиваются с моральными суждениями, с которыми они не согласны; что касается их собственных суждений — их они считают абсолютными и не относительными. Однако было бы ошибкой рассматривать это как осознанную тактику. Хотя некоторым из нас может быть трудно это понять, но большинство людей чувствуют себя комфортно в своих противоречиях, когда их не требуют противостоять им. И, как мы уже отметили, противоречивость на самом деле является одной из неизменных черт левой идеологии.

Очевидно, что левые оправдывают этический релятивизм в рамках уже знакомой нам модели: отрицания различий и настаивания на общей или основополагающей идентичности. Все этические суждения фундаментально «равны» в том смысле, что все они одинаково не способны судить о чем-либо; никто не может быть честнее или лучше, чем кто-либо другой. Кроме того, элемент «субъективного состояния» является доминирующим: релятивисты часто формулируют свою позицию как утверждение, что «если тот или иной человек думает, что Х морально, то так и есть — для него» — как, например, биологический мужчина может быть женщиной (на самом деле — настоящей женщиной), если «она» думает, что он — это «она».

Субъективизм релятивистской позиции также очень четко выражен в тенденции обсуждать этические вопросы в терминах «ценностей». Язык ценностей неизбежно вызывает перекос любого обсуждения этики в сторону релятивизма, даже когда это не было запланировано, так как ценности индивидов, как очевидно, очень относительны. Я ценю некие вещи, которые не ценит мой сосед, и во многих случаях кажется нелепым утверждать, что он должен ценить то, что я ценю (например, приглушенные цвета или горячий кофе). Обрамление дискуссий об этике в терминах «ценностей» теперь настолько повсеместно, что большинству людей кажется невозможным использовать любой другой язык. (В более старом вокабуляре упоминаются скорее «добродетели», нежели «ценности»).

Тот же субъективизм можно увидеть в релятивистской тенденции ставить все этические вопросы как вопросы «выбора». Эта ситуация наиболее знакома по спору об абортах. Так, например, говорят, что выбор зависит от индивидов, будто это каким-то образом должно означать, что все варианты одинаково обоснованы. Легко заметить, что эта позиция совершенно бессодержательна. Все этические проблемы — это проблемы выбора: этика пытается определить, какой выбор правильный, а какой неправильный. Поэтому ответить на этический вопрос, сказав «это выбор» — ничего не значит.

В определенных пределах левые будут утверждать, что все выборы являются действительными, то есть все они одинаково допустимы и одинаково не допустимы. Это особенно относится к тому, что истолковывается как «образ жизни». До тех пор, пока жизненный выбор не причиняет вреда другим, он считается полностью обоснованным и неуязвимым для критики. Предотвращение вреда является оборотной стороной принципа «заботы» Хайдта, и, как он сам указывает, левые моральные идеалы почти полностью ограничены этим основанием, плюс тем основанием, что касается «справедливости». Это серьезно обнищавшая этика, поскольку, помимо прочего, она почти полностью исключает любую концепцию соответствия идеалам личного совершенства.

Для левых высокие качества морали заключаются исключительно в «справедливом» и «сострадательном» отношении к другим. Однако нет никаких обязательств перед собой; иными словами, нет никакой необходимости развивать свое тело и разум, сдерживать аппетиты и дисциплинировать себя. «Образ жизни» бездетного гея-гедониста считается таким же «обоснованным», как и образ жизни человека, который жертвует собой, чтобы поддерживать семью. Оба являются просто «выбором». Выбор быть толстым неряхой и выбор быть олимпийским атлетом — оба «обоснованы». А левая практика «справедливости» и «сострадания» часто заключается просто в «подтверждении» права каждого человека на то, чтобы его оставили в покое, чтобы он мог устраивать беспорядок в своей жизни по своему усмотрению (По этой причине «либертарианство» фактически ближе к левым, чем к правым). Вера левых в «выбор» кончается, когда речь заходит о тех, кто решает не согласиться с ними.

