Текст:Николай Клюев:Каин
Приводится сохранившийся текст поэмы.
I[править | править код]
То было в числах октября
В завечеревший понедельник,
Когда, как тартара насельник,
Боролась с тучами заря,
И мыши грызли половицы,
Гнилушки гроба вурдалак,
Свечой неодолимый мрак —
Казался крыльями орлицы.
В излуке крыл увидел я
Лицо мертвецки испитое.
В его изваянном покое
Сокрытой чуялась змея.
И уловил я тонкий смрад,
Как на погосте листьев тленье…
«О, кто ты, тёмное виденье?» —
Спросило сердце наугад.
И как над омутом ракита,
Корнями пеленая труп,
Мгла зашептала: «Не укрыто
Зерно от жернова и ступ.
Ты, жгучий отпрыск Аввакума,
Огнём словесным опалён.
Без дружбы с Каином не думай
…
Взгляни на Радонеж крылатый.
Давно ли — светлый Алконост,
Теперь ослицею сохатой
Он множит тленье и навоз!
Задонск — Богоневесты роза,
Саров с Дивеева канвой,
Где лик России, львы и козы
Расшиты ангельской рукой —
Всё перегной — жилище сора.
Братоубийце не нужны
Горящий плат и слёз озёра
Неопалимой Купины!
Узнай меня, ткач дум и слова,
Я — враг креста, он язва нам,
Взалкавшим скипетра срамного
Державным тартара сынам!»
Не участь древнего Исайи
…
Но не олонецкого Леля,
Кому сестрицы мох да ели,
А няня — тёплая лежанка…
Душа запела, как цыганка!
«Эх, распошёл…» На беду, на беду
Пятиконечную звезду
Я на мерлушнике нащупал —
Не то дворец, не то халупа
Чадила гарью человечьей,
Кому-то очередь для речи
Давал товарищ Гребешков
/…/ у столов,
Так домовитый мудрый кот,
Крысиный усмирив народ
/…/ лапкой мастерит
/…/ буржуев
…
Ай, ай, и челюсти мои
…
Вонзали когти в клад заклятый.
И вот, усат, с брюшком седым
Зловещий кот владеет им.
…
Ах, не тебя ли, злая нежить,
Баюкал Ладогою, нежил,
Не ты ли в скоморошьи святки
Играл с боярышнями в прятки
И в патриаршем терему
Вперялся в слюдяную тьму?
Там финисты, струфокамилы
Сплели шатёр золотокрылый,
В шатре у чарого ковша
Руси склонилася душа,
Она глядит речной купавой,
Но цареградскою оправой
Пылают лалы на челе.
В родимой суздальской земле
Кудесницей-избой сосновой
Взлелеян цветик жемчуговый.
Ему бы петь, глядеться в /…/
…
«Пора!» Мяукнули часы.
…
Все встали /…/ в эту ночь
…
Ты здесь — мурлыка-сыроядец…
…
В ночную пасть упрямый рот
…
II[править | править код]
…
Какой прелестный медальон…
…
Ах, замолчи же /…/
…
Кресты ведь не круглы!
…
Бал, бал, бал…
…
В передней бронзовая люстра…
…
…в зимнем саде
По романтической досаде,
Ах, зимний сад — приют Эроту,
Куда в разгар любви и сил
Забыть мирскую позолоту
И злоязычную заботу
Великий Пушкин заходил.
Зачем врага и коммуниста
Ты манишь дымкой серебристой,
Загадкой грота и скамьёй
С разбитой урной над водой.
Я милую ищу из бара —
Она гнусавит под гитару:
«Эх, распошёл! огоньки, огоньки!..»
/…/ я боюсь руки.
/…/ косынки
…
Отыскали тебя в гроте
На последнем повороте.
Френч разодран, грудь в крови
От невинной, знать, любви!
III[править | править код]
Мне снилося: заброшен я
В чумазый гиблый городишко,
Где кособокие домишки
Гноились, сплетни затая.
Бродяжить поздно понаслышке
Из-за приветного жилья.
