Текст:Константин Крылов:Математика и философия в русской культуре

Материал из свободной русской энциклопедии «Традиция»
Перейти к навигации Перейти к поиску

Математика и философия в русской культуре


эссе


Автор:
Константин Крылов











Предмет:
Русская культура, математика, философия



  1. Русская философия традиционно считается «философией сердца», ориентированной на интуитивное, эмоционально-практическое, познание мира. Это утверждение основано, во-первых, на тесной связи русской философии и русской литературы, и, во-вторых, на «славянофильском комплексе», то есть на склонности усматривать во всех более или менее самобытных явлениях русской культуры «антирационалистический дух», в pendant «логико-юридическому духу Запада».
  2. Однако, изучение самих текстов русских философов свидетельствует скорее о том, что «интуитивизм», «познание сердцем», «антирационализм» и т. п. присутствуют в русском философском дискурсе скорее в качестве деклараций. Что касается реально используемого понятийного аппарата, устойчивых топосов мысли, способа и стиля рассуждений и даже популярных метафор, тут дело обстоит гораздо сложнее.
  3. Одним из важных признаков присутствия/отсутствия рационалистических мотивов в философствовании [1] является обращение философского дискурса к математике — начиная от попыток прямого использования квазиматематических методов доказательства (вроде знаменитой спинозовской «Этики») и вплоть до обращения к «математическим» (по генезису) понятиям, символам, метафорам и т. п.
  4. При этом, казалось бы, речь идет об очевидной альтернативе: присутствие «математического мышления» явно свидетельствует о наличии рационалистической тенденции в философствовании, обратное — о её отсутствии и торжестве «иррационализма». Русская философская культура, однако, демонсторирует третью возможность. А именно: математические темы, образы, метафоры, широко использовались русскими философами, но для совершенно иных целей, нежели «рационализация» русского философского дискурса или попытки построения «научной философии».
  5. Эти «иные цели» были довольно разнообразны. Мы рассмотрим только две заметных явления в русской культуре, поставивших внутри себя вопрос о взаимоотношении математики и философского знания. Это русский символизм и «марксистская» традиция.
  6. Русский символизм можно оценивать как первый российский проект создания универсальной культурной парадигмы, построенной «сознательно» (или, если угодно, «искусственно»). Согласно первоначальному проекту, символизм должен был стать универсальной программой «жизнестроительства», начиная от научной практики и кончая новыми формами быта и отношений между людьми.
  7. По своему характеру символистская программа может быть обозначена как «тоталитарная». В данном случае слово «тоталитарный» используется не в его оценочном значении: имеется в виду попытка подчинить все явления жизни единому принципу их организации, осуществления и оценки.
  8. Роль универсального начала для символистского проекта играло искусство, прежде всего литература, конкретно — поэзия. Искусство рассматривалось символистами не как некое необязательное, «факультативное» явление, призванное лишь «украшать и облагораживать» действительность, а как сила, создающая новую реальность, формирующая её, и выносящая суждение о ней («суд искусства» как единственно правый).
  9. Важно, однако, то, как символисты понимали искусство. Оно являлось для них соединением всех противоположностей, conjunctio oppositorum. Так, именно искусство соединяет в мире субъективном — «рациональное» и «иррациональное» (единство «мастерства» и «вдохновения»), в мире социальном — «народ» и «интеллигенцию» (а в перспективе — вообще все общественные классы в едином «действе»), в мире моральном — «свободы» («творческого произвола») и «необходимости» (объективной идее прекрасного), и т. д. Весьма важно, что искусство рассматривалось и как единое начало науки и религии. При этом «религией» по умолчанию считалось христианство (точнее — интеллектуализированное «православие» с заметным привкусом эстетизированного католицизма). В качестве образца и идеала «науки» символисты рассматривали математику.
  10. Этот выбор был весьма неслучаен. Математика понималась символистами «платонически» или «лейбнициански» — как учение о «высших сущностях». Эти «высшие сущности» для символистов были чем-то средним между «эйдосами» и «монадами» (философские симпатии символистов были достаточно эклектичными). Во всяком случае, они представлялись им как некие вечные, неизменные, четко отделенные друг от друга (то есть дискретные) объекты, бесконечные по количеству, но качественно различающиеся, и находящиеся между собой в отношении соподчинения.
  11. Это предопределило математические симпатии символистского движения. Символисты живо интересовались теорией множеств, уделяя особое внимание двум темам: во-первых, описания бесконечности формальными средствам, и, во-вторых, дискретности (разрыва, отделения) как иерархически «высшего» способа описания реальности (по сравнению с «профанной» континуальностью).[2]
  12. Эти две темы оказались важными составляющими частями творчества таких личностей, как философствующий поэт А. Белый (знакомый с математикой, впрочем, не понаслышке — его отец Бугаев был профессиональным математиком, не чуждым философствования; его мировоззренческие симпатии были на стороне Лейбница) и философствующий богослов П. Флоренский.[3]
  13. Иным, более успешным вариантом «тотальной парадигмы» был российский (в дальнейшем советский) марксизм.
  14. Марксистская традиция в русской философии (которую следует признать аутентичной линией русской философии) всегда относилась к математике настороженно, не признавая за ней онтологического статуса. Тем не менее «математические симпатии» советского марксизма были четко обозначены: речь идет о теории вероятностей и математической статистике.
  15. «Статистические» симпатии связаны не только с тем, что соответствующий аппарат широко применяется в экономических анализах (что, разумеется, важно для «экономикоцентрической» философии истмата). Это связано в первую очередь с особым пониманием «массы» (являющейся единым объектом для истмата — в качестве «человеческих масс», и диамата — в качестве «материи») как слабо структурированного множества простых объектов, управляемых внешними закономерностями (которые и описываются статистически).
  16. Соответственно, «антистатистические» теории, описывающие имманентные материи процессы самоорганизации, не могли быть адекватно восприняты советским марксизмом. В этом смысле «кампания против кибернетики» была адекватной реакцией марксистского сознания на математический аппарат, включающий в рассмотрение «обратную связь».[4]
  17. Вывод: русская философия использовала математику не для «рационализации» самой себя, никогда не рассматривая математику как образец для построения «научной философии», а в целях истолкования математического знания «мировоззренчески», нагружая отвлеченные математические теории дополнительным «внутренним смыслом».

