Текст:Константин Крылов:О плюрализме
О плюрализме
- Автор:
- Константин Крылов
- Дата публикации:
- Москва, 16 августа 1999
| • | Об отмене выборов в России | > |
|---|
- Предмет:
- Плюрализм и терпимость
По немногочисленным :) просьбам трудящихся я решил выложить здесь пробный выпуск журнала, выпущенный где-то месяц назад, под другим названием, и с несколько иной общей идеей.
Честно говоря, ничего особенно нового и ценного в этом тексте нет; однако, полноты картины для… пусть будет.
НЕПРИКОСНОВЕННЫЙ ЗАПАС
В июне 1998 года вышел 1 выпуск критико-эссеистического приложения к «НЛО» — тонкий иллюстрированный журнал, выходящий 6 раз в год. Первый номер предварялся, как водится, редакторской декларацией. Из коей мы узнали, что:
…Журнал ни в коем случае не претендует и на амбициозную роль новых идеологов, стряпающих для властей альтернативную национальную идею. Он мыслится как своего рода интеллектуальный дайджест, как форум разнообразных идей и мнений (за исключением, разумеется, расистских, фашистских и вообще всякого рода погромных воззрений; пусть их печатают более этически эмансипированные издания)…
Уже по первым словам можно сообразить, откуда ноги. Всё на месте — в том числе и обязательное «стряпать для властей», и не менее обязательная гримаска на «национальную идею», и всё прочее в том же духе. Понятно и ритуальное отмежевание от «фашистских» и «погромных» воззрений (каковые слова, вестимо, обозначают ровно всё, что по каким бы то ни было причинам не нравится «культурному сообществу»). Однако, в десятитысячный раз разоблачать наше злополучное «культурное сообщество» — дело сугубо неинтересное. Поэтому наше внимание будет обращено на другое, а именно на ПЛЮРАЛИЗМ И ТЕРПИМОСТЬ.
Демократическая (точнее говоря, «демократская») печать обожает подчеркивать свой плюрализм и терпимость к разнообразию мнений. Разумеется, столь же активно подчеркивается, что это разнообразие допускается только в определенных пределах, но эти пределы «естественны», обозначены прежде всего общечеловеческим нравственным чувством: в самом деле, нельзя же допустить пропаганду некоторых вещей, которые «слишком ужасны».
При ближайшем рассмотрении, конечно, видно, что все это чушь: границы дозволенного не имеют ничего общего с моралью и нравственность. Например, пропаганда педофилии или какого-нибудь затейливого труположества, в общем, дозволена (по крайней мере, для «продвинутых кругов»), апология свободного употребления наркотиков уже пресекается (или допускается только в качестве «крайней экстремы»), а антисемитизм является абсолютным табу. Во всяком случае, де Сад — это классический писатель, а Шафаревич (или Гумилев) — в лучшем случае опасные шарлатаны, которых необходимо «неустанно разоблачать». Столь же верно и то, что даже «в пределах дозволенного» писания «культурной тусовки» до крайности монотонны и однообразны. Но все эти (вполне справедливые) наблюдения не объясняют одного факта: возможность «разномыслия», разброс мнений и даже «плюрализм» таковых является признаваемой и декларируемой ценностью для этой публики, вовсе не будучи таковой для ее идейных и социальных антиподов (при том, что среди последних реального «разномыслия» не в пример больше).
Это можно, разумеется, объяснить «идеалистически»: люди культивируют в себе терпимость, умение прислушиваться к чужому мнению, искренне стремятся «понять другого», даже если этот «другой» им далек и чужд. Однако, эта идиллическая картина опровергается практикой. На самом деле «культурные люди» если чем и отличаются, так это невероятной, выходящей за всякие пределы приличия нетерпимостью. Достаточно нарушить самомалейшее табу, принятое в «тусовке», чтобы «чистая публика» начала потрясать кулаками и брызгать слюной. Но, тем не менее, при соблюдении некоторых условий (хотя, как уже было отмечено, довольно запутанных), та же самая публика готова без особого раздражения воспринимать (и даже разделять) прямо противоположные по смыслу воззрения, не впадая от этого в ступор, и даже пытаясь «найти свою правду» в каждой точке зрения.