Косой, подслеповатый ливень
Хлестал по грязи, как по ниве,
Где с мухоморами сморчки,
Собачьи уши и дрючки
Росли несметно /…/
…
«Теперь собор без патриарха
Бодягою, собачьей пархой
От ягодиц по самый рот
/…/ жирно обрастёт!»
И подала мне свечку в тесте! —
«Скажу товарищу без лести —
Уж предоволен стариной,
Сидит на лавочке мясной,
Торгует шейками, пупками,
Не верите — взгляните сами!»
И очутился я в рядах,
Где на заржавленных крюках
Вдоль стен гнилых, заплесневелых
Висели человечьи туши.
/…/ в каких приделах
… смыкались глуше
…
И вдруг за ужасом и лихом
В той стороне, где Углич тихий
Свежее озера в лесу,
Ударил колокол… слезу
Я тронул на подушке усом,
Она бы шла к девичьим бусам —
В степи далекий огонёк,
Но горячее, чем курок
Опосле выстрела в подвале
В косынку белую… На бале
Фаина была хороша,
Мы с нею выпили ерша!
Не потому ль зовётся «Каин»
…
Я знал, как часослов, Россию,
Её палаты и кремли,
Куда вестей про индустрию
Не приносили журавли.
Мне снилась родина невестой
В парче и перлах осыпных,
Калуга ей месила тесто,
Карелия слагала стих.
А Черемисина да Вятка
Игрушки резали, Ростов —
Неугасимая лампадка
Пред ликом дедов и отцов,
По-клецки рублены хоромы,
Где нерушим Миколы род,
/…/ лебедем у дома
/…/ черемуха цветёт.
…
Бегут домашние к Пречистой, —
Ужель Ордынщина, ужель?!
И в горенку вошёл сребристо
Желанный витязь. светлый лель.
Вот почему зовётся «Каин»
Поэма бедная моя.
Я знаю, был он неслучаен,
Жених с крылом нетопыря,
Что, бороздя шатёр небесный,
То нетопырь, и метит он
Заместо Индии чудесной
Продать невесту в /…/ полон,
Уж плачут филины /…/
И наше сердце /…/
Что много зорь /…/
…
«Мотри, Миколушка, не балуй, —
Для выжлеца не кость Урал!»
И по глазам скорбяще-впалым
Я мать-печальницу узнал.
Ах, плюйте мне в глаза, кляните,
Достоин жернова злодей,
Что золотил верёвок нити
На горла песен-лебедей.
Ах, песни — дали ветровые,
Горючий камень алатырь!..
Я поклонюсь святой Софии
За даль моздокскую и ширь,
За нивы с говором калужским,
/…/ что опьянён грозой,
/…/ в сердце русском
Всплывает лебедь заревой!
…
Сегодня вскрытие мощей.
Любил могильные фиалки
Подростком собирать в картуз, —
Теперь на сон пустой и жалкий
Я улыбаюсь в карий ус.
Иду с товарищем-наганом
На тайну смерти и гробов,
В ладью луны за океаном
Невозвратимых парусов.
Луна — любовница светилам,
Но в юно-палевый восход
Тоска старинная по жилам
Змеёй холодною ползёт.
И ненароком гладишь дуло,
Как самке первый раз /…/
…
Где юность в домике резном
Семнадцатой весной цветёт…
На древней паперти народ
Нас поразил глухим молчаньем.
И отвернулся с содроганьем
Меня привратный херувим.
Хромец железный, грозный Батый
Здесь обувь снял и меч заклятый,
Его страшились Ганг и Рим,
И перстень с тяжким изумрудом
За красоты живое чудо
На гроб нетленный возложил.
И вот плюгавый Гребешков
/…/ же львиным следом
/…/ мерзостным победам
…
Запахло тлеющим арбузом,
И нос чихал от едкой моли…
Мы написали в протоколе:
«В такой-то год, в такой-то день
Нашли в гробнице сохлый пень,
Мирроточивую колоду…»
На паперти же по народу,
Как в улье гуд, росла молва,
Что Иоаннова глава
Зардела… Ну, конечно, вапой.
Мне кот услужливою лапой
Помог бумагу подписать,
Хвостом же приложил печать.
…
И шейкой, ямкой у ключиц,
Как глубью девичьих глазниц,
Смотрела неотвязно в душу…
Бежать скорей… Домой, на сушу!
