Текст:Егор Холмогоров:Россия в 1917 году/Свержение российской монархии

Материал из свободной русской энциклопедии «Традиция»
Перейти к навигации Перейти к поиску

Император Николай II, узнав о том, что в Петрограде начался уже настоящий мятеж, а не просто беспорядки, вызвал к себе генерала от артиллерии Николая Иудовича Иванова, пожилого, но прославленного в прошлом главу Юго-Западного фронта, отличившегося Галицийской битвой, в ходе которой русские войска в 1914 году одержали крупные победы.

Иванов считался надёжным человеком, к тому же всем очень нравилась его фамилия, потому что был такой правый публицист Сергей Шарапов, написавший известную монархическую утопию Диктатор, в которой повествовалось о том, что Царь назначает генерала Иванова и тот побеждает всех террористов и наводит порядок.

И вот уже реальный Иванов во главе батальона георгиевских кавалеров выдвинулся на столицу с тем, чтобы обеспечить защиту Царского Села, где находились Императрица и дети. Ситуация дополнительно отягчалась в этот момент тем, что царские дети очень тяжело заболели корью. Это был дополнительный фактор, который, отчасти, дезорганизовывал Императора и Императрицу.

Задачей Иванова было защитить Царское Село, а затем подавить мятеж, для чего ему обещали настоящие боевые части с Северного фронта. Сам Иванов при этом рассчитывал на то, что он с бунтом справится достаточно легко. Встретив эшелон с мятежными солдатами, он к нему подошёл и рявкнул: На колени! — и действительно, множество этих бунтовщиков сразу же рухнули на колени. Зачинщиков генерал приказал арестовать и посадил с собой в поезд под арест, а остальных усмирил.

И в самом деле существовал некоторый шанс того, что появление энергичной военной силы с энергичным генералом подавит солдатские протесты. Особенно если бы солдатам сказали, что никого за убийство офицеров казнить не будут, и если солдаты покаются и выдадут зачинщиков, то их простят. Но, во-первых, Иванов не проявил достаточно решительности, он был уже довольно старым человеком, а во-вторых, его всё время дезорганизовывали: ему постоянно посылали глубоко демотивирующие телеграммы, что не надо торопиться, что порядок якобы уже восстановлен, что войск нет, что войска вовремя прибыть не смогут.

На каждом этапе Иванова задерживали. Этим занимался генерал Алексеев, который, как известно, находился в тесной связи с Гучковым и Родзянко, добивавшихся создания выгодного их группировке правительства, либо того, чтобы Император был сменён и вместо него на трон взошёл бы Цесаревич Алексей Николаевич при регентстве Великого князя Михаила Александровича. Понятно, что это регентство было бы достаточно формальным, а фактически власть находилась бы в руках того правительства, которое бы создали Родзянко и Гучков. И Алексеев работал именно на эту схему, всеми силами препятствуя продвижению отряда Иванова и попыткам каким-то образом предпринять усилия по подавлению беспорядков извне, раз их подавить непосредственно в самом городе не смогли. Поразительно, =что ни умный Гучков, ни глуповатый Родзянко не понимали, что как раз продолжение и расширение массового бунта ставит крест на их планах верхушечного переворота.

Также генерал Алексеев препятствовал и попыткам Императора выехать на своём поезде в столицу и в Царское Село, он уговаривал его остаться в Ставке в Могилёве. Государь практически тайно, 28 февраля, ночью, уехал из Ставки. Царский поезд отправился на Царское Село и на Петроград. Однако вскоре ему начали мешать уже другие революционеры.

Новые комиссары назначенные Временным комитетом Думы не решились вступить в управление министерствами. Все, кроме одного, но на несчастье это был достаточно важный человек — Александр Бубликов, инженер-путеец, депутат от фракции прогрессистов. Он отправился в министерство путей сообщения, куда пригласил другого инженера-путейца, тесно связанного с большевиками — Юрия Ломоносова, который сыграл огромную, почти решающую роль во всех этих событиях.

Вообще интересно — большевиков в этой февральской истории формально нет — Ленин далеко, Сталин в Туруханске, в Петрограде никого из лидеров партии нет. Но, тем не менее, они все время появляются на всех решающих участках и оказывают решающее воздействие, действуют не как публичная политическая партия, а как какой-то тайный орден.

Бубликов и Ломоносов по железнодорожному телеграфу сообщили по всей стране, что в Петрограде революция, правительство смещено, власть в руках революционных органов и распространили революционное воззвание от имени Родзянко. По всем другим каналам никакой информации о происходящем в столице не проходило, местные власти, если им какая-то информация поступала, её скрывали, чтобы не распространять мятежные настроения. А здесь через железнодорожный телеграф пошла раскачка всей страны. Хотя, в общем и целом, за пределами Петрограда никакой революции до информации об отречении Царя, на самом деле, так и не случилось.