На первый взгляд это кажется странным. Люди, имеющие целостную точку зрения на мир, обычно бывают нетерпимы именно к противоречиям, и допускают таковые только в вопросах частных и мелких — да и то «до выяснения обстоятельств». Здесь же мы имеем дело с настоящим плюрализмом. Например, в среде российской интеллигенции прекрасно уживаются люди, восхваляющие нынешнюю интеллектуальную вседозволенность, когда можно говорить и писать все что угодно — и ностальгирующие по старым временам, когда хорошие книги были редкостью, существовал культ узких специалистов, а научная редактура добросовестно выверяла каждое слово в длинных академических комментариях.
Однако, целостная точка зрения может быть целиком ложной. С социологической точки зрения «ложное» — это «неприемлемое», причем «общественно неприемлемое» (или, проще говоря, «за такое бьют»). Например, мировоззрение серийного убийцы «общественно неприемлемо», и, в этом смысле, «ложно», ибо он хочет от общества того, чего то не может и не должно ему отдавать — во всяком случае, добровольно. Он, правда, ее и не озвучивает, а просто кладет нож в карман и идет в подворотню — поджидать очередную жертву. Когда его поймают, у него есть шанс отбояриться, разве что прикинувшись психопатом.
Тем не менее, когда целое сообщество людей требует от общества того, чего последнее не может и не должно им предоставлять, объяснения неизбежны. Однако, прямо сказать, «чё те надо», никак невозможно. Приходится выкручиваться.
Самый простой способ «выкрутиться» — это, конечно, просто замолчать некоторые щекотливые моменты. Однако, с другой стороны, эти моменты все-таки необходимо обсуждать, по крайней мере, среди своих. При этом циническая позиция называния вещей своими именами в подобной деликатной ситуации крайне нежелательна. Вообще-то, цинизм хорош только как приём в некоторых конкретных ситуациях, но в стратегическом плане циник всегда проигрывает лицемеру; цинизм нежелателен даже наедине с собой. Циник знает, что он неправ, и бравирует этим; однако, чувство собственной неправоты может в решающий момент его подвести. Хороший лжец верит в свою ложь, пока он ее произносит; циник не верит не во что, а значит и в себя, и даже в свои претензии.
Однако, и чистой воды лицемерие тоже имеет свои недостатки, поскольку не может не быть сознательным: это тот же цинизм, только более тонкий.
Но эта дилемма не является неразрешимой. Отдельным людям, конечно, приходится выбирать между цинизмом и лицемерием. Но то, что не доступно одному человеку, доступно сообществу. А именно: одна противоречивая позиция может быть выражена несколькими непротиворечивыми, которые, накладываясь друг на друга и интерферируя, создают как раз то, что надо.
Ложь может быть выражена как соединение несовместимых истин. Например, представим себе класс людей, которые хотят разложить и уничтожить все существующие в обществе классовые, сословные и имущественные различия, превратить людей в серую массу — чтобы на этом сером фоне остаться единственным и неповторимым «привелегированным классом». Прямо признаться в этом — хотя бы самим себе, не говоря об обществе в целом — невозможно. Однако, претензия должна быть как-то выражена. Это можно сделать так: разделить сообщество, требующее для себя столь исключительного положения, на две части: последовательных эгалитаристов, настаивающих на всеобщем равенстве всех людей перед некими безличными инстанциями, и на не менее последовательных элитаристов, отстаивающих право каждого сообщества на уникальность и «свое место». Суммарная позиция первых и вторых будет как раз такой, какой нужно, поскольку проповедь всеобщего равенства будет обращена как раз вовне сообщества, а элитарный снобизм окажется продуктом для «внутреннего потребления». (Например, первые будут искать свою аудиторию среди читателей газет — а вторые предпочтут тусоваться в своем кругу, выпуская малотиражные журналы для самих себя и своих знакомых). Что касается людей посторонних, которые возьмутся уличать «культурное сообщество» в двоемыслии, то их претензии всегда можно отвергнуть на том основании, что речь идет всего лишь о частных мнениях отдельных людей, «и не надо делать из этого трагедии — каждый имеет право на своё мнение». «Ну да, Велеслав Шмулер в своей статье написал, что быдло нельзя пускать в музеи… но это же Шмулер, он же экстремист, культурпровокатор, мало ли что он пишет, это несерьёзно…» На самом деле, конечно, это «серьёзно», поскольку «официальное мнение» интеллигенции оформляется исключительно в виде суммы частных мнений — весь вопрос в том, каким способом их суммировать.