Е. Истина.[править | править код]

Здесь мы подошли к фундаментальному вопросу, который я уже затрагивал неоднократно. Учитывая все вышесказанное, это можно объяснить довольно просто. Левая позиция в отношении истины также является эгалитарной и субъективистской, хотя и здесь она противоречива. Все утверждения об истине одинаково действительны. Что-то может быть «верно для вас», но не «верно для меня». Такой язык сегодня настолько распространен, что считается ничем не примечательным, и можно даже услышать, как консерваторы говорят так. Такие заявления, однако, буквально непоследовательны. Я буду обсуждать основные метафизические предположения, лежащие в основе выбора этого языка, когда в следующем разделе я перейду к своим кратким комментариям о левой идеологии.

Проблема трансгендеров раскрывает отношение левых к истине так полно, как можно было того хотеть: вещи верны, когда в них верят; мужчина — это женщина, если он верит в это. Когда, как это часто происходит в настоящее время, кто-то заявляет, что он оскорблен тем или иным образом, ответ левых фактически отвергает идею о том, что возможен какой-либо анализ того, является ли истец разумным. Все, что имеет значение, это, опять же, субъективное состояние заявителя: если он чувствуют себя оскорбленным, то он оскорблен и должен быть умиротворен. При этом не будет принято никаких мер защиты предполагаемого обидчика.

Ранее я отмечал, что, сталкиваясь с фактами, которые противоречат их взглядам на, скажем, расы или половые различия, левые просто отвергают доказательства или вступают в спор ad hominem. Однако на самом деле все гораздо хуже. Часто левые прибегают к явному отказу от самой идеи существования фактов. При этом нет ответа, почему они не замечают, что утверждают как факт то, что фактов не существуют. Как отмечалось ранее, выявление противоречий в левой позиции будет просто отброшено. Это потому, что сама логика теперь подвергается нападкам как маскулинная, империалистическая и расистская. Это факт, что фактов не существуют; это объективная истина, что истина относительна; и из логики следует, что логика — это инструмент белого превосходства. Если вам кажется, что левая позиция становится хаотичным и ядовитым водоворотом постоянно меняющихся и противоречивых идей, то в этом-то и весь смысл.^[1]

Published: June 24, 2019 | This entry was posted in North American New Right and tagged articles, Collin Cleary, contradictions, gender politics, metaphysics, morality, North American New Right, originals, race, reality, social constructivism, subjectivism, the left, the Leftist mind, transgenderism, truth.

Источник: https://www.counter-currents.com/2019/06/what-is-the-metaphysics-of-the-left-part-one/

Перевел Вячеслав Ларин, писатель, юрист, автор проекта ODAL.

2. Воля к ничто: сущность левой метафизики[править | править код]

Теперь мы можем отойти от этих наблюдений и сделать некоторые общие выводы о метафизике левой идеологии. Тем не менее я убежден, что читатель, поймет, что я определяю метафизику, которая лежит в основе левой идеологии. Не все принципы этой метафизики явно поддерживаются левыми, хотя многие из них находят такую поддержку. В некоторых случаях я буду выявлять подтекст левых позиций, который многие левые категорически отрицают и от которого отрекаются. Тем не менее я уверен, что мои наблюдения правильно определяют глубокие предпосылки и конечные логические последствия левых идей. Я должен также заранее сказать, что я считаю невозможным обсуждать левую метафизику без обсуждения левой психологии. В этом я в целом согласен с Ницше — как и по ряду других вопросов, как вскоре увидит читатель.

В предшествующем обсуждении мы видели, как снова и снова возникают два элемента: (1) радикальное эгалитарное отрицание различий и настойчивость в отношении одинаковости (в причудливом сочетании с риторикой, празднующей различия); и (2) настаивание на примате субъективных состояний над фактами. Мы можем назвать их первыми двумя «постулатами» левой метафизики. Но что порождает эти необычные «постулаты»? Я считаю, что основной причиной нападок на различия и подтверждающие их доказательства является восстание против иерархии. Другими словами, у левых аллергия на различия, потому что признание различий ведет к признанию превосходства и неполноценности. Чтобы увидеть разницу, мы должны сделать сравнения — и в большинстве случаев это приводит к суждениям относительно ранга или ценности. Например, тот факт, что у мужчин есть пенисы, а у женщин — влагалища, не ставит перед нами вопрос, что лучше и что хуже (по мнению большинства людей). С другой стороны, если мы (честно) сравниваем мужчин и женщин как шахматистов, невозможно избежать ранжирования одной группы над другой.