Не ледяной убитой чайкой
Моя любовь под лёгкой майкой!
* * *[править | править код]
Всё чаще говорят газеты:
Самоубийцы тот — да эти.
В пятнадцать лет отрава слёз,
А в двадцать пуля и наркоз,
Под тридцать сладостна петля, —
С надрезом шея журавля…
/…/ сладчайшее без меры —
/…/ поцелуй Венеры
/…/ сад
…
«Сыграй-ка мне «Эх, распошёл!»
Сегодня я по-волчьи зол
На няньку барскую… Ну что ж?
Ведь не сдирать с неё семь кож!
А как она плакала-то,
Утирая ветошкой
Печёный нос.
«Господа —
Отпустите же вы меня
Христа ради! —
У меня место куплено
На погосте, что у Спаса!..
Царство небесное
Покойной княгинюшке!»
«Няня, — говорит, —
Возьми денег /…/
…
/…/ эх, бабка,
Ведь это всё кошачья лапка,
Не сифилис и не луна,
Она, она, она, она…
Ну, что ты, мой поджарый сеттер?
И сеттер в рёбра: «Это <Каин>
/…/ мастер и супруг».
«Да, я! Приход мой не случаен
В страну октябрьской мглы и вьюг.
Но чтоб испить последних таин,
Мой вожделенный смертный друг.
Вот /…/ камень от запястья
Тебе дарован за труды.
Сестра дракона — Анастасья
Гремит кимвалами беды.
/…/ поклониться
Рогам полуночной звезды
…
Где няня добрая не крестит
В ночи кудрявое дитя —
И не кукушка носит вести
В девичью горенку, грустя,
Где вероломство, ум честя,
Бесчестье в доблесть обратя!
О прокляни же луч перловый
На чёрном пасмурном челе,
Протянут невод для улова
По радонежеской земле.
Пускай весною бирюзовой
Снегирь вьёт гнезда /…/
…
Она звездою из тумана
Подаст возлюбленному знак.
«Индустриализация, индустриализация!»
«Взгляните, цветёт акация!»
«Какая гадость!»
«Граждане — это отсталость —
Шамать и ложки облизывать,
Надо звёзды, как гайки, нанизывать!
Работать в мировом масштабе,
Забыв о суздальской бабе,
В аксамитном сарафане, монистах!»
«Поведайте, кормильцы-машинисты,
Куда запропастилась скотина?..»
«Посмотри в словаре, Октябрина,
Что это за новая машина!»
/…/ Мария
/…/ плачет
/…/ Свет и Владыко!
…
Глотает моё окошко
Дымы, сапы, кровавые ложки,
Всколосилась железная нива,
Не прячется в саду малиновая слива,
Не снится пир в родимой стороне,
По ней ли грусть звенит во мне?
Иль молодость проходит
И карий ус к невзгоде
Порошею замглел?
Ах, /…/
Монах недавно /…/
Смешную песню пел? —
«Ты, пустыня, мать пустыня,
Глубота и высота,
На ключах, поречных скрынях
Нету лебедя-Христа.
Студены ручья коленцы,
Наше сердце — студеней,
Богородица младенца
Возносила от полей.
Вы, поля, останьтесь пусты,
Без кукушки дом лесной!
Грядка белая капусты
Разрыдалася впервой:
« — Утоли моя печали»
Тётки-репы, брюквы тож.
Пред тобой, виновна вмале,
Как на плаху никнет рожь!
Хорошо с кукушкой рябой,
От неё сосновый дух,
По «ку-ку» гадают бабы,
Сколько будет льна и брюх!»
Богородица прижухла,
Оперлась о локоток.
У тебя — беляны пухлой —
Есть ли сыну уголок?
— Голубица, у белянки,
Лишь в стогах уснёт трава,
Будет горенка с лежанкой
Для Христова рождества!
«Монаха привести!»
«Я здеся, раб Никита,
В заутреню убитый,
Прости меня, прости!
/…/ за рвом бузина
/…/ перина
…
Дзинь, телефон проклятый!
…
А то, вишь, Богоматерь
Сидит в рыбачьей хате.