Примечания[править | править код]

  1. ↑ Методологическое замечание. Мы будем систематически различать «философствование» и «собственно философию». К первому мы будем относить все тексты, так или иначе затрагивающие проблематику, традиционно признаваемую «философской». Ко второму — только те тексты, которые признаются философским сообществом в качестве «философских трудов» и к которым применяются стандартные процедуры философского анализа и критики. Так, вторая часть Эпилога «Войны и Мира» может рассматриваться как пример философствования Л. Н. Толстого на тему «философии истории», но не как «философский трактат» наподобие «Смысла истории» К. Ясперса. При этом вопросы, касающиеся обоснованности и адекватности оценки сообщества (наподобие «правы ли были они, сочтя Чернышевского философом») здесь не рассматриваются. Говоря о русской философии, мы будем обращаться не только к трудам «собственно философов» (типа В. Соловьева), но и к сочинениям философствующих авторов типа Ф. Достоевского или Вяч. Иванова.
  2. ↑ Интересно отметить, что «акмеизм» как «отрицание» и одновременно «зеркальное отражение» символизма был существеннейшим образом ориентирован на философию Аристотеля (с её эмпиристскими симпатиями) и геометрию (как «континуальное описание реальности»).
  3. ↑ Несомненно, Флоренского (с его культом «прерывности») заинтересовала бы теория катастроф.
  4. ↑ Точно такую же реакцию должна была бы вызвать и синергетика. В этом смысле попытки принятия синергетических моделей в качестве приемлемых указывали на близящееся разрушение советского марксизма.

См. также[править | править код]

Источник — https://traditio.wiki/w/index.php?title=Текст:Константин_Крылов:Математика_и_философия_в_русской_культуре&oldid=739503