Текст:Константин Крылов:О накоплении пара
О накоплении пара
- Автор:
- Константин Крылов
- Предмет:
- Норд-Ост
Я позволю себе ненадолго отвлечься от того набора традиционных образов, с которых мы обычно начинаем наши разговоры на политические темы. Прежде всего — от так называемой «власти», которую у нас обычно называют «они». С «их» пультом народоуправления, и кнопочками, на которые «они» там нажимают. А также — и от так называемого «народа» с его «коллективным сознанием», «коллективным бессознательным», прочими прелыми онучами и жаркими овчинами, в которых обычно и задыхается всякое рассуждение. То есть мы будем иметь их в виду, но не как активные, а как пассивные начала. «Власть» и «народ» — не движущие начала политики, а приёмники действий разных находящихся между ними сил. И интересны они именно тем, что выдают «реакции».
Вместо этого посмотрим, что, собственно говоря, изменилось (или не изменилось) с точки зрения работы того набора институтов, которые в настоящий момент определяют российскую действительность.
Для начала — простой вопрос: кто выиграл и кто проиграл по итогам «Норд-Оста».
Начнем с первого: кто выиграл. Выиграли российские спецслужбы. Спецслужбам, несмотря на всю критику в их адрес, почти удалось отыграть назад ту потерю лица и профессиональной репутации, с которой они жили все эти годы. Им снова готовы верить — как «наверху», так и «внизу». Им снова верит власть, которая все прошлое десятилетие колебалась в своем отношении: с одной стороны, «спецуру» все время подозревали в нелояльности (и поэтому трясли, как грушу: за десять лет — восемь реорганизаций), с другой — её же презирали за недееспособность. Увязывалось все это через негласный «ельцинский» принцип «сдержки»: российские спецслужбы лояльны в той мере, в которой недееспособны, и наоборот. Сейчас, кажется, эта формула окончательно похоронена.
Что касается «народа», здесь ситуация проще: успешно проведенная операция дала основания думать, что «кто-то ещё что-то может». При этом большое количество жертв не дало перерасти этим настроениям в эйфорию — что «в перспективе» скорее хорошо: эйфория всегда спадает, а чувство «разумного доверия» остается.
Теперь о проигравших. Проиграли, во-первых, СМИ и, во-вторых, МВД. Репутация этих двух институтов потерпела серьезный ущерб, возможно — непоправимый. Также очень сильно опустился престиж некоторых публичных политиков и соответствующих партий.
Первое. СМИ умудрились окончательно убедить власть в том, что они в принципе не способны быть достаточно лояльными. Внутренние войска, то есть милиция, окончательно доказала народу, что она — именно что ментура, а не, скажем, полиция.
Сначала о взаимоотношениях власти и СМИ. Вся система «путинской стабильности» основана на институте смотрящих. Условно говоря, ельцинские кадры остались на своих местах — хотя бы за неимением других, и из-за чудовищных издержек, которые повлекла бы за собой смена кадрового состава. Но к ним приставили людей, которые более или менее держат их в рамках. Эта система нестабильна хотя бы потому, что лишена возможности развития — то, что является направляющим звеном, одновременно является тормозом. Условно говоря, едет машина, в которой имеются водитель и пассажир. Водитель умеет водить машину, но не хочет ехать туда, куда нужно пассажиру. Пассажир держит ногу на тормозе, и бьет по тормозам, когда водитель сворачивает не туда. При этом водитель все время хочет свернуть — пусть даже в кювет. Но, как правило, он просто выбирает самый длинный и кружной путь из всех возможных, нарочно едет по пыльному и ухабистому проселку, надеясь, что нога пассажира соскользнет с тормоза и можно будет «проскочить поворот». Иногда ему это даже удается.
В этом отношении очень характера радостная, я бы даже сказал истерично радостная реакция всех, в том числе считавшихся подконтрольными, СМИ. Ключевой точкой является «усмиренная» НТВ. Собственно — та система, покорение которой в свое время считалось очень большим успехом власти. На НТВ система «смотрящих» и была впервые опробована.
