Текст:Борис Ижболдин:Корпоративный строй в учении Отмара Шпана и его школы

Корпоративный строй в учении Отмара Шпана и его школы

Автор:

Борис Ижболдин

• Борис Ижболдин «Корпоративный строй в учении Отмара Шпана и его школы» // Новый Град. — 1936. — № 11.

Дата публикации:

1936

Предмет:

Корпоративное государство, Отмар Шпанн

Журнал «Новый Град» № 11 // 1936

Задолго до расистского переворота в Германии, когда в немецкой научной литературе почти не приходилось встречать таких понятий, как «правящий отбор» или «государство в качестве отдельной корпорации» (Staat als Stand), известный австрийский экономист Отмар Шпан уже учил о необходимости переустройства национального хозяйства на началах самоуправления хозяйственных корпораций под строгим контролем правящего отбора. Шпан решился занять эту позицию, так как предвидел, что проблема корпоративного хозяйства станет актуальной в Германии и Австрии как только, нормальная эволюция капитализма будет приостановлена назревавшей вспышкой экономического национализма. Впоследствии учение Шпана, боровшегося между прочим и за идеалы романтической схоластики, было подхвачено плеядой молодых австрийских экономистов, объединенных в венском обществе «друзей корпоративного строя», и вылилось в стройную теорию об автономном, но все же «контролируемом» хозяйстве. По мере развития европейских событий и обострения мирового кризиса, Шпан и его школа все острее сознавали отсталость современной научной терминологии и отсутствие решимости у авторитетных экономистов пересмотреть уже устаревшее классическое учение о хозяйственном строе. В частности Шпан принадлежит к числу тех экономистов, которые впервые заговорили о необходимости противопоставить интегральному коллективизму какую-либо форму «управляемого хозяйства», сохраняющего частно-хозяйственную основу. Правда, экономическая мысль в Германии и Австрии не остановилась на классификации хозяйственных систем, предложенной Шпаном и его школой, но смелая попытка венцев сочетать экономический либерализм с универсализмом оказала значительное влияние на позднейшее учение о новых капиталистических, идеократических и, отчасти, нео-демократических формах управляемого хозяйства. Чтобы понять общий характер австрийского корпоративизма и иметь возможность противопоставить его итальянскому фашизму, необходимо дать более актуальную классификацию важнейших форм управляемого хозяйства, в основе которых находились бы теория Зомбарта о «стиле» национального хозяйства, зависящем от направляющей идеи данного строя, и учение Шпана о государстве в качестве верховного организатора производственных отношений при любой системе хозяйства.

События последних 5—6 лет в Германии и С. А. С. Ш. показали, что «зрелая» фаза капитализма переходит в условиях форсированной эволюции в систему «организованного хозяйства на частно-хозяйственной основе», которая определяется научной литературой как связанная или социальная стадия капиталистического строя. В условиях этой системы борьба финансового капитала, частно-хозяйственный монополий и мощных профессиональных союзов смягчается и регулируется экономической политикой государства, рационализированной в интересах оптимальной автаркии. Государственное вмешательство в техническое и бытовое регулирование народного хозяйства со стороны частного сектора принимает весьма сложные формы административного протекционизма и государственной конъюнктурной политики, постепенно охватывая весь комплекс хозяйственных отношений. Появляется целый ряд таких сложных экономических феноменов, как тонко организованная система государственных субвенций частному хозяйству, контроль над внешней торговлей и девизными расчетами, подчинение финансовой и валютной политики государства интересам оптимальной самодостаточности, регулирование платежного баланса, борьба государства с депрессией и безработицей различными мерами конъюнктурной политики и проч. Подобная «связанная» фаза капитализма, наблюдавшаяся в Германии незадолго до расистского переворота, является наиболее либеральной формой «управляемого» хозяйства и имеет тенденции эволюционировать в сторону более радикальной и авторитарной стадии капитализма, которую можно было бы назвать «регулируемым хозяйством на капиталистической основе». Конечно, границы между связанным и регулируемым капитализмом чрезвычайно текучи. Но все же подлинная плановость могла бы проявиться при капитализме лишь в том случае, если экономическая политика государства, будучи уже рационализированной, не только стала бы намечать постепенное подчинение частного хозяйства «направляющей идее» целого, но и превратилась бы в прямое орудие социально-экономического плана, вырабатываемого каким-либо государственным учреждением или автономным экономическим советом под контролем государства. Расширение доли государства в национальном доходе является при этом неизбежной предпосылкой. Тенденция связанного капитализма эволюционировать в сторону такой, более авторитарной системы, которую нельзя назвать интегральным, плановым хозяйством только потому, что техническое и бытовое регулирование не поглощаются планом, уже проявлялась в Германии накануне фашистской революции и находит частичное отражение в экономических «опытах» Рузвельта и Кемаля Ата-Турка.

