|
Медитация о "Я" >>>
Что может быть ближе нам, чем наше Я? С чем мы более всего неразлучней, и что в большей степени, нежели его считаем своим неотъемлемым достоянием? С помощью чего мы отмеряем вехи собственной жизни, и в чем, как не в нем видим зеркало, фиксирующее этапы ее становления? Что не изменяет нам даже тогда, когда мы изменяем себе? И что, сохраняясь неизменным, также неожиданно, как оно, способно отринуть нас от себя и сделать другим?
Уже произнося слово «Я», мы предполагаем возможность ведения речи от первого лица, учреждаем нашу личность как незыблемую инстанцию, отмеряем границы всего, что может нам принадлежать. Я выступает идеальной точкой пространства, которое мы населяем, и идеальным моментом времени, которое мы проживаем. Однако и наше пространство, и наше время остаются реальными. Эта двойственность - отличительная черта Я, удерживающегося на грани идеального и реального. Иначе говоря, человеческое Я составляет реальное идеального и идеальное реального. В отличие от наших тел оно не отягощено весом, в отличие от наших душ оно не наделено невесомостью. Вместе с тем, ему, не знающему участи быть низвергнутым, не под силу и вознестись. Это как бы плоть человеческого духа, тело нашей души.
Феноменология снабдила наше Я универсальной интенцией, герменевтика - универсальным пониманием, экзистенциализм - универсальной свободой, персонализм - универсальной неповторимостью; любой прагматизм наделил его универсальной деятельностью, любой рационализм - универсальным мышлением.
Но менее всего Я выступает в качестве универсалии. Скорее, оно являет собой смещающийся, скользящий предел. Неустранимый лишь в силу собственной подвижности. Недоступный, в отличие от всего, имеющего отношение к телу, хоть какому-нибудь касанию, и одновременно, никогда не остающийся в неприкосновенности, как это свойственно духу: Я всегда обретается по другую сторону дихотомии имманентного и трансцендентного.
В качестве предела оно ограничивает процесс индивидуализации. Однако именно в жесте ограничения процесса индивидуализации дает о себе знать отторжение универсального, - от последнего Я всегда удерживается на безопасном расстоянии. Иначе говоря, Я всегда универсально в своей необремененности универсальным и индивидуально в своей необремененности индивидуальным.
* * *
Я неизменно сочетает в себе бессмыслицу тела и бестелесность смысла. Оно неизменно связано с экзистированием, но не является ни его причиной (иначе играемая им роль сводилась бы в конечном счете к роли Души), ни его следствием (в противном случае исполняемые им функции исчерпывались бы в конечном счете функционированием Тела). Это именно акт экзистирования, экзистирование-в-действии.Собственно, отметив две крайности в интерпретации Я, можно провести грань между метафизикой и пост-метафизикой. Экзистирующее бытие - это бытие-в-само-осуществлении, бытие, которое и есть бытие человеческого
Я. Но само-осуществляющееся бытие всегда каким-то образом должно быть выражено, иными словами, оно нуждается в некой выражающей инстанции. От ее выбора зависит, в какой перспективе рассматривается человеческая идентичность, сводится ли жизнь человека к стабильным телесным отправлениям или же к переменчивым душевным движениям.Такой выражающей инстанцией может быть речь (всегда адресуемая сознанию
) или письмо (всегда исходящее от телесности). Письмо и речь никогда не встречаются: получателем первого на поверку оказывается само тело, получателем второго - само мышление. Стремясь достичь самотождественности в акте экзистирования и пытаясь осуществить это с помощью речи (как бы изрекая себя) или письма (как себя записывая), бытие прибегает к услугам посредника.Именно такими посредниками и могут выступать, соответственно, человеческое Я, растворенное в мысли и выступающее ее стихией, и человеческое
Я, растворенное в действии, которое, в свою очередь, и образует его стихию.Обе установки очень точно отражены в дискурсах двух философов: Мартина Хайдеггера и Жан-Люка Нанси (несмотря на всю критику метафизики, предъявленную в работах первого, и на следы метафизики в критических экзерсисах второго).
