Текст:Константин Крылов:Старость
Старость
- Автор:
- Константин Крылов
- Константин Крылов «Старость» // Топос. — 25 марта 2003.
- Предмет:
- Деменция
1973. Подмосковье, дача, лето.
— Бабушка, это кто был?
— Сорока. Она у нас мыло украла.
— Бабушка, а зачем сороке мыло?
— Она всё блестящее тащит. Понесёт в гнездо, сорочатам. Они будут нашим мылом играть.
— А они его есть не станут? Мылом же отравятся?
— Они же не дураки, чтобы мылом травиться. Мы купаться идём? Скажи Иришке, чтобы взяла полотенце.
1974. Москва, лето.
— Ихь бин. Ду бист. Эр ист.
— Бабушка, ну я всё равно не запомню.
— Учи. Я вот так диплома и не получила, без образования осталась. Ихь бин. Ду бист. Эр ист.
— А Катина бабушка говорит, что английский проще.
— Катина бабушка четыре языка знает, а ты ни одного пока. Ихь бин. Ду бист…
1975. Москва, зима.
— А Екатерина Федотовна несправедливая! — Она мне четвёрку поставила, а я всё правильно написал, только исправил одну цифру, а она мне четвёрку поставила. А Насте она пятёрку поставила, а у неё два исправления было, и поставила. Почему она несправедливая?
— Потому что. Я тебе потом скажу. Давай переписывай домашнее.
— Ну сейчас скажи! Ну сейчас скажи!
— Тебе мама скажет. Понимаешь, Екатерина Федотовна хочет, чтобы наша мама ей сделала одну вещь. А мама не может сделать эту вещь. Поэтому она тебе ставит четвёрки.
— Несправедливо же!
— Зато мы с мамой тебя за четвёрки не ругаем. Переписывай домашнее, у тебя там исправление есть.
1976. Москва, весна.
— Давай ещё раз. Соль-фа-ми-ми-соль-диез…
— Не могу я больше! Ненавижу эту музыку!
— А Валерия Михайловна говорила, что у тебя хорошо идёт. Ты же не хочешь огорчать Валерию Михайловну?
— У меня пальцы заплетаются. Вот у Тельникова растяжка знаешь какая?
— При чём тут растяжка. Ты мизинец не туда ставишь, а потом замыливаешь.
— У меня это место не получается.
— Давай ещё раз, moderato. Ты на шестнадцатых мажешь.
— Ну её на фиг.
— Ещё раз. Ещё раз.
1979. Подмосковье, дача, лето.
— Этот зверобой дырчатый. Видишь на просвет маленькие такие чёрные дырочки на листиках? Будем делать масло зверобойное, тебе на синяки пойдёт.
— Бабушка, а эта ромашка лекарственная?
— Нет. Лекарственная вот на том склоне. Давай сначала эту куртинку закончим.
1981. Москва, весна.
— Колёсико у рейсфедера подкрути, линия жирная получается.
— У дедушки все линии чёрти какие.
— Ваня всегда чертил как курица лапой. Я за ним всю жизнь перечерчивала.
— А почему ему можно?
— Потому что он конструктор от Бога.
— Только про Ташкент не рассказывай, знаю. Ну, допустим, он все эти штуки придумал. Чертит он всё равно плохо.
— Зато у него все ГОСТы в голове. Вот ты, допустим, чертишь ось, а она не по ГОСТу.
— Бабушк, у меня упражнение. При чём тут ГОСТ?
— Если будешь чертить изделие, там всё должно быть по ГОСТу. Никто тебе нестандартную ось вытачивать не будет. Пойдёшь ты к мастеру, а он тебя матюгами обложит… Ничего, ничего. Промокни, потом сотрём. Здесь штрих-пунктир…
— Сам знаю.
— Сам ставь, если знаешь.
1985. Москва, весна.
— Не нравится мне эта твоя девочка. Она на меня так смотрит, будто презирает. У тебя с ней эти дела?
— Бабушка, это уж точно не твоё дело.
1990. Москва, осень.
— Костя, мне твоя тёща звонила. Знаешь, что сказала?
— Бабушка, не слушай Маришу.
— Она мне сказала, что я зря жила. Что я всю жизнь на советскую власть работала, и поэтому зря жила.
— Бабушка, не слушай Маришу. Ты же знаешь.
— Я не зря жила! Знаешь, какие корабли мы проектировали? Я ей сказала, а она говорит, что я работала на ГУЛАГ. Мы ничего не делали для ГУЛАГа, между прочим. Она врёт. Она сама никогда не работала.
— Бабушка, не слушай Маришу.
1992. Москва, зима.
— Я могла бы тогда взять инвалидность. Мне предлагали, инвалидом первой группы делали. Я не взяла. Дура была.
— Бабушка. Зачем ты это нам говоришь?
— Нам бы льготы какие-нибудь дали.
— Бабушка, нет больше никаких льгот.