Разумеется, после такого разделения воззрений станет возможным и их совмещение в одном сознании — по «диалогическому» образцу: «разумеется, вообще-то все так, но и те, которые думают иначе, в чем-то правы, и я не буду игнорировать их правоту». Тем не менее, обе половинки единого (хотя ложного и неприемлемого по сути своей) мировоззрения должны быть разделены даже в одной голове: скорее всего, автор газетных статей о всеобщем равенстве будет с удовольствием посещать салоны и благосклонно внимать разговорам о своей принадлежности к элите, но никоим образом не смешивать эти два дела и даже не сопоставлять их: «дневное», газетное, и «вечернее», салонное, мировоззрения никак не соприкасаются.
Другой пример, посвежее. Те же самые люди, которые с пеной у рта рассуждают о бесконечной ценности каждой человеческой жизни, о нерушимых правах человека, и охотно подпевали за Окуджавой грустные песенки про «зазря убитых юнкеров», с восторгом приветствовали действия, приведшие к уничтожению нескольких тысяч (в большинстве своем ни к чему не причастных) людей в столице страны в 1993 году — и при этом не чувствовали и не чувствуют никакого неудобства, поскольку хорошо понимают, что в обоих случаях речь шла о разных вещах: «бесконечной ценностью» обладает только жизнь «своего». (Кстати говоря, «супергуманное» по форме утверждение «человеческая жизнь бесценна» в такой интерпретации приобретает совсем иное звучание: до сих пор любая политическая сила признавала, что жизнь ее сторонников имеет конечную цену, то есть оставляла противникам шанс откупиться. Интеллигенция первой выдвинула тезис о «бесконечной ценности», то есть, читай о бесконечной цене жизни «своего» — то есть цене заведомо невыплачиваемой. В переводе на человеческий язык утверждение «человеческая жизнь бесценна» означает: «мы никогда не простим вам гибели хотя бы одного „нашего“, и будем мстить за это всегда, чего бы вы не предложили взамен; вопрос никогда не будет закрыт, пока мы не накажем вас всех; все наши обещания в этих вопросах ничего не стоят».) Надо сказать, подобный подход оказался эффективным. Все свежие и несвежие трупы, зачисленные по разряду «своих» (иногда задним числом — типа «невинноумученного-джордано-бруно», казненного на самом деле за чернокнижие и злостную ересь, а отнюдь не за гелиоцентрические учения), предъявляются к оплате буквально столетиями, причем никакие уступки и контрибуции не помогают: прекратить вендетту невозможно никакими способами. При этом долгая память сочетается у «культурного сословия» с крайней бессовестностью: своих преступлений эти люди не признают никогда и ни при каких обстоятельствах. Например, учение о безответственности подстрекателя (оформляемое как требование «беспредельной свободы слова») автоматически снимает с «культурного сообщества» всякую ответственность за их излюбленную методику расправы с неугодными. При этом, разумеется, никакой реальной «свободы слова» эти люди никогда не признавали и не признают: попробуйте, например, «свободно» сказать хоть что-нибудь неодобрительное о тех же евреях, или иных креатурах «сообщества», чтобы убедиться в этом.)
Подобное «двоемыслие» является отнюдь не чистым лицемерием, а, скорее, следствием того же самого разделения ролей. «Я считаю, что без этого можно и нужно было обойтись», — рассуждает какой-нибудь изряднопорядочный господин, убежденный и яростный противник всяческого насилия, про тот же девяноста третий — «но я понимаю своих друзей, которые вышли по призыву Гайдара, которые готовились к последнему бою с красно-коричневой сволочью… и я не могу не разделить их радость.» Здесь чужая (или якобы чужая) точка зрения играет роль моральной санкции.
С другой стороны, интеллектуальное право на «плюрализм» — по типу «я так не думаю, но понимаю тех, кто так думает» — ревниво охраняется «чистой публикой» в качестве интеллектуальной практики, дозволенной только для своих. Например, человек, сказавший «я не антисемит, но я понимаю антисемитов», однозначно воспринимается как антисемит, да еще и трусливый. Тут уж никакие отсылки к «мнению другого» не проходят. Однако, и эта фактическая монополия на плюрализм оформляется тоже «плюралистически»: с одной стороны, проповедуется Широчайшая Терпимость, а с другой — постоянно подчеркивается, что существуют Вещи, Которые Терпеть Нельзя (и список оных довольно-таки велик).
И, разумеется, в чистом виде обе эти точки зрения озвучивают разные люди, — чтобы дать возможность основной массе «своих» говорить и делать то, что требуют задачи момента. Dixi.