Экономическая действительность знакомит нас на ряду с этими новыми, по существу антилиберальными, формами капиталистического строя еще с двумя типами целостного «'идеократического хозяйства» на частно-хозяйственной основе, в котором весь комплекс хозяйственных отношений пронизывается целостной идеей правящего отбора. Любая из этих форм управляемого хозяйства национал-идеократии выпадает из рамок капиталистического строя, так как принцип рентабельности заменяется целостной идеей олигархии, сохраняя лишь подсобное значение, а организация труда и владение частной собственностью превращаются правящим отбором в сложную систему «воспитания» в духе господствующего целостного мировоззрения. Наименее авторитарной формой регулируемого хозяйства национал-идеократии является «корпоративно-целостная» система итальянского фашизма, в которой наблюдается скрытое управление хозяйством в интересах целостного мировоззрения фашистской идеократии при помощи иерархии лояльных власти корпораций. Более авторитарный характер выявляет «авторитарно-целостный» строй германского национал-социализма, осуществляющий политизацию хозяйства через государственных опекунов труда и партийную иерархию, проникающую в частный сектор под видом внеклассового «фронта труда» и фабричных ячеек расистского правящего отбора. Назревающая иерархия корпораций имеет в этом строе лишь подсобное значение.

Менее авторитарным, чем любое идеократическое хозяйство, явился бы, в случае осуществления, «авторитарно-корпоративный» строй, проповедуемый австрийскими универсалистами во главе с Отмаром Шпаном. В условиях этого строя, сохраняющего оптимальную автономию хозяйственных корпораций, экономика должна была бы избежать подчинения политике, и социально-экономический план, вырабатываемый Центральным Советом корпораций, регулировался бы направляющей идеей планируемого хозяйства вне прямого давления со стороны политического мировоззрения правящего отбора. Подробному разбору этой системы и посвящается настоящий очерк.

Учение Отомара Шпана о корпоративном строе, оказавшее большое влияние на экономическую мысль в Германии и Австрии, нередко смешивается с учением итальянского фашизма о целостном корпоративном хозяйстве. Даже виднейшие расистские экономисты Федер и Бухнер, по-видимому, склонны считать Шпана и его последователей фашистами немецкого толка. Конечно, переход от корпоративной системы Шпана к фашистскому строю не представлял бы, с политической точки зрения, непреодолимой трудности. Но все же между идеократией, подчиняющей экономику политике, и правящим отбором, не навязывающим хозяйству своего мировоззрения, имеется большое различие. При внимательном чтении важнейших работ ближайших учеников Шпана, австрийских экономистов Вальтера Гейнриха и Вильгельма Анджеэ, не остается сомнения, что корпоративный строй венцев порывает с основными положениями синдикализма, отталкивается от фашизма и приближается к идеалам авторитарной демократии. Если различие между системой Шпана и фашизмом заключается прежде всего в отказе австрийских университетов от идеи политизации хозяйства, то разрыв Шпана с синдикализмом объясняется иным толкованием корпоративного строя, который в учении венской школы не должен выражаться в поглощении государства корпоративным хозяйством. Очень ярко эта мысль высказана в талантливом труде Гейнриха, в котором мы находим между прочим следующее положение: «Противники корпоративной идеи указывают на невозможность построить государство на корпорации, так как хозяйство не является фактором при создании государственной власти. Критика эта касается ложного учения синдикалистов. Подлинный корпоратизм настаивает на самочинном возникновении государства и допускает корпоративное строение общества и государства без полного раскрытия корпоративной идеи в экономике».