Случай Хайдеггера. В фокус онтологии Хайдеггера попадает проблема человека и существования «как таковых». Хайдеггер ищет откуда что исходит (и пытается прикоснуться к первоистоку), исследует на что можно положиться (и старается обрести основания), размышляет о том, где находится опора (и стремится нащупать почву), наконец, он вдохновляется поиском перспектив (и трудится над тем, чтобы ухватить временение времени и бытийствование бытия). Критикуя метафизику, Хайдеггер в своем творчестве на самом деле занят кристаллизацией ее основных принципов. Именно поэтому его мысль с настойчивым постоянством вращается по замкнутой кругу, очерченному категориями смысла и цели, сущности и существования.
Проблематика идентичности последовательно и твердо увязывается Хайдеггером с вопросом о языке, который служит пристанищем всего, что пре-бывает. Единственным постояльцем этого пристанища является ни кто иной, как сам человек. Мир же оказывается миром того, что выражается: может служить знаком и изначально доступно о-смыслению. Онтология языка полностью захватывает проблематику идентичности, бытие предстает бытием-запечатляющим-себя-в-слове. «Мыслю о-существляется отношение бытия к человеческому существу. Мысль не создает и не разрабатывает это отношение. Она просто относит к бытию то, что дано ей самим бытием. От-ношение это состоит в том, что мысль дает бытию слово (здесь и далее выделено мной - А. А.). Язык есть дом бытия. В жилище бытия обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища. Их стража - осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке. Мысль не потому становится прежде всего действие, что от нее исходит воздействие или что она прилагается к жизни. Мысль действует, поскольку мыслит. Эта деятельность, пожалуй, самое просто и вместе высшее, потому что она касается отношения бытия к человеку» [Хайдеггер; Письмо о гуманизме; 1993; с. 192].
Случай Нанси. В фокусе онтологии Нанси оказывается проблема идентичности «человека» (сообществ-тел) и «нас» (тел-сообществ). При этом заведомо предполагается, что эта проблема должна быть осмысленной вне метафизических категорий сущности и существования, смысла и цели. Именно поэтому философский проект Нанси предполагает такие формы вопрошания, которые с его точки зрения могут помочь избежать метафизики (невзирая даже на то, что она выступает неотступной тенью любого философствования). Нанси рассматривает идентичность, во-первых, исходя из антисубстанционализма (субстанция упраздняется, чистое полагание феноменов востребуется вместо поиска ноуменов), во-вторых, полагаясь на исследование единичных
форм жизни (сингулярность видов бытия востребуется вопреки «существованию вообще», признанному несуществующим), в-третьих, в опоре на понимание смыслообразования как предъявления (множественность и дифференцированность чувств, начинающих составлять как бы самую суть разума, востребуется в противовес однообразности и однозначности ощущений, находящихся в зоне подчинения разуму), и, наконец, в-четвертых, в перспективе отсутствия всеобщего плана развития, когда все, что возникает, признается способным стать другим, то есть причисляется к существующему лишь в качестве случайного и изменчивого (случайное и изменчивое востребуются как альтернатива идеалам статичности и предопределенности).Проблематика идентичности целиком сводится Нанси к проблематике выписывания бытия, к онтологии письма, которое он, вслед за Жаком Деррида, понимает очень широко, - и как само-записывающее-бытие: наш мир предстает миром следов. Человек выступает чем-то вроде «Я» письменности во всех ее формах, он наделен идентичность лишь в качестве письменного существа, точнее, в качестве существа самого письма. “Я обращен к своему телу лишь отталкиваясь (здесь и далее выделено Ж-Л Нанси - А. А.) от своего тела - или так: «я» («