— Ну так же нельзя. Бедные должны жить как-то? Есть льготы какие-то. Надо встать на очередь. Валентину Матвеевичу надо позвонить, он знает.
— Бабушка, Валентин Матвеевич умер. Льгот никаких нет.
— Валюшка изобретатель. У неё авторские…
— Нету никаких льгот больше ни для кого.
— Ну так не бывает. Всегда были льготы какие-то. Я Валюшке говорила, пусть выяснит.
— Бабушка, маму уволили. И меня уволили. Мы безработные.
— Как без работы? У нас никогда безработицы не было. Это на Западе безработица.
— Так у нас теперь как на Западе, я же тебе объяснял.
— На Западе всё есть, а у нас ничего нет. Народу очень плохо живётся. Я вот Тосе звонила, она мне говорит…
— Бабушка. Ещё раз. Этим сукам надо, чтобы мы все передохли.
— Ну я не знаю. Такого даже в войну не было. Карточки были, талоны… А теперь что?
— Ну вот нам давали в прошлом году, помнишь. Ладно. Ты кастрюлю поставила?
— Поставила. Костик, я эти макароны тонкие… уже тошнит меня. Бульончику бы куриного. Хоть лендлизовского.
— Гуманитарного? Нету пока. Может, тёща чего подкинет. Ладно. Как-нибудь.
1992. Москва, весна.
— Ну какая хорошая! Смотри, и лицо у неё умное такое. На Валюшку маленькую похожа. Машка, она больше на тебя, а эта на Валюшку. Как назовём?
— Юля.
— Юля? Хорошо. Юля.
1998. Москва, лето.
— Надя, не трогайте Ванин чемодан.
— Нина Степановна, он не нужен.
— Там его вещи. Там инструменты.
— Нина Степановна, мы всё ценное положили вот сюда, в шкафчик. Тут уже барахло осталось.
— Куда-то всё девается. И чемодан, и портфель. Ванин портфель здесь лежал, из свиной кожи. С чертежами.
— Нина Степановна, мы его выкинули.
— Там же чертежи… Ну ладно. Всё выкинули, всё раздали. Памятник Ване так и не поставили. Всё ждём, будут деньги, будут деньги. Так и останется без памяти. Как собака, что ли? Лучше бы я умерла.
2002. Москва, лето.
— Ну какая хорошая! Смотри, и лицо у неё умное такое. На Валюшку маленькую похожа.
— Бабушка, не надо про маму.
— Ну посмотри какая хорошая. И глазки умные. Костя, ты сам на могилу не ездишь, хоть Наде скажи.
— Бабушка, мне надо зарабатывать деньги.
— Валечка там лежит. Ей там холодно.
— Бабушка, опять! Прекрати это. Ты всё прекрасно понимаешь. Мама умерла. В могиле только тело. Её там нет.
— Ну как нет. Валюшка мне вчера звонила.
— Бабушка, прекрати это. Ты себе потакаешь. Этого нельзя делать.
— Валюшка мне вчера звонила, говорила купить творога для маленькой. И дядя Коля звонил, спрашивал.
— Чего спрашивал?
— Чего надо, то и спрашивал. Он мне всегда звонит, когда вас дома нету.
— Бабушка, ты же всё прекрасно понимаешь. Мама умерла. Дядя Коля умер. Все наши умерли. У нас больше никого не осталось.
— Ну да, знаю. Что я, дура, что ли?
2003. Москва, весна.
— Ты зачем повесила свои штаны ссаные сюда?
— Это… Я ничего не повесила.
— Это что?
— Я не знаю. Это та женщина принесла.
— Какая женщина? Ох… Какая женщина?
— Это… Женщина ходит. Такая женщина. Она мне всё рассказывает, что вы про меня говорите.
— Мы про тебя ничего не говорим.
— Закрываетесь и говорите, что меня надо отсюда забрать. Я всё знаю.
— Бабушка, это твой дом. Ты никуда не поедешь.
— Я знаю. Я всё слышу. Тут всё время ходят всякие, говорят, чтобы меня забрать, чтобы меня увести. Давайте я работать пойду. Я буду зарабатывать, а вы будете здесь жить.
— Бабушка, перестань. Ну зачем ты штаны на лампу положила грязные?
— Я ничего не клала. Это вы положили. У меня паспорт пропал. Я вчера его искала. Мне Тося звонила. Она мне всё рассказывает. Теперь всем нужен паспорт, а то заберут. Вы меня без паспорта… чтобы забрать. Давайте я…
— Бабушка. Выпей вот это. Это ноотропил. — Выпей воды. Вот так. Не вешай больше штаны сюда. И не расчёсывай ногу. Тут же Катька бегает. А ты грязь разводишь.
— Я соображаю. У меня шарики крутятся. Я вот читаю… читаю… у меня книжка тут лежала. Та женщина унесла. Я читаю, как ты велел.
— Бабушка. Ложись спать.
2003. Москва, весна.
— Костя, приезжай срочно. Бабушка.
P.S. На этот раз пронесло. «Все живы».