Что же получилось? По рассказам очевидцев, в первые же часы, когда начался «Норд-Ост», возникло радостное возбуждение. Практически все, ну, можно сказать, 90 % сотрудников канала, решили, что, наконец, снова пришло время «побороться за свободу», — а суета начальства, которое пыталось как-то укротить эту активность разговорами типа «нет ребята, ещё не пора, и вообще все это может кончиться по-разному», выглядела довольно комично.
Теперь у тех людей, которые сидят за пресловутыми кнопочками, не могло не появиться понимания того факта, что абсолютно ничего не изменилось: СМИ не стали лояльными, и даже сдерживание их до сих пор является нерешенной проблемой. В случае какой-нибудь очередной неприятности, даже не обязательно крупной, снова может начаться информационный террор. Они хотят вернуться к политике информационного террора, они это воспринимают как свое золотое время, и для того, чтобы его, это время, вернуть, они готовы на риск. Они это доказали.
Второе. Можно считать теперь, что и без того очень нелюбимое народом МВД окончательно себя дискредитировало, причем на символическом уровне. В принципе, о том, что МВД… как бы это сказать… не соответствует высоким нормам, предъявляемым полицейской службе в цивилизованной стране, у нас все догадывались. Не хватало того самого события, которое это знание легитимизирует. Каждый из нас, а также каждый из жителей нашей страны может рассказать пару-тройку неприятных историй о милиции, но не хватало второго рефлексивного этажа, очень неприятной истории о милиции, которую бы знали все. Сейчас эта история есть — это история с ограблением заложников. Она настолько выразительна, что вот от этого уже отмыться нельзя никак. Это имеет очень далеко идущие политические последствия. Если раньше можно было говорить о том, что какими-то способами милицейская структура может сохранять в глазах публики более или менее приемлемый уровень своей репрезентации (по типу «да, мы не очень хороши, но что ж поделать — жизнь такая»), то теперь, скорее всего (особенно если оставить ситуацию такой, как она есть), этот самый уровень восприятия упадет ниже плинтуса. Теперь, опять-таки на уровне массовых настроений, МВД будет восприниматься как а) принципиально нереформируемое ведомство и б) в общем-то, как враждебная населению структура… На символическом уровне милиция слилась с образом террористов как нечто взаимодополнительное. Особенно с учетом истории генерала МВД, сидевшего в штабе и передававшего всю информацию террористам.
Соответственно, распределение влияния ведомств (а это в российской ситуации крайне важный фактор) сейчас, скажем так, сместится. Причем почти неизбежно.
Третье. Одним из довольно позитивных следствий происшедшего является, опять-таки, дискредитация, причем на очень интересном уровне, наших так называемых политиков первого призыва, смешное и глупое поведение которых в данной ситуации не может быть простительным, опять-таки, в глазах даже их собственного электората. Политик может быть антинародным, он может объяснить это, но политик не может выглядеть трусливо и смешно. Например, Немцов, «не дошедший» до здания «Норд-Оста» — смешон. А ведь Немцов как «молодой демократ» — и все, что с ним связано — на самом деле представлял собой очень важный элемент так называемой «правой конструкции».
Теперь выводы. Тут звучал вопрос, как всем этим можно воспользоваться, и кто этим будет пользоваться. Это зависит от того, каким образом и кто именно принимает в России решения. Причем первое важнее второго. Несмотря на всю справедливость распространенного мнения, что решения принимают те, кто имеет деньги или возможность их перераспределять, это не совсем верно. Да, безусловно, есть люди, у них есть интересы. Но интерес сам по себе в решение не преобразовывается. Мало того, что интересы всей этой плохо организованной публики противоречат друг другу, они и сами не очень-то знают, чего хотят, а главное, чего они имеют право хотеть, на что могут рассчитывать. Олигархическое сообщество, если брать какие-то его наименее приятные свойства, плохо даже не тем, что оно эгоистично, корыстно, антинационально и так далее — а тем, что это люди, которые плохо определяют свои цели, кроме ближайших, не знают, на что могут претендовать, боятся вкладываться во что-либо, выходящее за очень узкий горизонт.