По мнению правых, иерархия — это просто естественная часть жизни. Что может побудить кого-то отрицать её или восстать против неё? Вот где Ницше нам наиболее полезен. Позиция Ницше состояла в том, что левый эгалитаризм (в оригинале anti-egalitarianism — ошибка автора — прим. переводчика) возник из того, что он называл ressentiment: ressentiment низшего по отношению к высшему. «Зависть» была бы другим способом выразить это. Эта теория так хорошо известна большинству моих читателей, что не нужно подробно её расписывать. Основная идея заключается в том, что слабые или неполноценные телом, разумом или духом, склонны ненавидеть тех, кто обладает добродетелями, которых они лишены. Эта ненависть может выражаться во многих формах. Одной из форм является то, что Ницше назвал «переоценкой ценностей», при которой «раса рабов» объявляет достоинства вышестоящих лиц пороками. Иными словами, рабы, имея дело с тем фактом, что они не обладают (и, возможно, не могут обладать) определенными добродетелями, заявляют, что на самом деле эти добродетели являются пороками.

Ницше явно в этом что-то смыслит, и его теория ressentiment и «морали рабов» действительно дает нам мощный инструмент для понимания левых. Например, многие выражения феминизма, похоже, прямо движимы ressentiment. Как часто отмечалось, огромная ирония большинства форм феминизма заключается в том, что они высмеивают женственность и косвенно поддерживают мужественность как идеал, к которому должна стремиться женщина. Конечно, это делается одновременно с атакой на мужественность. Ницшеанская психология кажется здесь довольно очевидной: радикальные феминистки рассматривают свой женский пол как своего рода недуг и обижают мужчин за обладание качествами, которые они никогда не смогут полностью или естественным образом развить. То же самое верно в отношении женоподобных, феминизированных или просто ненадежных мужчин, которые высмеивают проявления мужественности (например, книжный червь, который унижает «жокеев», но тайно им завидует). Другим очевидным примером является недавний феномен, когда толстые люди утверждают, что жир красив (и даже полезен!), а «стройность» — это угнетение и ненависть.

Где Ницше абсолютно прав, так это в том, что касается связи левой идеологии со слабостью и ненадежностью. Практически у каждого левого доктринера, которого я когда-либо знал, как-то не хватало, физически или духовно, по крайней мере, некоторых качеств, которые сделали бы его хорошо подготовленным для решения жизненных проблем. С этой темой мои читатели уже также хорошо знакомы. Она многократно обсуждалась правыми, часто с большой радостью. Были даже широко разрекламированные научные исследования, показывающие, что левые, как правило, физически слабее и менее привлекательны, чем люди, идентифицирующие себя как консерваторы.

Конечно, иногда слабость не сразу очевидна для глаз. Практически все левые, которых я близко изучал, даже если они не были явно уродливы или непривлекательны, демонстрировали высокий невротизм; тенденцию сдавать перед некоторыми более жесткими фактами жизни, гадливость к сильным моральным суждениям (других людей); тенденцию к чрезмерному сопереживанию (часто с теми, кто меньше всего заслуживает эмпатии); недостаток телесной бодрости и (у мужчин) недостаток мужской уверенности в себе и мужских способностей (если не всех из них, то некоторой комбинации).

Ressentiment не всегда очевиден у этих левых. Но он обычно имеется, кипит под поверхностью. И как его может не быть? Левые всегда подвергают сравнению людей, которых они явно осуждают. (Делать такие сравнения — просто неизбежный аспект человеческой натуры.) И они находят то, чем хотели бы сами обладать. Таким образом, возвращаясь к нашей первоначальной теме, отрицание различий левыми проистекает из отвращения к иерархии, которое, в свою очередь, связано с их признанием (сознательным или подсознательным), что им есть что терять при узаконивании иерархий. И, по крайней мере, некоторая часть из их жалости к другим является выражением того факта, что у них есть склонность — из-за их собственного глубоко укоренившегося чувства неполноценности — отождествлять себя с неудачниками, проигравшими, отверженными и даже преступниками.