Сам-друг веретено.
Я докучал полянке
И кузовок землянки
Преставлю под окно.
Отложит дева нитки
И тростию на свитке
Преиспещрит графью:
«Лесной снегирь — Никита,
Большевиком убитый
В заутреню мою».
Прости, меня, любимый,
Что птахою незримой
Я от тебя утёк!
…
Молчи, город проклятый
…
Не выйдет и сверчок.
Твоя, снегирь, верига…
…
«Трах, трах, трах»!
«Индустриализация, индустриализация!»
«Говорят, расцвела акация
И дикий лён в городах…»
IV[править | править код]
Двенадцать лет — двенадцать валунов,
С высот примчавшихся в долину.
С младенчества меня блаженный кров
От колыбели не отринул.
И была колыбель моя
Под штофным пологом с орлами.
Их чудотворными шелками
Родная вышила, любя,
И в спаленке дремали пяла.
Кудахтал бисерный павлин,
Медынью, пряничным сусалом
Дышал в оконницу жасмин.
Но циферблатная кукушка
Прокуковала восемь лет.
Моя любимая игрушка —
По палисаднику сосед.
Ему часы накуковали
Ух полных десять, но влекло
Меня птенцом к барвинку — Але
Под голубиное крыло.
В нём чуялся павлиний гарус,
Подснежный ландышевый сон.
Любил он даль, стрельчатый парус,
Морей нездешних Робинзон.
Нам были взрослые чужими,
И первый поцелуйный гром
Наполнил чайками морскими,
Безбрежием родимый дом.
Нас потянуло к захолустью,
В чулан забытый, в глушь кустов,
И отрочество первой грустью
Вспугнуло маминых орлов.
Любимые, ловите знаки:
Берёз серёжки, запах сот,
Но если шорох, то во мраке
За голубком крадётся кот!
Напрасно звал на поединок
Я волны и медуз на дне,
Под серый камень лёг барвинок
Грустить о чайках и весне,
И с той поры, испив у трупа
Морской зелёной глубины,
Я полюбил холмов уступы
С ущербным оловом луны!
Следил за филина полётом,
Ужален ярости осой,
И к маминым простым заботам
Прибавил слово: «Что с тобой?»
Но беспощадная кукушка
Отмерила пятнадцать лет.
Мой сон — кленовая опушка.
Где дупелей и бродней след.
Заворожён могучим следом,
Гонец без крова и огня,
Глухой тропою к сладким ведам
Я нудил юности коня.
Свиданья память — нож дамасский.
Чтоб резать шейки дупелям.
Увы! Лесную явь из сказки
Нельзя рассказывать друзьям!
По-скобелевски бравый дядя
Пошёл в штыки на Баязет…
Печальней матушка, в лампаде
Заупокойный тепля свет.
А сказке под румяным клёном
Свивает саван листопад.
Самоубийственно влюблённым
Кладбище не откроет врат.
Их поминает по яругам
Гнусавым криком вороньё.
Я расплескал, как жизнь без друга,
Любви волшебное питьё.
И женщине принёс я кубок
С гадюкою на тёмном дне,
Тревогу вахты, грубость рубок,
Луну в зрачках и жуть во сне!
У девушек лебяжьи груди,
По мне же краше голова!
В гнезде кудрявом, как в сосуде,
Роятся ласточки-слова:
«Люблю, единственный, хороший!»
Так шелестел осенний клён,
В кустах малиновых Алёша
Спрядал такой же лёгкий лён.
Но вот багряным ягуаром
Как лань истерзана страна,
С убийством, мором и пожаром
Меня венчает сатана.
«Никитушка, и сна прилавок,
И злом текущая река,
Где ловят дьяволы пиявок,
Чтоб сердце выпила тоска,
О, в океане непогожем
Притон драконов-кораблей,
Чьи паруса из рыжей кожи
И груз из праха и костей, —
Исчезните!..» «Что, милый, с вами?»
Отходит, — выстрелы в упор…
Следите, доктор, за часами —
Раз… два…
У северных озёр
Так крепко спится утром сивым,
Пролетье чешет соснам гривы,
И Кереметь — бобровый бог —
Крадёт тропинки, дыбит мох,
Чтоб не пройти к пушным запрудам,
А пегим муравьиным грудам
Подъёлыш выметает сор…
Как сладко спится у озёр!