Весьма многогранным и глубоким является расхождение австрийского корпоративизма с итальянским фашизмом. Программа австрийских универсалистов отрицает, в отличие от корпоративной системы Италии, всякую прямую связь между государством и хозяйством, считая иерархию профессиональных объединений простым выявлением корпоративного начала в национальном хозяйстве, которое должно в их системе принять форму самостоятельной, хотя и «контролируемой» корпорации. Терминология Шпана и его школы несколько усложнена двойным употреблением слова «корпорация»; с одной стороны, «национальное целое» распадается в условиях корпоративного строя на ряд «самочинных корпораций» в виде корпоративного государства, корпоративной церкви и т. д.; с другой стороны, народное хозяйство, принявшее форму корпорации, состоит из множества хозяйственных групп населения, не имеющих прямого отношения к корпоративному строю целого. Чтобы не смешивать второе понятие с первым, немецкая научная литература противопоставляет термину «корпорация» (например, Wissenschaft als Stand) термин «профессиональная или хозяйственная корпорация» (Berufsstand). Если отбросить идею политизации хозяйства и внимательно всмотреться в корпоративный строй фашистской Италии, то мы увидим, что фашизм занимает промежуточное положение между синдикализмом и австрийским универсализмом. С одной стороны, корпоративное государство фашизма имеет «самочинный» характер и не вытекает из иерархии хозяйственных организаций, как этого хотели бы синдикалисты; с другой стороны, целостное фашистское государство поглощает «национальное целое» и превращает хозяйственные корпорации, наделяемые оптимальной свободой в системе австрийского универсализма, в государственные органы, обладающие весьма призрачной автономией. Ведь, не следует забывать, что «корпоративное государство» Муссолини пользуется иерархией лояльных власти корпораций, чтобы смягчить, а отчасти даже и замаскировать управление хозяйством во имя целостной идеи правящего отбора. Служебное значение хозяйственных корпораций в системе фашизма подчеркивается новейшей эволюцией корпоративного строя Италии, смысл которой заключается в наделении корпораций, включающих в свой состав представителей правящего отбора, законодательной, нормировочной и исполнительной функцией в области регулирования производства. Если пользоваться терминологией Шпана, то следует признать, что центральной проблемой итальянского фашизма является не только корпоративное хозяйство, но и корпоративное строение общества, выражающееся в иерархии равноценных, но неравных по своему социально-экономическому положению сословий, и превращение государственной власти в отдельную «корпорацию», обладающую целостным мировоззрением. Сторонники фашизма обыкновенно ставят в упрек национал-социализму, что политизация хозяйства в Германии происходит непосредственно через иерархию государственных и партийных органов, а не через хозяйственные корпорации, обладающие относительной автономией; тот же упрек и, пожалуй, не без некоторого основания делают австрийские универсалисты и корпоративному строю фашистской Италии. Безусловно управление хозяйством смягчается в Италии некоторой самодеятельностью корпораций, но все же разница между обоими идеократическими течениями заключается не столько в подчеркивании или замалчивании корпоративного начала в экономике, сколько в большей или меньшей степени государственного вмешательства в хозяйство и в несколько ином понимании социально-связанной собственности. В общем можно сказать, что хозяйственный строй расистской Германии является значительно более «авторитарным» (и даже, пожалуй, более целостным), чем строй итальянского фашизма.

