Калокагатия

Калокагати́я (также калокага́тия; др.-греч. καλοκαγαθία, от др.-греч. καλὸς καὶ ἀγαθός — «прекрасный и хороший», «красивый и добрый») в древнегреческой культуре — гармоническое сочетание физических (внешних) и нравственных (душевных, внутренних) достоинств, совершенство человеческой личности как идеал воспитания человека.

Слово возникло в повседневном языке, но использовалось как термин в философии Платона и Аристотеля. (По другому утверждению, термин возник у пифагорейцев) Калокагатия была одновременно социально-политическим, педагогическим, этическим и эстетическим идеалом. Человек-носитель калокагатии был идеальным гражданином полиса, который стремится к осуществлению коллективных целей гражданского коллектива и способен их осуществить. Идеал калокагатии повлиял на идеал гармонически развитой личности, существующий в культуре Нового времени.

Под калокагатией Платон понимает осуществленный идеал красоты, в котором уже не различается ничего идеального или материального и который есть полная философская свобода духа и тела, когда то и другое не только не противоречит одно другому, но даже и не противополагается одно другому и даже ничем не отличается одно от другого.

От старинно-аристократической калокагатии платоновская теория отличается тем, что она меньше всего исходит из понятия породы, родовитости, знатности и не связана ни с какой сословной или классовой идеологией.

Платоновская калокагатия возникает не из породы людей, но из их философской выучки и сознательного духовного воспитания и сочетания природных данных и личных усилий, из твердого усвоения философских идеалов, умеющего сознательно и творчески противостоять всем треволнениям жизни. Старинно-аристократическая калокагатия свободно и естественно вырастала на соответствующей социально-исторической почве. Платоновская же калокагатия тоже могла вырастать на соответствующей почве; а самое главное, она могла вырастать и без всякой старинно-аристократической основы и почвы, вырастать в новых сословных и в новых, еще небывалых, классовых условиях. Вследствие этого, будучи по своему содержанию близкой к старинно-аристократическим идеалам, платоновская калокагатия по методам своей конструкции и по способам своего возникновения в человеке отражала собою уже новую демократию, воспитанную не на породе, но на активной самодеятельности. Ниже мы увидим, что Платон и в этом отношении представлял собою переходное звено от периода классики к периоду эллинизма.

А. Ф. Лосев разъясняет термин «калокагатия» следующим образом: "Греческий термин calocagathia буквально значит «прекрасное и доброе». Такой формальный перевод термина, конечно, не дает нам ничего. Вошло в обыкновение термин «прекрасное» относить здесь к телу, а «доброе» — к душе. Может быть, до некоторой степени это и правильно, но чтобы такое понимание отражало собою античную мысль, предварительно надо еще исследовать, что понимали древние «под душой» и «под телом». А понимание это — вполне оригинальное, и обывательскими выражениями здесь не обойдешься. Самое же главное — это то, что указанный перевод предполагает отдельно «прекрасное» и отдельно «доброе». А это уж совсем неверно.

В античной калокагатии совершенно нет ничего отдельно «прекрасного» и отдельно «доброго». Это — один человеческий идеал, нерасчленимый ни на «внутреннее» или «внешнее», ни на «душу» или «тело», ни на «прекрасное» и «доброе». Ведь когда мы говорим «метрдотель», «барометр», «метрополитен», то, хотя эти слова и составляются из разных слов, имеющих каждый раз свое собственное значение, тем не менее упомянутые сложные слова имеют весьма мало общего с теми отдельными словами, из которых они сложены; если останавливаться только на значении этих более мелких слов, то мы совершенно не поймем того общего и оригинального значения, которое получается из сложения этих отдельных, более мелких слов. Пожалуй, еще хуже часто бытующий перевод приведенного у нас греческого термина, как «прекрасное во всех отношениях». Это говорит даже меньше того, что хочет сказать Гоголь про «даму прекрасную просто» и «даму прекрасную во всех отношениях». Нам ничего другого не остается, как обратиться к платоновским текстам, которые только и могут вывести на путь правильного понимания этого термина у Платона.

Прежде всего отметим то понимание калокагатии у Платона, которое можно назвать старинно-аристократическим. Идеология самого Платона далеко не сводима только на одну старинную аристократию, поскольку он очень далеко ушел от нее и политически, и морально, и религиозно, и философски. Тем не менее кое-что из области этой старинно-аристократической калокагатии у Платона все же проглядывает.

В начале платоновского «Теэтета» речь идет о старом аристократе Теэтете, который мужественно сражался, как и полагается представителю старой родовой калокагатии, сильно болел от ран и еле живым был привезен из коринфского лагеря в Афины (Theaet. 142b). В «Протагоре» изображается торжественное восседание софистов Гиппия и Продика среди их учеников. Учеником Продика оказывается, между прочим, Агафон, юный мальчик, который «калокагатиен по природе, а по виду очень красив» (Prot. 315d). Тут, между прочим, противополагается внешняя красота и калокагатия «от природы», то есть общеродовая, природно образовавшаяся красота.

Нечто похожее читаем мы и в «Хармиде», где рассказывается о другом юном красавце, Хармиде: «Да ведь и справедливо… чтобы ты, Хармид, во всем этом отличался от прочих, потому что я не думаю, чтобы кто-нибудь из здешних мог легко указать, какие два афинских дома, сочетавшись друг с другом, имели бы вероятность красивее и лучше рождать, нежели те, из которых ты родился. Ведь отеческий-то ваш дом — Крития, сына Дропидова, — дошел до нас, восхваленный Анакреоном и Солоном и многими другими поэтами как отличающийся красотой и доблестью (callei te caiaretei) и прочим так называемым благополучием. И опять со стороны матери — то же самое, потому что, говорят, никого не находят на материке красивее и величавее дяди твоего Пирилампа, каждый раз как он отправляется с посольством к великому ли царю или к иному кому (из находящихся на материке); весь же этот дом нисколько не уступал другому. А если ты произошел от таких [предков], то следует тебе быть во всяком деле первым» (Charm. 157e-158а).

Здесь достаточно определенно рисуется старинно-аристократическая калокагатия.

Калокагатиен тот, кто принадлежит к старому, знатному, доблестному, высокопоставленному, величавому и «благополучному» роду.

«Благополучием» В. Соловьев перевел здесь греческое eydaimonia. Это действительно здесь не столько «блаженство», как мы обычно механически переводим это слово по нашим словарям, но именно «благополучие» (включая, конечно, и имущественное и вообще материальное благополучие).

В сочинениях Платона проглядывает еще один тип калокагатии, который мы бы назвали интеллигентски-софистическим. Калокагатией себя мыслила и называла греческая интеллигенция V‒IV вв. Прежде всего это были софисты, но не только они одни. Считалось, что если человек знает много наук, если он посвящает им жизнь, если он очень образован, воспитан, культурен и пр., то он тоже «прекрасный и хороший» человек. Конечно, интеллигентские слои были так или иначе связаны с теми или иными социально-политическими группировками и партиями. Но это в данном случае не так важно. Важно, что термин «калокагатия» в V и IV вв. относили и к интеллигенции, то есть, иначе говоря, к учености или образованности.

Софист Протагор так говорит о себе в платоновском «Протагоре»: «Я более прочих людей могу быть полезным кому бы то ни было в том, чтобы стать ему прекрасным и добрым» (328). В «Лахете» Платона Сократ говорит: «Заплатить софистам, которые одни и брались сделать из меня настоящего человека (calon te cagathon), мне нечем» (186с).