В дупле у дятла шишек клад,
Смолой еловой клест измазан
И белке кедром пересказан
Завет, как красить хвост в закат,
Чтоб был он пышно заруделым,
У липы лыковое тело
Взопрело терпкою росой,
У лосося с плотицей бой,
Клюют морошку куропатки,
В медвежьей шапке без оглядки
Бежала сутемень от веж..
Как у родных озёр сон свеж!
Сегодня именины стога,
В лугах подблюдный хоровод.
На бранный плат, где сыр и мёд,
Закличет сокола — Стрибога.
Потом на каменной заслонке
Зарочный плат вручат огню,
Чтоб осенницей новожёнке
Запелось «баюшки-баю!»
Золотокосая Моряна
Не выплывет в стрибожий круг…
Её чарует лебедь-друг
Хрустальным рогом из тумана.
На мольбище старик-Ведун
За куны не дал приворота:
«Пожди, пока ярятся соты
И пахарь не наладил струн!
Бог Кереметь, блюдя болоты,
Бобровый износил зипун,
И Юмала ячменным пивом
Не полнит пёстрых черпаков.
Пожди, Буй-Тур, пока заливом
Повеют крылья парусов.
Из дальних Сварога садов
Плывёт пресветлый Бог богов!»
Как сладко в грёзах о невесте
Кудеснику наперекор
Дремать на шкурах и бересте
У синих северных озёр!
Плывёт пресветлый Бог богов, —
Ему молиться Туру надо,
И мёд нести, чтоб сердце Лады
Замлело пчёлкой меж цветов. —
«За помощь вящая награда
Моя леса для осетров!
Не поскуплюсь и шейной гривной
Хазарских золотых рублей; —
Явися, мой Господь предивный,
Порошей розовою, сливной
На крыльях плавных журавлей.
У нас в узорных черемисах
Бобёр на шапках, каньги в лисах,
Рубахи — бесерменский лён,
Слюда затейна у окон.
Я выстрою для гостя вежу —
На нарцах тёплый мех медвежий,
Руно по лавкам, печь с хайлом,
Чтоб дым вымахивал столбом.
В чулане ж, на долблёной полке,
Осётр в молоках дюже солкий,
Моряна же в глубокой ступе
Порты б толкла с убрусом вкупе,
Чтобы лунел, как гусь в потоке,
В сосновой гридне гость далёкий.
Твой горностай увязнет в сети.
Я с лапок кровь ему бы стёр…»
Как веще спится на рассвете
У ясных северных озёр!
Уж зябликом щебечет бор
И лоси выкупали роги.
Во греки ласковы дороги,
Речной немеренный простор!
Сегодня праздник не стрибожий.
Явился солнечно пригожий
К гагарьим заводям Христос,
Покинув кров, по мхам и хвоям,
К нему идут пастух и воин,
И рощи утренних берёз.
Прядя дремучею ресницей,
Не могут кедры надивиться:
К реке, как в икрометье сомы,
С холстов текут людские сонмы —
Руси Крещение второе.
Ведут детей пчелиным роем,
Сребристой пены лён одежд…
Трепещет жаворонок вежд, —
Вот-вот взовьётся к небесам…
Проснись, Буй-Тур, иди к брегам!
Тебя сам милостник Никола
В кресчатой ризе ждёт у мола.
Уж златокосая Моряна
Наречена святой Татьяной,
Она росистою звездою
Глядит в оконце слюдяное!
Восстань, о княже Гаврииле,
Пришёл конец Сварожьей силе.
От мёртвой сыти воев сонмы,
Сиянием креста ведомы,
Идут к родимой черемисе…
«Мой милый лебедь, пробудися!» —
Поёт тростиночкой Татьяна. —
«Я выплываю из тумана,
Чтоб на пиру вино живое,
Руси Крещение второе,
Испить нам из единой чары!..
Приди ко мне, мой лебедь ярый!»
Поэма покрывается пением венчального Ирмоса: «Святии мученицы, иже добре кровями церковь украсившии!»
1929 г.