Текст:Константин Крылов:Национальная идея
I[править | править код]
В последнее время можно наблюдать заметное оживление интереса к кругу тем, связанных с понятием национальной идеи (в особенности «русской/российской национальной идеи»). Этому сопутствуют, в частности, процессы постепенной легализации национально-патриотической риторики — увы, скорее именно риторики — в российском политическом лексиконе, а также демонстративное дистанцирование многих известных общественных деятелей от излишне прямолинейных либеральных тезисов, некогда очень популярных в этой среде.
Многие наблюдатели истолковывают все это как симптомы массового разочарования интеллигенции в либерализме. Это, однако, неверно: скорее, речь идет о своего рода либеральной симуляции «национально ориентированного мышления», ориентированного на все те же либеральные по сути планы, в рамках того, что можно назвать национальным проектом.
Под национальным проектом понимается способ достижения универсальных (либеральных) целей специфическими (национальными) средствами. Национальные особенности и интересы здесь понимаются как ресурсы, которые можно использовать для построения либерального общества. Национальный проект — это способ утилизации «национальных свойств» и «национального интереса». Национальная идея здесь понимается как способ мобилизации нации для осуществления (того или иного) национального проекта. При этом подразумевается, что национальная идея является продуктом деятельности идеологов,[1] а не «свободного творчества масс».
Консервативное понимание национальной идеи принципиально другое. Национальная идея для консервативной мысли — это (более или менее) адекватное выражение народного духа, ставящего перед собой особые цели (как правило, отличные от «общечеловеческих»). Национальная идея здесь соотносится с народным духом как явление с сущностью; её задача — разворачивать вовне его содержание. Интеллектуалы в лучшем случае лишь улавливают её, но ни в коем случае не изобретают. Отношение к национальным особенностям народа как к средствам (тем более как к ресурсам) реализации каких-то внеположных им целей исключается: они являются «достоинствами» (или «пороками» [2]) per se, сохранение (или преодоление) которых является в конечном итоге вопросом национального престижа.[3]
Судя по ходу публичных дискуссий, современный российский общественный интерес к национальной идее — это интерес к возможностям реализации российского национального проекта, но не почвеннические искания. Следовательно, это следует понимать скорее как попытку усвоения очередного фрагмента либеральной теории, нежели как ренессанс консервативной мысли.
Напротив, чисто отрицательное понимание российской национальной специфики — как основного препятствия на пути модернизации — во многом является результатом скрытого воздействия отечественной консервативной традиции, от влияния которой российский либерализм не вполне освободился и до сих пор. Многие российские либералы фактически приняли основной тезис своих идейных противников, считающих Россию принципиально немодернизируемой. За последние годы многим стало ясно, что подобный взгляд на вещи ведет к неприятному парадоксу: если главным препятствием для модернизации является сам объект модернизации, то остается или уничтожить его, или оставить его в покое. Но даже в своем смягченном варианте — если национальная специфика все-таки признается принципиально «преодолимой» — само это преодоление оказывается одним из самых затратных мероприятий в рамках любого варианта модернизации. Уже одно это побуждает многих отечественных либералов отнестись к поискам мобилизующей национальной идеи с интересом и сочувствием.
II[править | править код]
Но, даже при наличии заметного интереса к названной проблематике, сколько-нибудь интересных конструктивных моделей российского национального проекта так до сих пор и не появилось. Заметим, что речь идет не об отсутствии реакции общества на предлагаемые модели, а именно об отсутствии самого предложения: до сих пор ещё никто не предложил публично ничего, что можно было бы хотя бы рассматривать в качестве возможного национального проекта — будь то либерального, консервативного, или какого-то иного толка.
Разумеется, консервативные теории легко объясняют это тем, что «интеллектуалам не дано выразить душу народа». Но, по нашему мнению, дело, скорее, в том, что рефлексия на тему «русской национальной идеи» часто исходит из сомнительных предпосылок. Не имея возможности критически рассматривать проблему в целом, мы ограничимся обзором лишь некоторых аспектов понятия национальной идеи, — приписываемых ему, как мы полагаем, без должных оснований.
В частности, считается, что любая национальная идея (независимо от конкретики) должна обладать определенными атрибутами, делающими её жизнеспособной и эффективной. Например:
- «работающая» (мобилизующая) национальная идея объединяет общество, является интегрирующим фактором, действующим поверх всех существующих социокультурных различий;
- поэтому национальная идея способна мобилизовать все общество, или хотя бы большую его часть;
- поэтому национальная идея не может явно противоречить устоявшимся мнениям большинства о себе и своих возможностях, то есть существующему в обществе самоописанию.
Легко заметить, что второе и третье утверждения зависят от первого. На первый взгляд оно представляется очевидным. Действительно, национальная идея всегда рассматривалась как нечто объединяющее. В некоторых случаях это действительно так, но это вполне правильное наблюдение обычно провоцирует на создание образа национальной идеи как источника своего рода «социальной гравитации», сближающего «людей одной крови» независимо от их интересов, положения в обществе и прочих разделяющих факторов.