Словом, решения принимаются довольно хаотично, и все мы это, в общем-то, знаем. Если посмотреть на пути принятия тех или иных иногда очень важных решений, то он иногда оказывается крайне причудливым, а реальным автором иногда является какой-нибудь мелкий человечек — или просто «стечение обстоятельств». Многое решается случайно, обычно — в порядке дурного компромисса, потому что хороший компромисс они заключать не умеют. Все это касается и нашей власти. Путинская команда (страдающая от кадрового голода: они выбрали все, что могли, причем выбрали человеческий материал далеко не лучшего качества, какой был).. тратит девяносто процентов усилий на «сдерживание», и, естественно, никаких серьезных долгосрочных стратегических решений сейчас принимать не способна. Это не значит, что решения не будут принимать другие люди. Под словом «другие» я понимаю более или менее неструктурированную группу людей, которые могут и смеют чего-то хотеть. Не «сменить власть» (чтобы самим оказаться в той же ситуации), а чего-то конструктивного.
Так вот что, собственно, здесь можно сделать? То есть кто и как этой ситуацией может воспользоваться? Тут уже прозвучало, что произошедшее в «Норд-Осте» окончательно легитимизировало — опять-таки, в глазах народа — нормальные, не просто античеченские, а шире, криптонационалистические настроения. Я, конечно, считаю, что это замечательно. Потому что сколько-нибудь вменяемая оппозиция существующему курсу может быть только националистической. Это не значит, что её следует так называть, или что национализм следует откровенно проповедовать на государственном уровне. Это должно быть именно массовым мощным ресурсом оппозиционного настроения. Ресурса, который дальше можно каким-то образом распределять и каким-то образом использовать. Отнюдь не для устройства каких-нибудь бессмысленных погромов, разумеется. И вообще не для «сбрасывания пара». Пар должен копиться. Националистические настроения должны нарастать, а выхода им давать не следует — до того момента, пока эту энергию не удастся использовать в каких-то полезных целях. Но определенную репрезентацию эти настроения должны, наконец, получить. Люди должны иметь возможность говорить о русских национальных интересах, о важнейших национальных угрозах для русских, да и просто называть своих врагов по имени. Определенные элементы националистического дискурса сейчас де-факто легитимизированы: сейчас уже можно говорить те вещи, которые раньше все знали, но которые говорить было неприлично. Другие — на подходе: ищется более или менее приемлемая форма их проговаривания. Выработка языка, на котором эти вещи будут обсуждаться, является важной, насущной, я бы сказал, первостепенной проблемой, которую сейчас охотно решает немалое количество наших талантливых публицистов.
Итак, произошедшее хорошо уже тем, что разрешило к обсуждению целый ряд тем, о которых раньше говорить было нельзя, неприлично, попросту говоря — запрещено. Соответственно, запрещавшие говорить на все эти темы или говорившие прямо противоположное могут быть сильно понижены в статусе. Опять-таки, на этом могут сыграть те, кто хотел бы, скажем так, повысить свой вес в информационном поле и укрепить свои позиции в нем.
Наконец, я отвечу на последний вопрос. Способна ли тема безопасности стать доминантой, например, предвыборной кампании? Почему-то эту тему никто не затронул, а зря. У меня есть основания полагать, что «риторика безопасности» — это не просто выигрышный, а почти неизбежный путь. Безопасность сейчас начала осознаваться обществом не просто как нечто полезное, а как ценность, за которую можно заплатить, и заплатить дорого. Более того, удачно подобрались мировые события: у нас всегда смотрят, что делается на Западе, а на Западе сейчас делается известно что. В США строится даже не «полицейское государство», а государство спецслужб. Причем строится, в общем-то, под более или менее вынужденные аплодисменты всего сообщества.
Так вот, эти процессы делают уязвимой свободолюбивую либеральную риторику, поскольку она всегда в конечном итоге сводилась к жесту, направленному за океан. «Смотрите, как делается там, и делайте так же». Сейчас этот жест впервые за всю историю страны может быть обращен против «свободы» — а все, что сейчас в России делается «против свободы» (в специальном российском смысле этого слова), хорошо и позитивно.