Бубликов и Ломоносов начали пытаться остановить царский поезд, но это им удавалось не очень хорошо: на всех станциях действовала железнодорожная жандармерия, которая по-прежнему исполняла свой долг и подчинялась Императору. Тем не менее, на станции Малая Вишера, поезд с царской свитой, шедший впереди, остановился на этой станции и кто-то сообщил, что следующие станции, Тосно и Любань, якобы захвачены революционерами. Действительно ли это было так, так никто и не понял.

Было решено повернуть на станцию Дно и оттуда на Псков, где располагался штаб Северного фронта, и, соответственно, у Императора были основания считать, что там, среди верных фронтовых войск, он будет в полной безопасности — но это было ошибочное суждение.

Первоначально Родзянко сообщил Императору, что приедет на станцию Дно и там доложит обо всём происходящем в Петрограде и обговорит все возможные политические решения. Но когда Родзянко туда засобирался, тут же вмешался Петросовет, заявивший, что пошлёт с ним вооружённый отряд, который арестует Царя. Это Родзянко на тот момент не устраивало, поскольку он рассчитывал, что его назначат премьер-министром, а не на то, что кто-то арестует Царя и монархии вообще не будет.

В итоге, Родзянко никуда не поехал, а Император направился в Псков в расположении штаба Северного фронта, которым командовал генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский, военачальник, который казался Императору заслуживающим доверия. Его армия в своё время в 1914 году взяла Львов.

Однако оказалось, что Император в штабе фронта фактически блокирован. К нему сразу начали относиться без всякого уважения. 1 марта Государя уже демонстративно не встретили со всеми подобающими почестями и церемониями, хотя до этого на пути царского поезда его в разных местах торжественно встречали и собирался народ. В Старой Руссе вообще собралось большое количество народа, пришедшего посмотреть на своего Государя.

Рузский пришёл к Императору в поезд, причём у Государя уже было ощущение, что он под арестом. А может быть он уже и в самом деле был под арестом. Мы не можем до конца быть уверенными, потому что все мемуаристы, касательно событий февраля 1917-го, очень сильно врут. Такого количества вранья на квадратный метр, как от участников тех событий, мы не имеем нигде и никогда. Малейшая попытка историков проверить и согласовать их утверждения, выявляет просто чудовищное количество лжи.

Поэтому мы до конца так и не знаем, был ли Государь просто в своём поезде и Рузский приходил к нему поговорить, или же он уже был фактически арестован в этот момент.

Так или иначе, Рузский достаточно резко и грубо обращался с Государем. Сохранилось высказывание самого Императора, о том, что генерал вёл себя с ним очень грубо и агрессивно.

Рузский начал добиваться от Императора так называемого ответственного министерства, в котором министры были бы назначены Думой. Государь на это не был согласен, максимум на что соглашался — на то, чтобы Родзянко получил пост премьер-министра и назначил бы министров, кроме военного, морского и иностранных дел. Внешнюю политику Государь считал необходимым оставить за собой, потому что отказ от контроля за ней означал бы полное отречение от монархического суверенитета.

Государем предлагалась достаточно работающая в ту эпоху форма конституционной монархии, когда внутренними делами занимается парламентское правительство, а внешние дела контролирует монарх. Казалось, что на этом может быть найден какой-то компромисс.

Разговор продолжался долго. Рузский кричал на Государя, шантажировал его морально, заявляя, что в военную годину нельзя устраивать гражданскую войну, а без неё, якобы, никак уже беспорядков не подавить и подчиняться никто не хочет.

В итоге он уговорил Государя на ответственное министерство во главе с Родзянко. При этом Император Рузскому объяснял, что те люди, которых ему предлагали в качестве министров и премьера, и которые якобы будут ответственны перед народом, на деле политические ничтожества и управленчески тоже ничтожества. А сам Государь как монарх от того, что откажется от части своей власти, не утратит перед Богом ответственности за их действия. За то, что эти ничтожества натворят будет отвечать перед Богом лично он.

Рузский просто не понимал этой логики, которой придерживался в данном случае Государь, при том, что она оказалась совершенно справедливой. Родзянко буквально в течение следующих суток показал себя лгуном и ничтожеством, а все прочие ответственные министры в течение нескольких месяцев наворотили такого, а потом вообще потеряли власть. Так что оценка их Государем оказалась стопроцентно точной.

Тем не менее, после долгого шантажа этой уступки от Государя добились. Однако, когда Рузский связался с Родзянко, тот сообщил, что в Пскове не понимают, что уже происходит в столице. Это всё могло сработать позавчера, а сегодня уже не годится. Сегодня спасёт уже только отречение Императора.