Представление о национальной идее как источнике «социальной гравитации» восходит к раннему либерализму, для которого так называемый национализм играл (в проектируемом им «национальном государстве») роль дополнительного фактора по отношению к «частному интересу». Внутри государства национализм должен был объединять людей, разделяемых несовпадением частных интересов (прежде всего экономической конкуренцией). Вне государства он, напротив, должен был разделять общества, соединяемые нитями частных интересов (например, выгодами свободной международной торговли). При этом «национализм» понимался просто как «чувство общности». Такое понимание казалось «достаточным для дела», поскольку реально существовавшие национальные различия хотя и признавались, но выглядели с тогдашней точки зрения чем-то случайным, некоей игрой природы,[4] и уж тем более никем не рассматривались как реальный ресурс модернизации.
Но «чувство национальной общности» — даже если бы оно и существовало в том виде, в котором его себе представляют — было бы лишено именно того свойства, которое вызывает к нему интерес в наши дни, а именно мобилизующей силы. Ощущение неотъемлемой принадлежности к чему-то, да ещё и воспринимаемое позитивно, может дать повод только для релаксации. Ранний либерализм так и понимал дело: национальные чувства должны были, по идее, умерять центробежное действие конкуренции частных интересов внутри общества, тем самым сохраняя его единство. Именно в этом смысле (и ни в каком другом) «национальное чувство» в предлагаемом ранним либерализмом понимании может служить «объединяющим» фактором. Как мы видим, это весьма относительное «объединение»: оно, в общем-то, сводится к тому, что субъекты несколько ограничивают свой эгоизм по отношению друг к другу, поскольку они все-таки «одной крови». Человек, испытывающий чувство общности со своей нацией, не будет причинять ей «слишком большой» вред ради удовлетворения своих интересов. Разумеется, в этом нет ничего плохого, но это не может быть основой для национальной мобилизации. Подобное «ощущение общности» может только приостановить действие человека, но никак не вынудить его действовать. Короче говоря, «ощущение общности» не может служить основой национальной идеи в том её понимании, которое сейчас нас интересует.
Что касается мобилизующей силы национальной идеи, то она связана с прямо противоположным аспектом «национального чувства». Мобилизующая национальная идея не соединяет общество, а вносит в него дополнительное разделение.
III[править | править код]
Как известно, любое общество неоднородно. Оно делится на «бедных» и «богатых», «сильных» и «слабых», «правящих» и «управляемых» и т. д. и т. п. Подобная неоднородность, собственно, и создает социальное пространство, — то есть «место социального действия», в котором каждая из указанных пар противоположностей играет роль одной из осей координат.[5]
Социальное пространство неоднородно. Действующий субъект может находиться в той или иной позиции в социальном пространстве в зависимости от наличия или отсутствия у него специфических ресурсов, позволяющих ему удерживаться в тех или иных положениях.[6] Действующий субъект способен удержаться в определенной точке социального пространства, только непрерывно тратя определенное количество своих ресурсов. При этом возможность получения действующим субъектом ресурсов (обычно не тех, которые затрачиваются) также зависит от его положения в социальном пространстве. Разумеется, действующий субъект может получить в одной плоскости социального пространства то, что он вынужден затратить в другой, полученное израсходовать в третьей и так далее. Совокупность такого рода обменов образует замкнутые циклы (один или несколько), по которым движутся ресурсы.
Существенную часть социального пространства образуют оси, созданные парами противоположностей оценочного типа. Мы имеем в виду дихотомии типа «профан/посвященный», «новичок/профессионал», «человек с хорошей репутацией/человек с дурной репутацией», и т. д. и т. п. Во всех случаях речь идет о мере соответствия некоему идеальному образу (профессиональному, моральному, эстетическому или какому-то иному), причем эта мера является оценочной: соответствовать этому образу «престижно». Иногда эти образы весьма устойчивы (например, когда речь идет о «нравственном идеале»), иногда эфемерны (когда речь идет о моде). Важно, что все эти идеальные образы обладают мобилизующей силой: действующий субъект, как правило, стремится соответствовать им в своем поведении, то есть расходует свои ресурсы на то, чтобы оказаться возможно ближе к обозначенной этим образом точке в социальном пространстве.
«Мобилизующая национальная идея» развертывает в социальном пространстве ещё одну ось. Помимо деления людей на бедных и богатых, здоровых и больных, образованных и необразованных и т. д. и т. п., обществу предлагается принимать во внимание ещё одно разделение, а именно — по соответствию национальному идеалу.
Вначале, разумеется, формулируется сам национальный идеал. В общем, национальный идеал — это образ человека, обладающего неким набором «национальных свойств» и способного использовать их как ресурс, с пользой для себя — «настоящего японца», «настоящего израильтянина», «истинного американца», и т. п. Национальный проект, соответственно, является образом общества, состоящего из таких людей и существующего для таких людей.
Общественное признание нового национального идеала проявляется в том, что окружающие (прежде всего свои) относятся к попыткам его реализации позитивно: поведение человека, ведущего себя «по-японски», «по-израильски» и т. п. вызывают уважение, — которым этот человек может пользоваться для достижения своих целей, то есть расходовать его как особого вида ресурс. Таким образом, «национальная идея» создает дополнительную траекторию движения ресурсов.