К теории Ницше я бы добавил ещё одно наблюдение. В своих заметках я сформулировал теорию, которую я люблю называть «невыносимым одиночеством белой расы». Это громоздкое обозначение для теории, которая все ещё находится в зачаточном состоянии, но я не могу найти лучшего способа обобщить эту мысль. Она говорит о тенденции, которую я заметил среди белых либералов. Когда возникает вопрос о расовых и национальных различиях, некоторые, кажется, движимы особым желанием поверить, что их собственная сущность является общей сущностью. Это, конечно, находится в прямом противоречии с их претензиями на празднование «разнообразия», а также с их самопровозглашенным «критическим расстоянием» от своей собственной белой натуры. Но правда в том, что многие левые на каком-то глубоком уровне хотят верить, что под поверхностными различиями все на самом деле одинаковы, что в действительности означает, что все на самом деле белые.

Это можно увидеть в упрямой, оптимистической вере, с которой белые либералы придерживаются идеала мультикультурализма — который сработает только в том случае, если все народы проявят типично белую, Западную приверженность терпимости, верховенству закона, религиозной свободе и другим идеалам. Это также видно в вере, которую они проявляют в бесконечных, очень дорогих попытках «вырастить» чернокожих в виде симулякра белых (хотя, конечно, так никогда и не говорится). Идея о том, что различия между народами могут быть радикальными и что белые могут быть очень одинокими в определенных отношениях (на самом деле уникальными), кажется абсолютно невыносимой для этих левых. Именно эта тенденция среди белых либералов побуждает меня называть левых, как я отмечал ранее, «последним вздохом западного империализма». На этот раз империализм переименован в «мультикультурализм»: все народы будут обращены на белые, Западные пути, не экспортируя эти пути, а импортируя тех людей, которые затем проявят свою внутреннюю белую сущность и будут жить вместе долго и счастливо. Если внимательно рассмотреть этот вопрос, трудно избежать вывода о том, что, по иронии судьбы, именно левая идеология (Leftism) является истинным белым превосходством.

Излишне говорить, что отрицание различий и иерархии является ненадежной позицией. Доказательств, свидетельствующих против этого, слишком много. Как мы видим все время в данный момент, левые пытаются совладать с этими фактами, отвергая данные против их взглядов и запугивая критиков, заставляя их молчать. Однако это не очень эффективная стратегия, поскольку доказательства все ещё существуют. В результате, левые выработали идеологический ответ на проблему, связанную с тем, что их взгляды не соответствуют действительности. Их ответ — отрицать, что существует такая вещь, как реальность. Здесь мы приходим к дальнейшим постулатам левой метафизики.

«Реальность», отрицаемую левыми, лучше описать как «природу». Для наших целей мы можем определить природу просто как то, что существует независимо от человеческих мыслей, намерений, чувств и убеждений. (Я не утверждаю, что в субъектности человека нет ничего «естественного»; я просто отличаю то, что существует от того, что, как мы думаем, существует или надеемся, что существует.) Именно эта реальность отрицается левыми для всех замыслов и целей. Однажды я разговаривал с академической феминисткой, которая действительно утверждала, что нет такой вещи, как природа; что природа является «конструктом».

Левые не отрицают природу или реальность в духе феноменалистов или идеалистов Берклея: они не отрицают буквально, что что-то существует — нечто, о чем мы знаем. Скорее, они фактически отрицают, что существующее, обладает идентичностью. (Я испытываю желание сказать «фиксированной идентичностью», но это на самом деле излишне.) Всё, что существует, обладает идентичностью, в смысле наличия данных определенных черт, а не других. Вещи могут приобретать новые черты (или терять те, которые у них уже есть), но это потому, что их идентичность включает в себя определенные возможности, а не другие. Это обладание определенной идентичностью фактически делает вещи реальными. Само различие между тем, что реально, и тем, что мнимо (или является созданием человеческой субъективности), формируется из нашей встречи на раннем этапе развития с тем, что противостоит нашим намерениям, потому что оно обладает идентичностью, которой мы не можем полностью манипулировать и которая не поддается контролю.