Генерал Алексеев, который был на постоянной связи с Родзянко, разослал командующим фронтами телеграмму с вопросом о том, не должен ли Император в такой ситуации отречься. И все командующие фронтами, помимо Рузского, — Эверт, Брусилов, командующий Балтийским флотом Непенин поддержали навязываемую Алексеевым схему отречения. Присоединился к требованию отречения и командующий Кавказским фронтом царский дядя Великий князь Николай Николаевич, бывший главнокомандующий, который теперь в этой новой схеме заговорщиков рассматривался уже как будущий главнокомандующий.

Они все, с разной степенью цветистой риторики, сообщили, что как верноподданные умоляют Государя отречься во благо России. Под этим отречением подразумевалось, что Николай II лично оставляет власть, а императором провозглашается Цесаревич Алексей Николаевич при регентстве дяди Великого князя Михаила Александровича. Военно-думская камарилья при этой схеме получает полноту власти.

Единственный командующий, не пославший такой телеграммы — командующий Черноморским флотом вице-адмирал Александр Колчак, занятый подготовкой десантной операции по занятию Константинополя (которой уже не суждено было состояться).

Алексеев отправил телеграммы командующих фронтами и свою собственную генералу Рузскому и Императору, настаивая, что единственный выход — отречься.

На самом деле, есть некоторые основания полагать, что вариант с отречением Царём был воспринят гораздо легче, чем требования ответственного министерства. Почему? Император уже несколько раз хотел отречься и в какой-то момент, как гласит церковная легенда, даже предлагал Святейшему Синоду интересный вариант: он отрекается от престола, передаёт его сыну, принимает монашество и его избирают Патриархом как некогда избрали Филарета (Романова). Синод от такой постановки вопроса несколько ошалел и эту тему замяли.

Ситуация, когда сохраняется прежняя форма правления, но просто меняется лицо во главе, Государю могла казаться предпочтительнее перед ситуацией, когда он остаётся у власти бессильным монархом, а вся власть оказывается в руках Родзянки и его клики. Поэтому на разговоры об отречении, если судить по тем источникам, которые нам известны, ушло меньше времени, чем на разговор об ответственном министерстве.

У Государя уже было понимание, что действительно, если его не поддерживают командующие фронтами, если командующий ближайшего к Петрограду фронта откровенно на него давит, если его предал Алексеев, то с такой армией он лично ничего не сможет сделать. Но, может быть, они что-то смогут без него? В условиях войны казалось самым главным сохранить внутренний мир и всё-таки довести войну до победного конца.

Когда Родзянко сообщили, что Государь готов вот сейчас отречься в пользу наследника при регентстве Михаила, он опять начал темнить и тянуть, потому что в это время уже в Петрограде бурную деятельность развил глава российского масонства Александр Керенский, который одновременно претендовал и на министерский пост и был заместителем председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Керенский уже вовсю агитировал за республику.

Самому Родзянко круги Совета дали ясно понять, что премьер-министром он не будет, и, соответственно, его мотивация участвовать в дальнейшм политическом процессе резко снизилась. Теперь он с тоннами вранья, которое только запутывало Государя и военных, начал говорить, чтобы ничего не присылали, никаких манифестов не нужно. В Псков сейчас приедет делегация Думы в лице Гучкова и главы фракции прогрессивных националистов в думе Василия Шульгина.

Делегация эта действительно прибыла спустя несколько часов. Гучков представлял, что он будет принимать отречение императора, что это будет минута его торжества, что перед ним будет абсолютно подавленный Царь с дрожащими руками. Однако император общался с делегатами абсолютно спокойно и при этом сообщил, что в пользу сына отрекаться не будет, что он будет отрекаться только в пользу своего брата Михаила и за себя, и за сына.

В этой истории с отречением очень много мутного, потому что по закону отречения были недействительны, нелегитимны. Основные Законы Российской Империи совсем не предусматривали процедуры Императорского отречения, тем более процедуры Императорского отречения за сына. Милюков даже предполагал, что Царь потому так хитро отрекается, чтобы в любой момент объявить это отречение ничтожным — оно и было таковым по факту. Ну а тот документ, который известен нам в качестве текста отречения, сохранившаяся в наших архивах бумага, подписанная карандашом, выглядит как абсолютно филькина грамота.

Но факт оставался фактом. Императору сказали, что в случае воцарения Алексея он будет разлучён с семьёй, а доктора ему, в свою очередь, подтвердили, что шанс на то, что Алексей Николаевич выживет, не очень высок, что гемофилия в определённом возрасте его всё-таки убьёт. Распутин, конечно, говорил, что Царевич выздоровеет в 14 лет, но это было пророчество Распутина, который уже погиб. Прогнозы же докторов были самыми мрачными и, соответственно, Государь решил в этой ситуации не расставаться с сыном, не расставаться с Семьёй.