Это обстоятельство указывает на цель существования национального идеала: ресурсную поддержку определенных типов поведения. При этом национальный идеал очень часто не совпадает с наблюдаемыми национальными свойствами данного народа. Более того, он часто нацелен на их преодоление. Классическим примером тому может послужить история сионизма. Идеологами и практиками сионизма был выработан новый образ еврея, во многом противоречивший наблюдаемому. Разумеется, он опирался на некоторые уже существовавшие национальные особенности евреев — но в основном ради преодоления других особенностей, сионистами осуждавшихся. Заметим, что реализация национального идеала оказалась в основном успешной: современные израильтяне-«сабра» разительно отличаются от своих предков. То же самое, хотя и в меньшей мере, можно сказать о трансформации поведения людей в послевоенной Японии, в которой решающую роль сыграл именно новый национальный идеал (по существу, именно благодаря нему японский национальный проект состоялся [7]). Столь же интересна и показательна история национального идеала в Северной Америке.[8]
Таким образом, «работающая» национальная идея прежде всего разъединяет общество, внося в него дополнительный критерий противопоставления. Следует заметить, что интересный национальный идеал, как правило, бывает вызывающим (и даже провокационным), а следовать ему способны поначалу немногие. Это следует хотя бы из того, что национальный идеал должен вызывать уважение, а люди не склонны уважать в других то, чем сами обладают в избытке. С другой стороны, это не элитарный идеал: его носители с самого начала ориентированы на то, что являются «всеобщим примером». Мобилизующая национальная идея — это всегда своего рода вызов существующему общественному порядку.
Не следует, разумеется, думать, что выработка новой национальной идеи сводится к простой инверсии привычных представлений о себе. Здесь уместна аналогия с модой. Новая одежда, новая музыка, новое мировоззрение, пользуются успехом в том случае, когда они содержат в себе и элементы подлинно нового (что вызывает интерес), но и нечто привычное (что позволяет вообще их воспринимать). Применительно к национальной идее, это звучит так: новый национальный идеал должен заметно отличаться от старого (иначе он неинтересен), но все-таки быть (массово) реализуемым без слишком большой «ломки» старого (то есть дать возможность достичь большого отличия от прежнего состояния минимальными средствами [9]).
Итак, мы пришли к тому, что
- «работающая» (мобилизующая) национальная идея разъединяет общество, является дифференцирующим фактором, действующим помимо уже существующих социокультурных различий;
- поэтому она может мобилизовать только небольшую (но самую активную и способную к мобилизации) часть общества, которая становится субъектом реализации национального проекта;
- поэтому национальная идея должна явно противоречить устоявшимся мнениям большинства о себе и своих возможностях, то есть существующему в обществе самоописанию.
Примечания[править | править код]
- ↑ Одним из ярчайших примеров успешной реализации национального проекта является история государства Израиль. Роль национальной идеи здесь играл светский сионизм, который был типичным «изделием идеологов».
- ↑ Например, если речь идет о «неполноценных народах» (в радикально-националистических версиях консервативного дискурса), в том числе и о собственном народе (в рамках консервативного нигилизма «чаадаевского» толка).
- ↑ Мы не рассматриваем нелиберальные концепции национального проекта (например, такие, как итальянский и частично германский фашизм), которые заимствуют либеральные технологии для реализации нелиберальных целей.
- ↑ В ту эпоху было написано немало произведений, в которых те или иные «свойства национального характера» тех или иных народов (в том числе и наиболее значимые) благодушно объявлялись производными от географических или климатических условий.
- ↑ Разумеется, речь идет о крайне упрощенной модели социального пространства. Мы не имеем возможности рассмотреть вопросы, связанные с его связностью, способа введения меры, частичному отображению одних его измерений на другие и т. д. и т. п.
- ↑ Понятие ресурса здесь берется в предельно широком смысле этого слова. Поэтому сказанное выше тавтологично: ресурс — это все, что позволяет удерживаться в определенной точке социального пространства. Конечно, разные положения в социальном пространстве требуют для своего удержания разного количества ресурсов.
- ↑ При всей очевидной (и охотно подчеркиваемой) связи современного образа «настоящего японца» с японским прошлым, разница между ними чрезвычайно велика. В частности, переориентация воинского идеала «способности переносить трудности» на производительный труд явилась настоящей революцией в национальном самосознании.
- ↑ Интересно, что идеал «настоящего американца», во многом построенного на образе «победителя», является своего рода преодолением комплекса «лузера» («неудачника»), вполне естественного для эмигрантов.
- ↑ В этом смысле две наиболее популярные в современной России «модели развития общества» (то есть реставраторский и «демократический») не могут рассматриваться как мобилизующие. Идея реставрации «советского человека» кажется непривлекательной даже для сторонников социализма, а идея превращения русских людей в подобие европейцев требует труднопредставимых ресурсных затрат. И то, и другое, разумеется, может (при соответствующих обстоятельствах) быть пассивно принято обществом как «печальная необходимость», но не может мобилизовать его.