Леволиберальная (Leftist) метафизика является наиболее крайним выражением общей метафизики современности, которая утверждает, что всё может быть манипулируемым людьми. Как сказал другой автор Counter-Currents (D. H. Lawrence’s Critique of Modernity, Part 1 — прим. переводчика):

«Для современных людей природа кажется нереальной, потому что для них она недоработана: она ждет, чтобы мы наложили на нее свою печать; чтобы „превратили её во что-то“. Поэтому природные объекты всегда имеют статус простых потенциалов: потенциалов, которые можно было бы перерабатывать, улучшать, или повторно использовать, или переустраивать каким-либо образом».^[2]

Это отрицание идентичностей, которые существуют вне зависимости от человеческих замыслов, является коренным метафизическим предположением, лежащим в основе целого множества левых глупостей. Доктрина «социального конструкта» прямо и очевидно зависит от нее. Все «текуче»: мужчины могут стать женщинами, а женщины могут стать мужчинами; раса — это иллюзия, и нет никаких врожденных расовых идентичностей. Левые аргументы в пользу этих позиций завязаны на обращении к пограничным примерам и утверждении, что «все есть спектр». Пограничные случаи существуют, но выводы, которые левые делают из них нелогичные заключения. Как отметил где-то Грег Джонсон, в соответствии с логикой левой идеологии, поскольку цвета находятся в спектре, потому не существует таких вещей, как зелёный, синий, жёлтый и так далее. Можно расширить эту логику, утверждая, что «естественных видов» вообще не существует, даже в отношении того, что мы называем видами. И некоторые левые, особенно ученые, действительно заявляют об этом. Те же ученые обвиняют любого верующего в подлинную идентичность в грехе «эссенциализма» (где «сущность» понимается как «внутренняя идентичность»).

Если нет определенных идентичностей, то нет «истины», поскольку истина — это признание идентичностей и состояний вещей, которые существуют независимо от нашего разума. Для левых «истина» может быть сохранена только в смысле «моя истина» или «ваша истина». Конечно, это толкование истины сохраняет слово, но скрывает его значение: сказать, что что-то «истинно для меня», просто означает, что я верю в это. Таким образом, левые не могут отличить простую веру от знания. Мы также должны отказаться от обращения к «фактам», поскольку «факт» — это просто нечто, известное как истинное. Кроме того, факты — всего лишь инструменты угнетения — или так утверждают академические левые и SJW (В определенном смысле это действительно так: те, чья идеология расходится с реальностью, должны обязательно испытывать угнетение апелляцией к фактам).

Излишне говорить, что логика тоже оказывается за бортом. Как Айн Рэнд никогда не уставала указывать (правильно), логика основывается на законе непротиворечия, который в свою очередь опирается на закон идентичности: что-то не может обладать свойством X и не обладать им в то же и в том же отношении; что предполагает, что вещи имеют конкретные, идентифицируемые идентичности, которые существуют отдельно от наших убеждений о них. Левые теперь совершенно открыты в своем отрицании логики, которая отвергается как продукт западного этноцентризма или даже белого превосходства. Не берите в голову, что левые используют — или пользуют — логику при выдвижении таких утверждений: если логика является инструментом западного этноцентризма и если это плохо, то логика должна быть отвергнута.^[3] Опять же, левых вряд ли можно убедить в том, что их взгляды противоречивы. Отказ от логики, очевидно, является одной из основных причин, почему левые так комфортно себя чувствуют, обладая противоречиями.

Из сказанного до сих пор следует, что устранение реальности, идентичности, истины, факта и логики является одновременно возвышением субъективного до абсолютного статуса. Другими словами, в левой метафизике преимущество отдается субъективным состояниям: убеждениям, чувствам, настроениям, желаниям, надеждам и мечтам. Отсюда постоянный акцент на изменении или манипулировании «сообщениями», которые получают люди (как будто их изменение изменит реальность) или словами, которые они используют (Помните: единственная причина, по которой женщины не так сильны, как мужчины, заключается в том, что им сказали, что они не так сильны). Отсюда левая вера в то, что «образование» (то есть пропаганда) устранит все неравенства.