Никто не мог себе представить, что всё превратится в арест, потом в ссылку в Сибирь, а потом в расстрел. Исходно все представляли дело так что Царь отрекается, и Царская Семья оправляется на жительство в Англию, где живёт частной жизнью. Государь надеялся, что после войны ему разрешат поселиться в Ливадии в качестве частного человека. Казалось, что всё может быть решено в таких достаточно корректных формах.

Император явно недостаточно себе представлял тот уровень ненависти к нему, который культивировался в оппозиционных и революционных кругах. Понятно, что если бы он день за днём читал хотя бы отчёты речей в Думе, даже не говоря уж о всевозможных прокламациях, то у него возникли бы сильные сомнения в том, что его отпустят в Англию с семьёй.

Государь очень спокойным тоном сообщил посланцам Думы, что назначает премьером князя Георгия Львова, главу Земгора и отрекается в пользу брата Михаила.

Это в очередной раз, поломало планы всех деятелей переворота. Как подать массам маленького Императора при дяде регенте и фактически правлении думской камарильи, ещё было понятно — а вот как подать революционным массам полновозрастного нового Самодержца, понимания не было.

Все эти дни пока шли переговоры, в Петрограде мятеж ширился, ситуация выходила из-под контроля. Всё больше убивали полицейских, всё больше шёл террор. Начали сбрасывать государственные гербы — орлов и жечь портреты императора.

С Великим князем Михаилом Александровичем проблема была ещё и в том, что он был женат морганатическим браком и, соответственно, не пользовался никаким престижем в самой Императорской Фамилии. Он не воспринимался как полноценный Император и по Закону о престолонаследии.

Когда Гучков с Шульгиным приехали в Петроград с некоторым опозданием, они обнаружили, что на Миллионной улице уже ведётся закрытое совещание политической элиты — Милюков, Родзянко, Керенский спорили о том, принимать престол Михаилу или не принимать. Керенский был за республику с самого начала, всё это время он систематически вёл дело к ней. Этот человек сделал максимум для того, чтобы максимально радикализовать революцию. И, в конечном счете, сам пал жертвой этого процесса и жертвой этого процесса пала с ним и Россия.

Керенский начал запугивать Великого князя Михаила, что никакой безопасности ему никто гарантировать не может. Родзянко держался в том же духе. С другой стороны, Гучков и Милюков настаивали, что нужно бороться, что нужно утвердить власть, что если будет Император, то власти смогут навести порядок.

Стоит учитывать, что во всей этой истории Милюков при том, что изначально выступал в качестве подстрекателя революции, но был достаточно резко настроен против радикальной революционной волны. Он был сторонником английского пути развития России — монархия, при ней парламентское правительство.

Выслушав все эти мнения, великий князь Михаил понял, что, по всей видимости, если он престол примет, то ему снесут голову в течении нескольких часов. Кадетами Нольде и Набоковым, отцом знаменитого писателя, было составлено очень странное, совершенно дикое по своему тексту заявление Михаила Александровича о том, что он примет власть только в согласии с постановлением Учредительного собрания, которое должно быть избрано и собрано, а пока всем следует подчиняться Временному правительству. Михаил признавал власть Временного правительства, причём, как исполнительную так и законодательную (что является абсурдом, поскольку законодательной власти у правительства быть не может).

Это заявление Михаила полностью связало руки монархистам. Провозглашенный император требовал от них покорности временному правительству. При этом от власти он не отрекался, а лишь откладывал её принятие до созвания учредилки.

Эта формула означала, что следующий в очереди наследования при отречении Михаила уже не мог заявить свои права на императорский престол. Таковым был великий князь Кирилл Владимирович, про которого были слухи, что он якобы пришёл с Гвардейским морским экипажем к Думе с красным бантом (на самом деле, с моряками к Думе он приходил, но красных бантов ни на нём, ни на ком-то ещё из его подчинённых не было). Он имел полное право заявить свои права на трон, если бы Михаил отрёкся от престола в чистом виде, но тот этого не сделал, заявив, что примет власть только в случае благословения ещё не существующего Учредительного собрания.

Тем самым ситуация с российской монархией оказалась юридически подвешенной. (Великий князь Кирилл уже позже, в эмиграции, когда и Царская семья, и Великий князь Михаил погибли от рук большевиков, заявил свои права на русский престол, провозгласив себя Императором Кириллом I).

Источник — https://traditio.wiki/w/index.php?title=Текст:Егор_Холмогоров:Россия_в_1917_году/Свержение_российской_монархии&oldid=873012