je») письма отсылается отправляясь от этих самых тел. Ибо отправляясь от своего тела я и обладаю своим телом как чуждым мне, внесвойственным. Тело - это неизвестное «вон там» (место всего неизвестного, чужого), потому что оно тут”[…] «Онтология тела» = выписывание бытия […] Пишите телам… это будет отправлено бытию, или, еще лучше, бытию, какое само себя отправляет (разве что-то другое мыслит мышление) […] Именно отправляясь от тел мы располагаем своими телами как чуждыми нам. Что никак не связано с дуализмами, монизмами, феноменологиями тела. Тело - не сущность, не явление, не плоть и не значение. Тело - быть-выписанным». [Нанси, Corpus; 1999; с. 42-43].* * *
Я
делает любую попытку самоидентификации знамением неосуществимости возможности быть самим собой - ведь ни что так не изобличает наш autos, нашу «самость», как попытки найти себя, обратиться к себе, удостовериться в собственном существовании. Именно поэтому Я - это постоянное присутствие отсутствия, обретение утраты. Я и не «бытие», и не «сознание» одновременно. Оно есть неизменно «Оно», - Оно, заявляющее о себе в беспрестанном самоудвоении или как извечная удвоенность [1]. С отстаиванием нашего Я всегда связаны действия и помыслы, которые мы совершаем, не просто становясь другими, но обрекая себя на экзистирование не-бытия, вопреки любому разделению на сущность и явление.Мы существуем не в противоречии с самими собой, - ибо нет никаких изначально данных «нас», «меня» или «вас», с которыми можно вступить в какой-то конфликт, ни даже в противоречии с собственным не-бытием. Это не-бытие спорит в каждом нашем Я с самим собой. И спор не-бытия с самим собой является как раз той единственной возможностью и одновременно единственным "способом" существования в качестве «нас», «вас» или «меня».
[1] Это существенно более радикальное утверждение, нежели знаменитое фрейдовское "
Wo Es war, soll Ich werden" ("Там, где было Оно, должно быть Я"), подвергшееся неоднократной интерпретации у Ж. Лакана. Даже если признать, что истолкование этой фразы у Лакана заведомо грешило предвзятостью (и что в действительности Фрейд имел в виду не замещение, приводившее Я место на Оно, но обратное замещение, отводившее Оно место Я), постановка вопроса, характерная для классического психоанализа, предполагает достаточно ощутимую изначальную разъединенность между Я и Оно, которые лишь должны быть возращены друг другу. Об этом, в частности, свидетельствуют комментарии У. Эко, который всячески стремится к тому, чтобы освободить фрейдовское изречение от сорных наслоений неверных лакановских трактовок. Эти трактовки, по мысли Эко, нацелены на приписывание высказыванию Фрейда некой онтологической направленности, которая, скорее всего, изначально почти полностью отсутствует и с появлением которой основоположник психоанализа как бы начинает говорить словами своего комментатора. В данном прочтении Оно превращается в бытийственное условие, более того, в экзистенциальную предпосылку Я. "Я должно явиться на свет там, в том именно месте, где Оно существует как "место бытия" Kern unserer Wesens (сердцевина нашего существа); я в состоянии обрести себя и обрести покой только зная, что я - не там, где я обычно обретаюсь, что мое место там, где меня, как правило, нет, я должен разыскать истоки, опознать их, liegen lassen, позволить им явиться их сторожем и хранителем. И совсем не случайно Лакан приписывает фрейдовскому изречению некую досократическую тональность, такую же операцию проделывает и Хайдеггер с подлинным изречением досократика, смысл которого, по Лакану, полностью совпадает с тем, что сказал Фрейд. Я как субъект должен прибыть туда, где пребывает Оно. Я должен потеряться в Оно вовсе, однако не для того, чтобы отрешить его от власти, посадив на его место чучело вновь обретенной субъективности. Я должен быть хранителем бытия, или как выражается Лакан, "брать на себя собственную причинность"" [Эко; Отсутствующая структура; 1998; с. 345].Вопреки представлениям об этом Я, попросту "берущему на себя собственную причинность" и, таким образом, с легкостью исполняющему миссию сохранения бытия, мы полагаем, что именно акт обращения к такой миссии, равно как и ответственность "за собственную причинность", указывает нам на удвоение Оно. Именно Оно служит причиной-берущей-ответственность-за-саму-себя, именно Оно бытийствует как хранящее-себя-бытие. Это удвоенное и раздвоенное Оно, подобное поезду, пролагающему рельсы, по которым он начинает ехать, и составляет наше Я
.