Кроме того, для левых субъективные состояния не могут быть оценены в соответствии с каким-либо стандартом, независимым от субъективности, так как возможность этого была устранена. Для левых единственная вещь, которая может проверить субъективность индивидов, — это коллективная субъективность групп. Отсюда особое внимание, которое левые уделяют контролю над мыслями, речью и действиями каждого, особенно своих собственных последователей. И отсюда следует конформность отдельных левых, их боязнь осуждения и их страх остракизма. Для левых группа или групповой разум — единственная реальность.

Ранее я отмечал, что, учитывая их метафизику, левые не могут отличить простую веру от знания. Мы могли бы также спросить, есть ли у них какой-нибудь способ отличить здравомыслие от безумия. Без представления об объективной реальности, состоящей из существ с определенной идентичностью, трудно понять, как можно провести такое различие. В последние несколько лет среди правых стало популярным свободно говорить о либерализме как о «психическом заболевании» или о «либтардах». На самом деле в этом есть доля правды. Учитывая неприятие левыми объективной реальности и возвышение субъективизма, само собой разумеется, что это привлечет людей, которые не совсем здоровы.

Безусловно, это ослабит или ухудшит психическое здоровье. Как? Что ж, чтобы действительно придерживаться левых догм, нужно отрицать чувственный опыт, который люди испытывают ежедневно. Например, значительные физические различия между расами непосредственно воспринимаются, но теория социального конструктивизма требует, чтобы я отверг свидетельства чувств и, по сути, расценил свой опыт как иллюзию. «Салли» может показаться мне во всех отношениях доступным для чувственного опыта мужчиной, но я должен снова отрицать доказательства чувств и рассматривать «её» как женщину.

На самом деле я потратил столько времени на рассмотрение отношения левых к гендерным различиям и трансгендерам, поскольку именно в этом случае мы действительно находим окончательное отрицание природы левыми и их способность убеждать других обманывать себя. В нашем опыте нет ничего более основополагающего, чем наша способность различать полы. Чтобы быть последовательным левым, нужно раздвоить сознание. Оруэлл писал об этом раздвоении — об этом «двойном мышлении» — в «1984»:

«Зная, не знать; верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих; логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая её; полагать, что демократия невозможна и что партия — блюститель демократии; забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу — вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом».^[4]

Левая идеология (Leftism) требует своего рода кантовского разделения между «опытом» (царством чувственных доказательств и фактов) и «моральным царством» за пределами реального опыта. Столкнувшись с неудобными фактами, левые, похоже, считают, что они морально обязаны их игнорировать. Это мало чем отличается от того, как Кант рассматривает такие вопросы, как свобода воли: хотя опыт (и наука) могут не дать нам фактического доказательства свободной воли, мы, тем не менее, должны верить, что мы свободны. Хотя опыт может не дать нам никаких фактических доказательств расового равенства, никаких доказательств того, что «Салли» — женщина, мы, тем не менее, должны верить…

Это дает нам ещё одну причину, по которой левые обладают высоким уровнем терпимости противоречиям. В конечном счете, левые не заинтересованы в истине (реальной истине) или последовательности. Они считают, что определенные требования должны быть заявлены — не потому, что они подкреплены фактами, а потому, что они моральные. Для них совершенно не имеет значения, противоречат ли некоторые из этих требований другим. Можно взять один пример, обсужденный ранее: левые могут утверждать, что раса является социальным конструктом и очернить всю расу (белых), потому что они чувствуют, что обе позиции морально обязательны. То, что они противоречат друг другу, просто не обсуждается («…придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих…»).

Теперь, поскольку эта метафизика, по существу, отвергает действительность, её приверженцы активно противостоят реальности. Они будут пытаться устранить или уменьшить разрыв между их идеологией и реальностью, что вызывает у них значительный когнитивный диссонанс, используя как «внутренние», так и «внешние» стратегии. «Внутренняя стратегия» подразумевает контроль над своими мыслями: отказ принимать некоторые оскорбительные факты или выслушивать противоположные идеи; тренировать ум не замечать определенные черты реальности (например, общие мужские или женские черты; образцы поведения рас и т. д.); «двойное мышление», описанное Оруэллом.