Но, если австрийский универсализм отталкивается от фашизма, то почему же Шпан и его школа не в силах это внушить даже столь благожелательным к ним критикам, как клерикалы-католики, которые, согласно энциклике Пия XI «Quadragesimo Anno» от 15 мая 1931 года обязаны поддерживать любое корпоративное движение в католических странах? Почему и им сдается, что венское общество друзей корпоративного строя, быть может, и помимо своей воли, играет роль проводника тоталитарного строя в Австрии? Думается, что корень недоразумения заключается в следующем. Австрийские универсалисты, руководимые Шпаном, не сочувствуют политизации хозяйства со стороны какой-либо идеократии, но выступают с большей резкостью против марксизма и либерализма. Критики марксистской доктрины и открытое высказывание против капитализма и формальной демократии сблизили Шпана и его последователей с видными теоретиками национал-социализма и фашизма, которые видели в австрийской венской школе весьма ценного союзника в борьбе с господствующим либеральным и марксистским мировоззрениями. Да и сейчас в Третьем Рейхе романтизм и корпоративизм Шпана, пожалуй, ближе и понятней идеологам расизма, чем менее романтическое и органическое учение «неогегельянца» Зомбарта, хотя и сблизившегося с доктриной национал-социализма в своем последнем труде о «германском социализме». И еще одно важно: желание Шпана придать всему «национальному целому» корпоративный характер заставляет его конституировать «государство» в качестве самочинной корпорации, входящей в национальное целое на правах независимого верховного арбитра и контролера других корпораций, возникших самостоятельно для выполнения различных функций социального организма нации. Никакого сближения с фашизмом и вообще с целостной системой эта точка зрения в себе не таит. Наоборот, она может укрепить независимость хозяйства, религии, науки и других сфер культуры, ибо выполнение правящим отбором, хотя и очень важных, но все же строго определенных функций прямой администрации верховного руководства и общего контроля как бы даже предохраняет национальное целое от поглощения его целостным государством. В этом явлении, в нежелании наделить свой правящий отбор целостным мировоззрением, коренится весьма глубокий пункт сближения Шпана и его школы с авторитарной демократией. Политические требования австрийского универсализма сводятся, в конечном итоге, к созданию независимого ордена «профессиональных» правителей, являющихся специалистами по различным вопросам национальной культуры. В этой своеобразной обстановке, среди правящего отбора и автономной армии, которая тоже последовала бы корпоративному строению целого, сохранилось бы некоторое народоправство в области религии, хозяйства, науки, так как государство не только не стало бы мешать самоутверждению всех остальных корпораций, но и отдало бы им часть своих функций, превратив эти корпорации в органы самоуправления, контролируемые верховной властью. Если бы Шпан и его ученики не настаивали на выделении правящего слоя в самочинную корпорацию, напоминающую касту «природных вождей», хотя бы и лишенных целостной доктрины, то их корпоративный строй фактически совпал бы с программой тех течений авторитарной демократии, которые отвергают подлинный синдикализм и настаивают на смягченном и замаскированном регулировании национального хозяйства через иерархию автономных корпораций.

Как же рисуется австрийским универсалистам организация хозяйства в корпоративном строе будущего? В виду того, что государство становится организатором хозяйства и может руководить только организацией себе подобной, то национальное хозяйство должно приобрести форму контролируемой корпорации, обладающей самобытностью и полной «суверенностью» при техническом выполнении, своей основной функции — что выражается немецким термином «Sachsouverenität». Организация народного хозяйства, ставшего отдельной корпорацией, выразится в образовании целой сети публично-правовых корпораций (Berufsstände), способных взять на себя, наряду с чисто хозяйственными функциями, также и задачи государственного и культурно-общественного характера. Корпорации должны быть организованы по территориальному признаку и по «производственным циклам», то есть по отраслям промышленности. Наряду с ними будут возникать профессиональные объединения различных специалистов и подсобные корпорации по признаку сырья. Если взять в качестве конкретного примера производство соды, то в условиях корпоративного строя возникает целая иерархия хозяйственных корпораций, имеющих прямое или косвенное отношение к данной отрасли химической промышленности. Организация производства соды примет приблизительно следующий вид: содовые фабрики в провинции, местное и областное объединение производителей химического сырья, различные территориальные организации химической промышленности, областное и центральное объединение всех отраслей обрабатывающей промышленности и химический отдел центрального совета хозяйственных корпораций.

Несмотря на некоторую децентрализацию народного хозяйства, которая скажется в образовании целой сети корпораций, можно предполагать, что иерархический принцип корпоративного строя, подчеркиваемый Шпаном, и наличие в каждом данном случае только одной официально признанной корпорации облегчат правящему отбору вмешательство в хозяйство и придадут экономическому строю австрийского универсализма почти целостный характер. Нужно подчеркнуть, что и Верховный Совет хозяйственных корпораций, являющийся руководящим центром корпоративного хозяйства, возник бы в системе Шпана не только в качестве органа самоуправления, но и как учреждение смешанного типа, включив в свой состав представителей государства, церкви, науки и других «самобытных» корпораций национального целого. Можно сомневаться, что активное участие правящего отбора, корпоративной бюрократии и армии в Центральном Совете хозяйственных корпораций не ограничит самоуправления хозяйства и не приведет его к подчинению политическим целям правящего отбора. Интересно отметить, что и социальная программа австрийского универсализма имеет много общего с фашистской хартией труда, допуская профессиональное движение рабочих, только в недрах корпоративной иерархии, отрицающей марксистский принцип классовой борьбы. В этом отношении фашистское законодательство оказывается, пожалуй, даже более «либеральным», так как Шпан и его школа не идут на создание отдельных синдикатов, довольствуясь образованием рабочей секции при каждой данной корпорации, что должно, по их мнению, обеспечить рабочим некоторое влияние на общие судьбы национального хозяйства. Впрочем, различие между социальными программами Шпана и фашизма имеет формальный характер; вряд ли приходится сомневаться, что и рабочие синдикаты фашистской Италии являются при мероприятиях, касающихся регулирования производства, простым подотделом хозяйственных корпораций, имеющих при этом не самобытный, а чисто государственный характер.