«Внешняя стратегия» включает в себя фактически попытку изменить реальность, чтобы привести её в соответствие с идеологией. Известные примеры этого включают подавление оппозиции (деплатформинг, запугивание, дискредитация, заключение в тюрьму или даже убийство противников и запрет на еретические книги); захват власти над институтами; навязывание «планов» по переделке культуры или экономической сферы в соответствии с представлениями о том, что должно быть (советские «пятилетние планы», «Великий скачок вперед» Мао и «Культурная революция» и т. д.); перевоспитание (превращение школ в центры идеологической обработки, внедрение политического контента во все сферы жизни, применение пыток и «промывания мозгов» для «обращения» противников — для классического примера можно почитать об «эксперименте Питешти»); ритуальное уничтожение напоминаний о буржуазной/расистской/сексистской/гомофобной/трансфобской культуре (снос памятников; уничтожение исторических артефактов; осквернение могил; посмертные попытки и осуждение предполагаемых угнетателей; переименование городов, городов, улиц, школ, театры, награды) и т. д.

Однако более психологически интересные примеры «внешней стратегии» включают левых, пытающихся создать за отсутствием лучшего термина, «фальшивую реальность». Одной из форм этой стратегии является манипулирование ситуациями или данными, чтобы создать впечатление, что левые делают успехи в достижении своих идеалов. (Это можно назвать «стратегией Потемкинской деревни».) Важно отметить, что основная цель этого — обмануть себя. Другие проявления этой тенденции включают левых, манипулирующих своим окружением, чтобы защитить себя от фактов, которые, согласно их идеологии, не должны существовать. Они также могут манипулировать своим окружением, чтобы защитить себя от столкновения с противоположными точками зрения. Вот несколько более конкретных примеров (без определенного порядка), некоторые из которых уже очень знакомы моим читателям:

Позитивная дискриминация: Либералы настраивают систему, чтобы поднять социальное положение менее квалифицированных черных и латиноамериканцев (никогда не азиатов), а затем притворяются, что они никогда не практиковали позитивную дискриминацию, и что черные и латиноамериканцы заслуживают всего, что они получили. Ещё раз послушайте Оруэлла: «…забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу…».

Отупение школьных программ, чтобы сделать разрыв между расами менее очевидным. Также: ликвидация программ для одаренных, поскольку они в подавляющем большинстве представлены белыми и азиатами.

Систематические попытки устранить голоса инакомыслящих среди университетских факультетов. Это мотивировано главным образом желанием создать среду, в которой левые никогда не столкнутся с идеями, которые могут их расстроить. Как отметил Джеф Костелло, левые, таким образом, превратили научное сообщество в «фантастическую альтернативную реальность», в которой они могут продолжать верить любым иллюзиям, которые им нравятся, «будучи уверенными в том, что никто вокруг них не будет настолько безрассуден, чтобы противостоять им фактами».

Создание множества «безопасных пространств», где левые могут быть защищены от реальности. К ним относятся университеты, как только что было отмечено, а также все маленькие анклавы белых либералов. В стенах своих высококлассных, закрытых, монохромных сообществ, защищенных от суровых реалий «разнообразия», они могут отстаивать разнообразие, инклюзивность и, особенно, необходимость сокрушить стены.

Создание фальшивой реальности через индустрию развлечений. Фильмы и телевизионные программы, созданные левыми, не только пропагандируют публику, но и предоставляют уже обращённому человеку выход в мир, в котором все их фантазии становятся реальностью: мудрые черные судьи; блестящие черные ученые; женщина-президент; мультикультурные ужины на День благодарения; феминистические супергерои, которые сильнее парней; белые люди с черными лучшими друзьями; Ваканда — и так далее.

Цензура жестких новостей со стороны левых журналистов: не сообщается о расе преступников (обычная практика в мультикультурной Европе), при этом о некоторых преступлениях вообще не сообщаются (как правило, опять же из-за расы преступников), в то время как другие преуменьшаются, Это часто приводит к тому, что люди подвергаются риску: будучи огражденными от реалий человеческих различий, они становятся слишком наивными, скажем, в том, какие районы они посещают или кого они толкают в своих зданиях.