Из всего вышеизложенного следует, что корпоративный строй австрийского универсализма занимает промежуточное положение между фашизмом и корпоративным строем авторитарной демократии. Несмотря на натянутые отношения Шпана с преемниками Дольфуса, приведшие к уходу некоторых видных представителей «Венской школы» в ряды условных расистов, «христианское, корпоративное и авторитарное» государство, пришедшее на смену австрийской республике, теснейшим образом связано с идеологией Шпана и его последователей.

Между конституцией покойного Дольфуса в ее первоначальной редакции и программой Шпана имелась только одна существенная разница: представление коммунальным органам права выбирать авторитарного правителя и создание Федерального Сейма (Bundestag), обязанного сотрудничать с правительством при выработке общих законов. До известной степени можно сказать, что Дольфус предпочел программу Рудольфа Штейнера, отвергавшего идею правящего отбора и стремившегося к авторитарной демократии. В то время как Шпан и Гейнрих рекомендовали наделить каждую сферу культуры автономным верховным советом, центральное объединение которых составило бы высший корпоративный орган национального целого, Дольфус отдал предпочтение проекту Штейнера, предлагавшему выделение трех автономных корпоративных советов, которые представляли бы интересы государства, хозяйства и «культуры» в деле общего законодательства. Впрочем, и тут Дольфус сделал некоторую уступку Венской школе, объединив эти советы в Федеральный Сейм, рассматривающий законопроекты правительства, подвергшиеся предварительному изучению со стороны Государственного Совета и подлежащей высшей корпоративной организации. Федеральный Сейм состоит в настоящее время из 20 представителей Государственного Совета, назначаемых правителем, из 20 представителей Экономического Совета, 10 представителей Совета Культуры и 9 представителей членов-государств, назначаемых местными губернаторами. Право законодательной инициативы составляет монополию правительства: Сейм не может вносить никаких поправок; он или принимает правительственный законопроект или его полностью отвергает. Бюджет же не может быть отвергнут целиком: здесь возможны только поправки.

Следовательно, Дольфус придал австрийскому корпоративному движению, находившемуся под влиянием Шпана, менее «аристократический» характер. Что же касается «подконтрольного народоправства», то тут Дольфус оказался более консервативным. Не следует забывать, что Венская школа предоставляла всем корпоративным частям национального целого не только право самоуправления, но даже и в тех случаях, когда их автономное законодательство могло бы нарушить интересы нации, право законодательного почина. Напротив, в системе Дольфуса мы не только не видим принципа широкого самоуправления корпораций, но даже и в деле общего законодательства авторитарное правительство обладает монополией на право законодательной инициативы. Характерно, что конституция канцлера Дольфуса покоится на католической идеологии, лежащей в основе и универсализма Шпана. Правда, примат государства нигде не нарушается Шпаном и его школой, и корпорация духовенства подлежит в их системе контролю правящего отбора в интересах нации, но религия все же признается ими важнейшей функцией национального целого. В этих условиях всегда можно было бы ожидать превращения авторитарного правительства в теократию, которая, по всей вероятности, приняла бы целостный характер. Все же Дольфус пошел в этом отношении дальше Шпана, открыто оперев свой корпоративный строй на папскую энциклику «Qadragesimo anno» и провозгласив «божественное происхождение» своей диктатуры.

Дальнейшее развитие австрийского корпоративизма поставленного Дольфусом на рельсы условной авторитарной демократии, все больше отклоняется не только от программы Шпана, но и от идеологии самого Дольфуса. Правящий отбор Австрии, составившийся из слияния клерикальной партии канцлера Шушнига с фашистскими формациями князя Штаремберга, постепенно приобретает характер своеобразной национал-демократии; созданные хозяйственные корпорации, монополизующие отдельные отрасли национального хозяйства, начинают определяться параллельными политическими организациями правящего отбора; самоуправление хозяйства может превратиться в фикцию. Однако, каковы бы не были последствия дальнейшей эволюции австрийского корпоративизма, учение Шпана и его школы войдет в историю корпоративного движения не только в Австрии и Германии, но, пожалуй, даже и во всей Центральной Европе.