Отклонение статистики преступности как «расистской», поскольку левые априори знают, что ни одна группа не может быть более склонной к преступности, чем любая другая (поскольку все «равны», а раса является «конструктом»).

Отклонение результатов тестов IQ по тем же самым причинам.

Отрицание хередитарианизма (теории о влиянии наследственности на поведение, интеллект и т. д. — прим. переводчика), несмотря на неопровержимые доказательства в его пользу, а также бесконечные попытки манипулировать окружением или «сообщениями», которые получают группы, полагая, что окружение — это всё.

Гиперзабота о языке, которую Оруэлл блестяще проанализировал: мысль о том, что при смене языка определенные мысли становятся невозможными. И если определенные мысли становятся невозможными, реальность меняется (или подделывается). Чтобы взять один печально известный пример (который не завоевал популярность), инвалиды, в соответствии с политкорректностью, «инакоодарённые». Таким образом, тот факт, что инвалидность является негативным явлением, сметается с помощью изменения слова.

Выборочное изменение или пересмотр истории — кое-что ещё, что отмечал Оруэлл. Многое уходит в дыру в памяти. Левые переписывают книги по истории, чтобы преуменьшить значение Греции для мировой цивилизации и преуменьшить вклад Запада в целом. Достижения Запада, — так говорят политкорректные историки, — были вызваны «удачей». (См. Мой длинный обзор эссе Рикардо Дюшена «Уникальность западной цивилизации».)

Принудительные извинения, признания и самокритика. Коммунисты были известны тем, что добывали их под пытками или под дулом пистолета. В США левые извлекают их, угрожая людям потерей карьеры (в Европе также существует угроза тюрьмы). Важно понимать, что это служит двум целям. Первое и самое очевидное — это запугать других, заставив их замолчать. Вторая цель — заверить левых в том, что они правы. Как бы ни было трудно в это поверить некоторым из нас, отречения еретиков укрепляют верующих в их вере.

Конечно, можно привести много других примеров.

Результатом левой метафизики является смерть. А чем ещё это может быть? Это идеология, которая настаивает на том, что природа, включая человеческую природу, бесконечно податлива. Она отрицает различия и естественное неравенство. Она презирает сильных и превозносит слабых. Она очерняет красоту и восхваляет уродство. Она порочит семью и празднует гедонизм бездетных. Она отрицает истину, утверждая, что это нужно, чтобы достичь абсолютной истины. Она использует логику, чтобы отвергнуть её. Морализирует, отрицая мораль. Она обещает славное будущее, одновременно причиняя страдания в настоящем. Она требует, чтобы мы любили чужеземцев и ненавидели своих. Когда делается попытка переделать реальность в соответствии с этим гнездом противоречий, результатом может быть только разрушение жизни, здоровья, счастья, цивилизации и наций. Это абсолютно смертельно — и это, конечно, не просто спекуляция. Послужной список левых — это убийства, пытки, тирания, голод, нищета и общие страдания, не имевшие аналогов в истории человечества. Левая идеология (Leftism) — это самое страшное бедствие на Земле.

И мы не должны даже на мгновение принимать, что все это было ужасным результатом неудачных благородных намерений. (…) Нет сомнений в том, что в основе левизны лежит злобный нигилизм: воля разрушать, осквернять и развращать все сильное, здоровое и порядочное. На каком-то уровне своего осознания все левые знают, что их идеалы не сработают — и им все равно. Настоящая цель левой идеологии — не улучшать мир, а разрушать его.^[5]

Это завершает моё сообщение о метафизике левых и психологии, которая, кажется, неразрывно связана с ней. В следующем эссе (которое последует через несколько дней) я покажу, как то, что мы узнали об основах левой идеологии, может помочь нам понять, какой должна быть метафизика правых.^[2] ^[3] ^[4]

Published: June 25, 2019 | This entry was posted in North American New Right and tagged articles, Collin Cleary, Friedrich Nietzsche, gender politics, metaphysics, morality, North American New Right, originals, race, reality, ressentiment, subjectivitsm, the left, the Leftist mind, transgenderism, truth.